Количество предметов превышало количество рук. Попробовала и так, и эдак, парни, наконец, приспособили громоздкую коробку на манер носилок — один ухватил за край спереди, другой — сзади. Сверху побросали горкой вещи: сумку, чемоданчик и небрежно завязанный полиэтиленовый пакет с магической литературой.

— Феликс, ты как? — обернулся Жорж. — Может, передохнем?

Они добрались до угла скромного вокзального здания.

До площади, которая обыкновенно начинается с тыльной стороны любого отечественного вокзала, оставалось всего ничего. Виднелись уже припаркованные автомобили, заросший бурьяном газон и ларек «Газеты Журналы» без газет и журналов, но с разбитым окном, заложенным грязными картонками.

— Давай дойдем, уже недалеко, — предложил Феликс и сразу же, пользуясь остановкой, опустил край тяжеленной коробки на землю, — и слушай, зови меня Алексом.

Юный маг увидел, как бодро скатываются на асфальт их вещи по импровизированной картонной горке и выпустил свой край.

— А что не так с твоим именем?

Феликс посмотрел на развалившиеся носилки и принялся складывать сумки обратно.

— Да, — начал он, — с детства привык, что все зовут меня Алексом. А Феликс, знаешь, звучит как-то несерьезно. Будто я — кот из рекламы кошачьего корма.

Жорж, готовый взяться за свой край носилок, остановился.

— Какой еще кот? — не понял он.

Феликс уже поднял коробку со своей стороны. Жорж - нет. Багаж снова скатился на асфальт. Но теперь под ноги магу.

— Ты что?! — Феликса отпустил свой край. Бесценная коробка главы вампирского клана бахнулась вниз: — Телевизор никогда не смотрел?

Жорж нахмурился. С коробкой надо было что-то делать. Вряд ли внутри было что-то бьющееся, но с ней стоило быть поаккуратнее. Впрочем, если бьющееся внутри и было, то его там теперь уже нет...

— Если надо смотрю, — ответил Жорж приглушенно, — но не то, чтобы часто. А что, ты влип в какую-то историю с котом? Неприличную? Ее показали по телеку?

Жорж посмотрел в глаза Феликсу. У того зрачки расширились, несмотря на солнечный день. Они оба смотрели поочередно друг на друга, на коробку, снова друг на друга. Ни слова не говоря о том, о чем думали на самом деле. Со стороны выглядело, будто двое друзей ведут светскую беседу у вокзала.

— Ну, меня дразнили во дворе, когда реклама вышла, — сказал Феликс и показал взглядом на потрепанный картонный край, — В ней кот Феликс рекламирует кошачью еду. Давно было, с тех пор как-то привык к Алексу.

Жорж кивнул. Они одновременно подошли к несчастной ноше, взялись за края. Подняли.

— С ума сойти, — с облегчением ответил Жорж, когда они без происшествий пронесли багаж пару метров, — понятия не имею, чем кормят кошек... и что там за история с котом. Вообще не понимаю, что плохого, что тебя сравнивали с котом? Коты отличные животные. Магически активные. Могут даже магию накапливать. Иногда. — он притормозил, видя, что Феликс мешкает, — а я то думал что-то серьезное... из-за Зинаиды.

— А что с ней?

— Её сына звали Феликсом, — Жорж чуть сомневался, говорить ли, но решил, что стоит, — мы эту тему не поднимаем.

— А что с сыном случилось?

Жорж был чуть выше Феликса, так что основной вес приходился именно на него. Да и сумки постоянно съезжали назад, больно били по рукам, норовили съехать вниз, на землю.

— Застрелили на дуэли. Но ты с ней про это не говори. Она не любит. Дядя рассказывал, она после того случая лет на двадцать вообще пропала, а когда он ее в Париже встретил и в Министерство уговорил пойти, она уже наполовину седая была.

— Это же сколько ей лет? — удивился Феликс, — она выглядит не старше тридцати!

Они опустили свою ношу на сверкающие на солнце искрами плиты гранита, выложенные в сложный узор из сотен переплетенных змей, уже третий день украшающий когда-то бедненько-убогую вокзальную площадь города Златоуста. Ни Зинаиды, ни Йелдыз пока видно не было.

