Хакон слышал, что говорил его отец, и явно был не согласен с ним, хмурился, кусал губы, но молчал.

— Если они так хотят отомстить за Скирре, то и до меня доберутся, — я усмехнулся. — Ну, или попытаются. Так что Хакон пусть поживет у моего отца в Сторбаше. А ты… Не хочешь пойти ко мне в хирд?

— К чему? — пожал плечами Харальд. — В конунговой дружине тоже немало хельтов, а толку с того?

— Так суть не в рунах, а в дарах. Мой немного схож с твоим, только тянется не к одному человеку, а сразу ко всем хирдманам.

— Чуешь, где каждый из ульверов?

Я кивнул.

— И если я вдруг исчезну…

— Я узнаю. И найду. И хельтов у меня предостаточно, чтоб сладить с остатками Скирревой дружины.

Лучших-то мы уже перебили вместе с их ярлом.

— А если там тоже какой-то дар? — спросил Харальд, хотя было видно, что он уже согласен. — Ведь даже безрунного не так просто незаметно убить, а уж хускарла — тем более.

— У моих хирдманов тоже кое-что за пазухой есть. Справимся.

На попутном ветре да с хельтами на вёслах мы долетели до Сторбаша уже на следующий день. Хотя меня и не было всего-то одну зиму, но чудилось, будто прошло уже с десяток. Наверное, потому, что мы далеко уходили и немало повидали на своем пути.

Когда «Лебедь» вошла в хорошо знакомую бухту и передо мной предстала старая деревянная пристань, холмы с виднеющимися крышами домов, те же сараи, я наконец-то смог вздохнуть свободно. Подспудно я ожидал либо пепелище, либо разоренный тварями город, но уже сейчас мог видеть, как мальчишки сбегают с холма, чтобы поглазеть на незнакомый корабль, пришедший в Сторбаш. Приди я на «Соколе», меня бы уже встречала Ингрид, да и мать с Фридюр приготовились бы к моему приходу, но живичскую ладью тут видели впервые.

Потому первым меня поприветствовал Даг, услыхавший о прибытии нового корабля, а за ним стояли четырех-пятирунные мужи, чтоб ежели чего…

— Даг! Нынче ты заместо Эрлинга? — крикнул я, подводя ладью к причалу.

— Кай, — отозвался он.

Мальчишки на пристани услыхали мое имя, восторженно завопили, и некоторые тут же метнулись наверх в город, чтоб рассказать всем, кто причалил.

Сторбашевец поймал канат и обвязал его вокруг кнехта, ульверы уложили весла и по одному начали выпрыгивать на деревянные мостки. Я сошел последним, кивнул Дагу, окинув его взглядом. Он почти не поменялся, лишь борода стала гуще да взгляд суровее. Да и весь Сторбаш выглядел точно так же, как и раньше.

— Эрлинг ушел по зову конунга охотиться на тварей, — сказал Даг.

— Знаю. Мы только что из Хандельсби, правда, отца там не застал. Скажи, чтоб подготовили дом для моих хирдманов.

Даг не стал задавать вопросов, кивнул и отправился обратно в город. Я же велел выгрузить весь наш скарб и отнести к тингхусу, а сам прихватил заранее подготовленный мешок с подарками для семьи, махнул Трудюру, чтоб шел за мной, и двинулся к дому.

Всю дорогу я ожидал, что в меня вот-вот врежется вихрь, повиснет на шее и завизжит голосом Ингрид: «КайКайКайКайКай!», но так и не дождался. Вокруг крутились мальчишки, особенно после того, как я кинул им горсть серебряных годрландских монет, внимательными взглядами провожали женщины, выглядывающие из своих дворов, мужчины здоровались, щуря глаза, чтоб оценить наши руны, но Ингрид так и не показалась.

Помимо старых ульверов, Харальда с Хаконом и Хальфсена, я прихватил с собой также Пистоса, Милия и Лавра. Двоих последних я намеревался оставить здесь. Лавр с боевым опытом и четырьмя рунами пригодится Сторбашу, к тому же я обещал дать ему угол, где он сможет жить свободно и спокойно. Да, ему придется туговато, нрав у Северных островов тяжелый, но он привыкнет, да и мои домочадцы помогут. А вот как устроится Милий… Он отличный парень, несмотря на единственную руну, умный, толковый, хваткий, но слишком уж хлипкий. Сейчас я понимал, что лучше было оставить его в Годрланде, пусть и под завороженным Сатурном Пистосом, или в Холмграде, там его грамота и знание языков пригодились бы. А что в Сторбаше? Будет ли лучше, чем в Хандельсби? Пять зим назад я бы первым над ним поизмывался.

