Мы еще немного поговорили с Вагном. Потом я у него спросил:

— На пристани я видел корабли Флиппи Дельфина, а на пиру его почему-то нет. Уж не повздорил ли он с Рагнвальдом?

Вагн удивленно уставился на меня, а потом рассмеялся:

— Я уж и забыл, что ты только прибыл. Об этом давно все знают. Флиппи сразился с морской тварью, которая сидела во фьорде Хандельсби, но та оторвала ему ногу. Уж потом конунговы дружинники выманили ее на берег и убили. А Флиппи с тех пор умом тронулся. Целыми днями пьет да бормочет чего-то. Мамиров жрец ходил к нему, но ничего не смог сделать. После этого многие вольные хёвдинги раздумали сражаться с тварями и сбежали, точно блохи с дохлой лисицы. Но мы-то не блохи! Да и Северные острова пока не сдохли! Я вот точно буду биться до конца! Так что скоро я догоню тебя! Поглядим, кто первым доберется до сторхельта! А у тебя есть дар? Он стал сильнее после десятой руны?

Хотя меж мной и Вагном было всего две зимы разницы, я вдруг почувствовал себя очень старым. Он слишком много болтал, слишком громко смеялся, а его слова перескакивали с одного на другое быстрее, чем я успевал моргнуть. Очень утомительный мальчишка!

Уже под конец пира Рагнвальд поставил на стол бочонки с хельтовым медом, чтобы и хельты смогли хоть немного захмелеть. Вагн к тому времени осоловел, и хирдманы унесли его. Помню, потом кто-то заиграл на тальхарпе, застучал бодран, запела лира. Полились висы скальдов, прежде мной не слыханные, о свершениях совсем недавних. Там я услышал и о Флиппи Дельфине, и о тварях, убитых Гейром Лопатой, об отважных воинах, что сражаются с порождениями Бездны и в зной, и в мороз.

Хотя мне не терпелось поплыть в Сторбаш, чтоб встретиться с семьей, я все же задержался в Хандельсби на несколько дней — Стиг Мокрые Штаны сказал, что скоро должен вернуться мой отец.

Город жил, как и прежде. Люди также пасли скот, сеяли овес и ячмень, ловили рыбу и охотились, разве что высокорунных по улицам ходило меньше. Да и на меня поглядывали нынче с подозрением: мол, чего это хельт не с тварями бьется где-то там, а почем зря в городе отсиживается? Уж не труса ли он празднует?

Каждый день Рагнвальд говорил либо со мной, либо с моими хирдманами. Как я и думал, Пистос, сын благородного семейства Годрланда, вызвал у конунга немалый интерес. Феликс приходил с таких бесед выжатый, как клюквенный жмых.

На третьей или четвертой встрече со мной завели разговор о Скирировом даре. Стиг Мокрые Штаны выспрашивал, как изменился мой дар, что я нынче могу и не передумал ли насчет дружины. Рагнвальд предложил усилить меня воинами из тех хирдов, что изрядно поуменьшились после стычек с тварями. Что могут сделать десять хускарлов? Мало чего. А вот если их влить ко мне, пусть и на время, мой дар поможет быстро привыкнуть им к нашим боям. Я отказался.

Мы уже предполагали, что Рагнвальд постарается подсунуть воинов, чтобы те на своей шкуре испытали, что значит Скириров дар. И мне все еще не хотелось, чтоб все узнали о том, что я могу раскидывать чужие дары на весь хирд. К тому же снежные волки — это не случайный сброд, чтоб всякий мог прийти и уйти по своему желанию. Ну и хускарлы для хирда — это нынче обуза, а не основа, о чем я, конечно, не стал говорить конунгу.

Стиг изрядно разозлился. Он махал своим сторхельтовым кулачищем над моей головой, проклинал бестолковых мальчишек, которым на голову свалился дар Скирира, а те поджали хвосты, боясь взять на себя большую власть, увещевал и пугал скорым разорением Сторбаша:

— Пойми, дурень! Твари за одну зиму отобрали у нас десяток островов. Твой сын не доживет до первой руны! А ты тут морду воротишь от толковых хирдманов! Что, места на кораблях не хватит? Или боишься, что тебя из хёвдингов попрут?

Рагнвальд молча смотрел на меня, словно хотел увидеть, испугаюсь я или нет.

— Мой сын — не твое дело, — медленно протянул я, едва сдерживая гнев. — Увезти его отсюда я всегда успею. И сноульверы — это мое дело. Даже конунг не может лезть в жизнь вольного хирда. Я согласился сражаться с тварями, а как мы это будем делать — не тебе решать.

