Почему-то переложенные в висы истории звучали иначе: больше, страшнее и весомее. Даже правдивее. И всякий раз, когда слушал неоконченную песнь Дагейда, я заново переживал тот день, слышал рыки тварей, смотрел в желтые глаза измененного и видел в нем Альрика. Это как ковырять пальцем подсохшую корку на ране — и больно, и сладко одновременно.

Мы простояли четыре ночи. Телеги нам давать отказались, хотя в прошлый раз деревенские жители пихали их силой и уговорами, никак не могли поверить, что норды идут с пустым трюмом. Милий сказал, что всё дело в диких всадниках, мол, если вдруг нагрянут, так будет на чем зерно с тряпками увозить. Но мне казалось, что всадники далеко. Им досюда через целое княжество пройти придется. Неужто их так запросто пропустят?

Да, пару раз мы приметили на том берегу реки одиноких наездников, но то были живичи, кто-то из здешних. Поди, приезжали глянуть, что тут за хирд на их землях остановился. К нам не лезли — да и ладно.

Хирдманы на скорую руку рубили волокуши, Простодушный еще предложил корабли тащить на новый манер — не катить по бревнам, как делают низкорунные купцы, не поднимать на плечи, а обхватить по низу ремнями, концы ремней дать нашим хельтам. Так и кораблю будет мягче, и менять носильщиков проще. С утра до вечера можно будет идти без остановки. Коровьи кожи здешние пахари продать согласились, и ульверы спешно резали ремни, проверяли на прочность, на всякий случай сплетали вдвое-втрое.

На пятый день показалась на Лушкари ладья. Всего одна и поменьше нашей, но дозорный всё же позвал Хундра, а тот — меня. Потому что на той ладье уж больно ярко поблескивали на солнце островерхие шлемы.

Я сказал, чтоб хирдманам раздали оружие и броню. Может, ладья и не к нам идет, но береженого боги берегут. И не зря сказал. Вскоре корабль подгрёб к нашей «Лебеди», замедлился, поворотился, в воду спрыгнули два хельта и скоренько подтащили свою ладью к берегу.

Ко мне подошел Хальфсен и сказал, что пришлые говорят по-живичски и что спор у них вышел. Женщина хочет сойти на землю, а какой-то мужик ее не пускает. Неужто кто-то с женой совладать не может? Вряд ли тут вторая Дагна объявилась, а с любой другой сладить, поди, нетрудно.

Видать, муж управился со вздорной бабой, так как на берег сошли одни лишь воины.

— Скажите вашему хёвдингу, чтоб шёл сюда! — крикнул набольший из них, кряжистый хельт в такой броне, о которой я пока только мог мечтать.

Пробьет ли мой топор через нее? Только если шипом бить, а лезвием я сам поостерегусь, чтоб топора ненароком не лишиться.

Откликаться я не стал. Много чести! Он не назвался, пришел в мой лагерь, почитай что в гости, а требует так, будто я его трэль или распоследний хирдман.

— А кто зовет нашего хёвдинга и по какой надобности? — отозвался Хальфсен.

— Не твоего ума дело!

Я и сам услыхал бабий голос с ладьи. Звучал он недовольно, будто его хозяйка выговаривала кому-то.

Хельт вздохнул и сказал чуть поласковее:

— Путята я, воин из дружины Смоленецкого князя, на чьей земле вы сейчас стоите. Услыхали мы, что здесь встал немалый хирд, и хоть люд там всякий, но один корабль нордский. Значит, и хёвдинг может быть нордом. Верно ли?

— Верно. Хёвдинг наш родом с Северных островов, а значит, и хирд его тоже северным считается. Зачем пожаловали? Мы идем по торговому пути, никого не обижаем, если что в деревнях берем, так всегда за плату. Неужто порядок какой нарушили? — продолжал отвечать Хальфсен.

Он прожил в Альфарики всю жизнь, потому мы уговорились, что тут толмачить будет он. Милий отлично понимал живичский, но никогда в Альфарики не был и мог по незнанию сказать что-то не то. На нордском вольноотпущенник иногда такое ляпал, что хоть стой хоть падай. Сейчас же Милий стоял возле меня, пересказывал речи Хальфсена и Путяты.

А хельта, видать, покоробило, что беседу с ним ведет какой-то шестирунный, хотя вокруг полно более сильных воинов, в том числе и живичей.

— О том вашему хёвдингу в глаза будет сказано. Пусть подымется на ладью да поживее! И чтоб один, без оружия.

