Тогда поднялся я и сказал:

— Хватит. Делать по уму, по хитрости, по силе… Попробуем по чести! Соберите всех, дайте оружие и идите на площадь, что на Торговой стороне.

Сам натянул подаренную смоленецкой княгиней кольчугу, сверху прикрыл просторной яркой рубахой, шлем кинул в заплечную сумку, нечего прежде времени людей пугать. На пояс — любимый топор.

— Ты чего удумал? — подошел ко мне Простодушный. — Может, обговорим для начала?

Я зло на него посмотрел:

— Мы всё время только и делаем, что говорим. Я твой хёвдинг, Херлиф! Верь мне или уходи.

— Да чего уж, — осклабился он, — я с самого Бриттланда тебе верю.

По пути я заглянул в кузнечную лавку, взял самую здоровенную железную пластину. Торговец что-то залепетал, но Простодушный, что следовал за мной по пятам, кинул ему пару серебряных монет из Годрланда.

На площади еще остался помост, где прежде стояло клепало. Вот на него я и влез, поставил пластину стоймя и ударил по ней боковиной топора. Раздался противный лязг, который ну никак не подходил для моей задумки.

— Не так, — сказал Херлиф. — Пробей дыру в пластине.

Я ударил шипом на обухе топора. Простодушный ловко протянул веревку и привязал пластину к поперечной палке примерно так, как и было прежде.

Донн!

Громкий гул прокатился по всей Торговой стороне. Из домов, лавок и проулков повыглядывал люд и осторожно потянулся к площади.

— Эй! — крикнул дружинник.

Он еще чего-то кричал на живичском, но его быстро оглушил Трехрукий, вынырнувший из ниоткуда. Хорошо, что не убил. Нечего пока народ пугать. Мне нужно, чтоб тут собрался весь город!

Донн! Донн! Донн!

Я колотил по железке до тех пор, пока вся площадь не заполнилась людьми. Хирдманы вылавливали дружинников, отбирали у них оружие, иногда с боем, но чаще хватало и того, что к каждому княжьему воину подходили сразу двое-трое. К тому же они не ждали дурного. Мало ли — взбрело кому-то в голову поиграть в вече! Настучать ему по голове — и довольно! А тут вон оно что оказывается.

Через стаю я слышал, как хирд выправляет мою поспешность. Как лучники запрыгивают на крыши, чтобы вся площадь и ближайшие улицы были под их присмотром. Как ульверы расходятся по сторонам так, чтобы каждый мог видеть другого и следить за окружением. Как входы и выходы на площадь перекрываются. Как хирдманы спешат к мосту, чтобы не пропустить появление княжьей дружины. Хундр, Дометий, Трёхрукий, Дагейд и Коршун ухитрились, не сговариваясь, рассредоточить весь хирд.

Хальфсен запрыгнул ко мне на помост. Верно! Кто-то же должен пересказать мои слова живичам. Милий и Феликс стоят в сторонке, почти без оружия, всё еще в купеческих нарядах.

— Жители Раудборга! — взревел я, легко накрывая не только площадь, но и чуть ли не всю Торговую сторону.

— … Велигорода! — откликается эхом Хальфсен.

Его голос не столь громок, потому на дальних концах ему вторят те люди, что знают нордский, в том числе и Милий.

— Я пришел, чтоб требовать справедливого суда!

И снова выждал, пока мои слова перескажут. Торопиться-то уже некуда.

— И судить будем вас! Ваш город! Ваши порядки! Ваше злодеяние!

Возмущенный рев толпы перекричать было нелегко, но я выпустил рунную силу, не сдерживаясь, а уж потом продолжил:

— Зиму назад мой хирд пришел в Раудборг. Мы привезли вингсвейтаров на свадьбу, помогли добраться сюда купцу с Северных островов и хотели распродать свой собственный товар.

Кто-то, видать, сообразил, о чем пойдет речь. Самые догадливые даже начали подталкивать жен и детей к проходам с площади, а те, что поглупее, закричали: «Мрежники! Колдуны».

— Нас наняли, чтобы изловить тварь, которая долгие годы нападала на корабли и жрала людей.

Новые крики, теперь уже про Ведяву и прочих богов.

— Мы поймали ее. Это была тварь! Вылюдь чудовищного вида. Если таковы ваши боги, если вы кланяетесь тварям, тогда я лишь порадую своих богов, убив вас всех на месте!