Стиг побагровел, раскрыл рот, но тут Рагнвальд с силой ударил по столу.

— Хватит! Кай прав. Не нам судить о его силе и даре! Вдруг дар Скирира может удержать только шесть десятков? Тогда мы и впрямь только сделаем хуже.

Я враз успокоился и улыбнулся. Детская уловка! Наверное, сейчас я должен поспешить и заверить конунга, что у моего дара нет предела. Я столько времени провел, играя в затрикион с Дометием и Пистосом, что подобные хитрости нынче угадывал с первого же слова. Да, бои продумывать загодя, как Клетус, я пока не наловчился, но хотя бы на глупые подначки не вёлся.

— Прости Стига, — мягко сказал Рагнвальд. — Он родился на одном из тех островов, что нынче под тварями, — и, даже не помедлив для приличия, продолжил: — Слышал, ты прежде был знаком с Флиппи Дельфином.

Я растерянно моргнул. Как-то уж очень неожиданно он поменял мотив своей песни.

— Видел пару раз. Он несколько зим назад помог отцу.

— Потеряв ногу, он будто утратил разум. Всё бормочет и бормочет чего-то. Может, ты сможешь встряхнуть его?

— С чего бы? Флиппи, поди, меня и не запомнил.

— Сказать по чести, я всех хёвдингов к нему отправляю. Потому что надеюсь, что кто-нибудь сумеет пробудить в нем гордость. А еще, — голос конунга помрачнел, — чтобы каждый хельт и даже сторхельт уяснил, что нельзя относиться к тварям с небрежением! Даже если те ниже рунами. Каждый может оказаться на месте Флиппи!

Больше мне улыбаться не хотелось, но я все же попытался пошутить:

— Тогда лучше отправить к Дельфину Вагна!

— Быкоголовый Вагн только с виду легок и бестолков. Его крепко учат уму-разуму, и в бою он осторожен, как хромая крыса.

— Хорошо, конунг. Раз такова твоя воля, я схожу к Флиппи. А после возвращения из Сторбаша мой хирд пойдет на тот остров, который ты укажешь!

К Флиппи я пошел лишь под вечер. Хальфсен к этому времени уже разузнал, где тот живет. Рожденный и выросший среди живичей, наш толмач быстро привык к нордским обычаям и, по своему обыкновению, всего за несколько дней завел немало знакомств в Хандельсби. Его восемь рун в семнадцать зим считались немалой силой, потому с ним охотно беседовали и замужние женщины, подыскивающие женихов для своих дочерей, и воины, что видели в нем равного, и торговцы, которые рады были поговорить о других землях.

А вот Милию не повезло. Раз у него есть руна, то, по меркам Северных островов, он не раб, но к двадцати зимам остаться на первой руне — стыд. Да и выглядел Милий далеко не как воин: ни нужной крепости рук, ни мозолей на ладонях. Грамоту знает? Так большинство нордов и не слыхивало о ней. И хотя вольноотпущенник неплохо знал нордский, говорить с ним никто не хотел.

А еще прошел слух, будто этого чудного перворунного ульверы держат на корабле заместо бабы, мол, нарочно взяли в Годрланде ради такого. Пару раз ему прилетали оплеухи. Просто так отвесили, мол, стоит не там и смотрит не так. Раба бить бы не стали, потому как бесчестно колотить безрунного, но Милий-то с руной! Ульверы за него, конечно, вступились, только от этого стало еще хуже. Что за мужчина такой, за которого другие в драку лезут? Пришлось Милию сидеть в гостевом доме и носа наружу не казать.

Я недолго думал и пошел к Дельфину вместе с Хальфсеном. Простодушного я теперь звал с собой редко, а Тулле до сих пор не вернулся от здешнего жреца. Магнус говорил, что у них там какие-то важные дела, в которые даже конунга посвящать не стали.

Хирду Флиппи отдали большой двор на другом берегу фьорда. И мне там сразу не понравилось. Возле дома развели грязь, густо воняло мочой и помоями, будто воины ленились дойти до отхожего места и ссали, едва шагнув за дверь. Нас при входе ни о чем не спросили, лишь один глянул окосевшим взглядом и снова уснул.

Внутри же воняло потом, дымом и Бездновым пойлом. Я этот запах ни с чем не спутаю. За столом сидело полтора десятка мужей, рядом крутились бабенки зачуханного вида. Один невнятно рассказывал какую-то историю про тварей, только его никто и не слушал. А во главе стола полусидел-полулежал очень широкоплечий мужчина с мощной выпуклой грудиной, грязные волосы спадали вниз, закрывая его лицо, но по крепкой сторхельтовой силе его нельзя было спутать ни с кем.