Тут я уж не удержался и расхохотался. Вот же глупец! Привык гонять деревенщину низкорунную, так возомнил, что сможет и нордами помыкать.

Хальфсен же бесстрашно пожал плечами:

— Что ж, гости дорогие, пора вам и честь знать. Сегодня-завтра мы уйдем из этих гостеприимных земель и перестанем тревожить вашего князя.

К толмачу подошел внушительный Дометий и несколько живичей, причем из тех, что присоединились к нам к Годрланде. Холмградские и прочие тревожно смотрели то на Путяту, то на старых ульверов, не привыкли купеческие сыны перечить дружиннику, пусть и из другого княжества.

— Путята! Я же тебе говорила! — с ладьи послышался женский голос. — Помогите мне спуститься!

— Не нужно тебе, кня… Мирава Чеславна, сходить сюда, — вскинулся было хельт, но было уже поздно.

При помощи других воинов на берег сошла невысокая круглолицая женщина — бабой ее называть язык не поворачивался — в парчовом платье. Волосы убраны под плотную шапочку, украшенную золотым шитьем, только длинные нити с жемчугом свисают по бокам. Вот вроде и ростом невеличка, и щеки как наливные яблочки, и руны всего две, а видно, что непростая это гостья. То ли держит себя так, то ли взгляд, как у бывалого воина, то ли и вовсе что-то невидимое, вроде нашей рунной силы, а смотришь на нее — и ни единой непотребной мысли. Ну, разве что у Трудюра. У того такие мысли из головы вовсе не выходят.

— Доброго дня и просторной дороги, дорогие гости! — на хорошем нордском сказала она. — Меня звать Мирава, дочь Чеслава, я жена смоленецкого князя и хозяйка этих земель. Потому приветствую вас в Смоленецком княжестве! Хочу преподнести подарок вашему хёвдингу в знак уважения и благодарности, что не безобразили у нас в гостях.

Вот же хитрая ба… княгиня. Значит, не ты к нам в гости пришла, а мы к тебе заглянули, да еще и подарок, будто мы дети малые, которым суют гостинец за то, что не натворили бед, пока мать с отцом уходили.

Но ее слова, в отличие от надменного Путяты, меня не разозлили. Наоборот — я расплылся в улыбке и кивнул глянувшему на меня Хальфсену.

— Добро пожаловать в наш лагерь, — тут же наклонил голову толмач.

Княгиня шла за Хальфсеном неспешно, внимательно рассматривала и хирдманов, и костяную площадь с черепами, и брошенные недоплетенными ремни. За ней по пятам следовал Путята с двумя дружинниками, не снимал руки с меча, на всех зыркал подозрительно, точно ждал, что мы вот-вот набросимся на княгиню.

В Годрланде я перенял обычай сидеть не только на лавках, но и на коврах с подушками, для походной жизни самое то! Не таскать же за собой лавки со столами. Вот и сейчас я сидел, скрестив ноги, на подушках, а рядом, кто тоже на подушках, кто на чурбаках, сидели Тулле, Херлиф, Феликс и Агний, что из холмградских живичей. Милий стоял позади меня, да еще крутился неподалеку Лавр.

Княгиня обвела взглядом наше сборище и приподняла бровь, мол, кто же из вас хёвдинг? И снова мне пришлось по душе, что она не пытается угадывать, а ждет прямого ответа. Потому я безо всяких хитростей встал.:

— Я Кай Эрлингссон по прозвищу Лютый, хёвдинг снежных волков.

— Лютый волк? — удивилась Мирава Чеславдоттир. — Как из сказа про Вирьаву?

Путята яростно зашептал ей что-то на ухо, махнул рукой на другую часть лагеря. Милий тут же подсказал:

— Говорит, что норды обманывают княгиню. Не может пацан стоять во главе такого хирда. К тому же, говорит, ты тут не самый сильный, а у нордов хёвдинг всегда сильнее всех. Говорит, что там есть норд и повыше рунами.

Поди, на Трёхрукого указал, тот уже на четырнадцатой руне.

— У нордов, — сказал я громко, — хёвдинг не тот, кто выше рунами, а тот, за кем идут воины. Да и твой воин, как погляжу, не главный меж вас двоих, раз позволяет слабой женщине командовать.

Кивнул Лавру, тот споро расстелил небольшой коврик, разложил мягкие подушки. И княгиня, не чинясь, уселась напротив меня, ловко подогнув ноги. Путяте же места не нашлось, и он так и остался топтаться за ее спиной. Добро хоть нашу речь понимал.