И тут гул толпы смолк. Позади всё еще шумели, переспрашивали, и невольные толмачи срывали горло, повторяя за мной.

— Так что? Ваши боги — твари? Ведява — вылюдь, пожирающая людей?

Вперед выступил муж с густой проседью в волосах и бороде, хотел было что-то сказать, но я его перебил:

— Вот уже пять зим, как я сражаюсь с тварями. Видел всяких: и морских, и лесных, и горных. Одна тварь чуть не спалила мой дом! Другая убила моего друга. И всюду твари хотят жрать нас, людей. Какой вид бы у них ни был, есть ли клыки или нет их, если они жрут людей — это твари! Я сам! Своей рукой зарубил тварь из озера! И не стыжусь того! У нас на Северных островах тех, кто убивает тварей, чествуют героями, сажают за свой стол и угощают вволю. А здесь, в Раудборге, нас облили помоями! Замучили нордского купца, который пришел сюда с честными помыслами! Убили других иноземцев! Сожгли дом своего же живича лишь за то, что он дал нам приют!

Я дождался, пока Хальфсен доскажет речь, глубоко вдохнул и продолжил:

— Мы только что пришли из Смоленца, где отбили нападение трех сотен коняков. Сама смоленецкая княгиня, Мирава Чеславдоттир, просила нас остаться! В Холмграде уважаемые купцы умоляли меня взять их сыновей в хирд! В Гульборге нас звали в самые именитые дома! И только тут, в Раудборге, нас погнали, как последних татей! Только тут, в Раудборге у нас забрали весь товар безо всякой оплаты. Почитай, ограбили. Вот каков знаменитый Раудборг, торговый город! Вот она — ваша справедливость! Вот она — ваша честь!

— Так чего же ты хочешь? — прогремел над площадью еще один голос.

Наконец пожаловал и князь, приехал верхом да в окружении дружины. Под четыре десятка их будет, много хельтов, да в хорошем железе. Впрочем, я же видел их зиму назад, знал, с кем столкнусь.

Люд расступился перед княжьими дружинниками, но те близко подбираться не стали, остановились, едва задние вползли на площадь.

— Первое — чтобы весь город повинился перед нами. Второе — уплаты за украденный товар. Третье — виры за убитого купца и его людей. Тогда мы уйдем с миром и без зла.

— А если откажусь?

— Тогда я возьму виру сам!

Красимир усмехнулся в усы, поднял руку и дернул пальцами. Его дружинники подняли луки.

Бездна! Хальфсен! И щитов у нас нет!

Я крутанулся на месте, разрубая веревку на железной пластине, схватил ее и едва успел выставить перед толмачом, как по ней застучали наконечники стрел. Сдавленный стон Хальфсена. Одна стрела всё же вошла ему в ногу.

Несколько стрел полетели в толпу и вонзились в зазевавшихся людей. Мгновение тишины, и площадь огласили переполошенные крики: завопили бабы, увидев раненых, заревели дети, мужики пытались пробиться к выходу и вытолкать своих. Давка, суета! Кого-то явно задавят или затопчут. Но то не моя беда!

Я всучил Хальфсену спасительную железку и глянул на князя. Что ж, значит, таков твой суд, Красимир?

Мои хирдманы ждали приказа. Сколько-то ульверов застряли в толпе, но Дометий не зря отправил большую часть к мосту, да и лучники ждали.

Вперед!

С крыш на дружинников посыпались стрелы. Сейчас кони им больше мешали. Из-за толпы всадники не могли толком сдвинуться с места, укрыться или атаковать. Они ударили рунной силой, чтобы отпугнуть народ, но стало еще хуже. Бабы с дитями попросту валились наземь, прямо под копыта лошадей, мужи, что покрепче, искали своих и оттаскивали подальше.

Я спрыгнул с помоста и пошел к князю.

Но первым до меня добрался другой живич-хельт, он соскочил с лошади и, распихивая людей, рванул вперед. Да только длинным мечом средь толпы особо не помашешь. То ли дело — топор! Я перехватил свой топорик поближе к середине рукояти, коротко, без замаха, вогнал шип в бедро дружинника. Левой рукой вытащил нож и ударил снизу в горло, под кольчужную бармицу. Стряхнул тело и пошел дальше.

Еще трое прорвались. Да и посвободнее теперь стало. За плечом встал Простодушный, я через стаю слышал его жажду боя, его огонь! Хальфсен остался на помосте, там дружинников нет, а от остальных он сумеет отбиться.