— Думаю, около ста двадцати, — Жорж прижал пальцы к губам, — только ц!

Феликс кивнул.

— Слушай, а тебя что, — спросил он, — не дразнили в школе?

— Не припомню, — признался Жорж, — да и повода не было.

— Ну как же. У тебя же фамилия аристократическая — Шереметев. У нас в школе гарантированно дразнили бы графом.

— А какой смысл? — удивился Жорж. — Я и так граф.

In angustiis amici apparent.Друзья познаются в беде (лат.).

— Нинк, давай, ты по вагону пройдись. Разбуди, кто еще спит, а я пока белье разложу, — зашуршали в своем отсеке проводницы, — не люблю плацкарт, обратно с тобой едем в купейном вагоне, там хоть поспокойней будет.

— А что начальник поезда, разрешил?

— Сейчас с бельем разберусь и звякну. Давай, одна нога здесь, другая там. Уж Москва началась.

За окном и правда началась Москва.

Заборы, когда-то покрытые веселыми граффити, застелили одинаковые ребристые панели плексигласа. Увы, рисовать на них было неудобно. Это понимали не только художники, но и администрация города. Так что на сей момент в Москве чего-чего, а плексигласовых заборов стало в избытке.

От чего грустили уличные художники и умеренно радовались любители унылых и аккуратных ограждений, которых так любят брать на работу в административные органы.

— Москва, Москва, просыпаемся, — гундосила Нинка по вагону, — белье сдаём!

Проходя, аккуратно тыкнула в бок храпящего мужичка, бабку, спавшую прямо в платочке, и завернувшуюся в простынь девчушку лет пятнадцати.

— Бельё, бельё! Вещи не забываем! — продолжала гундосить проводница.

Она умела говорить нормальным голосом, но пассажиры почему-то реагировали только на особую проводницкую интонацию — смесь командирского тона и мамкиного «Сережа, кушать», крикнутого с балкона.

«Черт-те что творится! Напьются перед поступлением и двое суток дрыхнут!» — недобро посмотрела она на девчонку, распахнувшую вдруг большие темно-зеленые глаза.

Девочка резко села на своей боковушке. Заозиралась.

«А с виду — такая приличная девочка. Личико как у куколки, просто принцесска».

Проводница с осуждением качнула головой и двинулся дальше по ожившему, как пчелиный рой поутру, вагону.

Принцесска, шестнадцать полных лет назад названная матерью Василисой, что когда-то означало «царица», пошарила под полкой и с облегчением нашла свои кроссовочки, которые дядя Витя привез ей в прошлом году из Уфы.

Никаких вещей у нее с собой не оказалось, только помятый паспорт в заднем кармане старых джинс.

Девочка на всякий случай проверила — ее ли?

«Петрякова Василиса Ивановна, — прочитала она и выдохнула с облегчением, — паспорт хотя бы есть...»

Василиса, которую, в общем-то, всю жизнь звали Васей, еще немного пошарила вокруг. Под подушкой нашелся её телефон: древняя кнопочная раскладушка темно-серого цвета с редкими островками неободравшейся красной краски. Телефон был полностью разряжен.

Стало страшно до ужаса. Без денег, без связей, даже без телефона. В столице! Совсем одна! И самое главное — с совершенно пустой головой.

«Помню, ругались с мамой... Она уговаривала поехать учиться в Уфу или Новосибирск, я отказывалась. Ну как она одна в деревне? Я давно еще решила — останусь с ней, буду помогать по хозяйству. Докричались! Разбежались по комнатам, хлопнули дверьми. Я поплакала, включила компьютер, немного почитала, початилась с ребятами в игре... Открыла сайт МГУ... Зачем-то. Потом еще поплакала. Дальше — ничего, пустота. И после пустоты сразу проводница разбудила...»

Пассажиры прекратили бегать по вагону. Уже одетые, выстроились в проходе с вещами в ожидании, пока их выпустят на волю.

Вокзал был так близко, что стало слышно обрывки объявлений по громкой связи.

«Поезд Челябинск-Москва прибыл на третий путь второй платформы!»

Вася вышла из вагона последней. На перроне поежилась. Солнце уже примостилось на крышу соседней высотки. Со стороны путей подул свежий ветерок. В футболке сразу стало холодно.