Меня встречали на пороге дома. Дагней, Аднфридюр с младенцем на руках, за ее юбку держался темноволосый хмурый мальчуган в одной рубахе. Ингрид стояла позади них, а на ее плечах, вцепившись в волосы, сидел еще один паренек, мой брат Фольмунд. У меня аж в горле пересохло не пойми с чего.

Совсем недавно нас в семье было лишь трое: Эрлинг, Дагней и я, а нынче вон сколько народу!

Я поклонился матери, подхватил на руки мальчишку, что держался за юбку Фридюр, потянулся к жене.

— Сын, — сказала она, показывая младенца.

Ульварн внимательно осмотрел мое лицо, потом взялся ручонками за золотую цепь на моей шее и потянул к себе.

— А я? — недовольно пробурчала Ингрид.

И вся неловкость, что была меж нами, наконец треснула. Мать громко позвала всех в дом, Я обнял Фридюр, и младший сын, притиснутый меж нами, разревелся. Ингрид пыталась удержать Фольмунда, которому приглянулись браслеты на мне. Трудюр что-то бубнил за моим плечом.

Так мы всей гурьбой и ввалились в дом. Нас с Трудюром тут же усадили за стол, и хотя ничего к нашему приезду готово не было, но колбасы, лепешки, сыры да копченую рыбу из кладовой принести недолго. Все бабы разом защебетали. Мать говорила об отце и одновременно выспрашивала, где я был и почему так долго не возвращался. Фридюр успокаивала младшенького, в ухо мне упрямо сопел Ульварн, пробовавший цепочку на зуб, Фольмунд играл с серебряным браслетом, который мне пришлось-таки отдать. Ингрид же изучала мою одежду, украшения и оружие, то и дело задавая вопросы.

Трудюр поставил мешок с дарами на пол и начал вытаскивать из него все подряд: ткани, бусы, кошели с серебром, тонкие острые ножи в богатых чехлах, черепаховые гребни и шелковые ленты; вынул короб с цветными узорчатыми плошками, привезенными из Годрланда. И под конец выставил на стол раудборгские сапоги. Даже невозмутимая Дагней ахнула, увидав такую красоту.

Я пожалел, что не надел такие сапоги, прежде чем сойти с корабля. Тогда бы весь Сторбаш ахнул от изумления. Конечно, женщины тут же кинулись их примерять. Хорошо, что я набрал всяких, на любой вкус, а если не по ноге будут, так можно и несколько носков надеть или тряпок напихать.

Мать почти не изменилась за это время, а вот Фридюр похорошела, еще больше округлилась. Уже не девчонка с тонкими ручонками, как при первой встрече, а взрослая женщина, жена и мать. Движения ее стали более плавными, сдержанными, спокойными, я залюбовался, глядя, как она возится с дитем. Ингрид тоже изрядно вытянулась. В прошлый раз она была совсем еще маленькой, а нынче погляди — почти девица. Еще несколько зим, и можно замуж выдавать. Больше она не станет прыгать в воду, чтоб первой меня встретить, потому как девице такое не к лицу.

Мы проговорили до самой ночи. Я рассказывал про Годрланд и Альфарики, а они — про местные уловы, редких торговцев да прошлые морозы. Мальчишки, набаловавшись с новыми игрушками, вскоре угомонились, их уложили спать первыми, а за ними потянулись и остальные.

Фридюр сперва накормила грудью младшего сына, укачала его и лишь потом легла ко мне.

— Как думаешь его назвать? — спросила она. — Может, в честь твоего деда или отца?

Но я уже толком не слышал, крепко прижал к себе жаркое тело жены, пахнущее молоком, и потянулся к подолу рубахи.

Утром я проснулся от того, что прямо по мне проскакал табун лошадей. Я ухватил одну за ногу, дернул и увидел, что это братец Фольмунд, чтоб его сожрала Бездна, зачем-то решил пробежать по всем лавкам. Хотя я знал зачем — чтоб догнать Ульварна, который уже успел удрать.

Фольмунд негодующе закричал, его вопль подхватил мой второй сын. И я подумал, что пора сходить к ульверам, посмотреть, как их разместили, не забыли ли накормить. Да и вообще надо пройтись по Сторбашу. Вдруг что-то изменилось?