В тот день я несколько раз водил группу на сопровождение полбинцев. И несмотря на зенитный огонь и атаки немецких истребителей, они по нескольку раз заходили на цель, бомбили подходившие танки.

Помогая бомбардировщикам в этой сложной обстановке выполнять важное задание, мы испытывали великое удовлетворение. Но хотелось вступить в бой, и летчики говорили:

— Истребитель для настоящей драки приспособлен. Для " уничтожения воздушного врага, а не для того, чтобы отгонять «мессеров» или немецкие зенитки подавлять.

На земле был ад кромешный. Рассмотреть что-нибудь бы-, ло трудно, да и не до того нам было: мы висели около бомбардировщиков, не спуская с них глаз, и короткими атаками отгоняли немецкие истребители.

Не одну благодарность получил наш полк в тот день от бомбардировщиков корпуса Ивана Полбина.

Противнику был нанесен сокрушительный удар. Его наступление захлебнулось, и он начал отводить войска.

В перерыве между вылетами в напряженный июльский день нам сообщили, что наш авиакорпус передается в 5-ю воздушную армию, которая входит в состав Степного фронта.

А спустя несколько дней, 23-го вечером, у нас митинг: войска Воронежского и Степного фронтов полностью восстановили положение, которое занимали на Курском выступе до немецкого наступления. Операция «Цитадель», разработанная германским командованием, провалилась. Враг был еще силен; предстояли ожесточенные бои. Но перелом наступил. И мы говорили:

— Наша берет! И какую-то частицу в успех войск внес наш полк.

Продолжаем сопровождать полбинцев. Они наносят удары по отходящему противнику, по резервам, которые он подтягивает. Немцы, отходя, оказывают сильное сопротивление. Обстановка сложная. Но ведь теперь наши войска ведут наступательные бои! И бодро звучит голос бомбардировщиков, когда они передают: «Маленькие, будьте внимательны — еще заход делаем».

…В ожидании сигнала на вылет я сидел в кабине самолета. Вдруг вижу, ко мне направляется Подорожный вместе с Семеновым. Комэск машет мне: скорее, мол, вылезай. В чем дело? Быстро вылез, спешу им навстречу.

Не успеваю доложить, что готов к вылету, как слышу слова командира:

— За успешные боевые действия и сбитые самолеты противника вы награждены орденом Боевого Красного Знамени. Мне поручено вручить вам высокую награду. От души поздравляю вас.

Какая неожиданная радость!

— Служу Советскому Союзу! — отвечаю я. Командир прикрепил орден к моей гимнастерке, а Семенов крепко обнял и дал дружеский наказ:

— Будь всегда скромен, не зазнавайся. Дерись так же, но не горячись: помни о первом сбитом.

А когда я вернулся с боевого задания, меня ждала еще одна радость: около КП я увидел знакомую фигуру Петро Кучеренко. У него на груди тоже орден Боевого Красного Знамени.

Обнимаемся, поздравляем друг друга с наградой.

— Скучаю по вас, друзья, — говорит Петро, — словно домой попал. У нас в части тоже ребята хорошие, но все же вас недостает.

Оказывается, он прилетел в наш полк договориться о взаимодействии с истребителями части, в которой теперь служил.

Долго разговаривали мы с Петро в тот вечер о боевых делах. Вспоминали училище, товарищей. А рано утром он улетел.

Не успел я проводить Петро, как меня вызвали на КП. Подорожный, предложив мне сесть, сказал:

— Капитан Семенов приказом назначен моим заместителем, вы же, товарищ младший лейтенант, — командиром эскадрильи, а младший лейтенант Брызгалов — вашим заместителем.

Скрывая волнение, я ответил, что постараюсь оправдать доверие командования. Он напомнил, что ответственность за эскадрилью теперь целиком ложится на мои плечи не только в бою, но и на земле.

Некоторый опыт в вождении групп я уже имел. Но новая должность обязывала ко многому, и я сомневался: справлюсь ли?

Как будто ничего и не изменилось в моей жизни, но все время я чувствовал, что отвечаю за каждого. И часто обращался к Семенову за тем или иным советом.

Евстигнеев, а позже и Амелин тоже были назначены командирами эскадрилий. Сначала нам, молодым комэскам, было нелегко выполнять свои обязанности, тем более что по-прежнему приходилось по нескольку раз в день вылетать на боевые задания. Но мы старались выполнять все, что требует от командира воинский долг, и нам удавалось справляться с трудностями.

В тот день, когда я принял эскадрилью, я подал заявление о приеме меня в члены партии: срок кандидатского стажа истек. И теперь с волнением готовился к большому событию в моей жизни — приему в ряды Коммунистической партии.

Однажды, когда я прилетел с боевого задания, адъютант эскадрильи сказал, что меня вызывают на КП на заседание партбюро.

«Сейчас решится моя судьба», — с этой мыслью под добрые пожелания летчиков я быстро пошел на КП.

И вот я на заседании. Вижу дружеские лица, но волнуюсь так, что кажется, не выговорю ни слова. А мне уже задают вопросы. Рассказываю о себе, о годах учения. Парторг спрашивает о съездах партии. И я, вспомнив командира Солдатенко, делегата XVIII съезда, вдруг успокаиваюсь и отвечаю обстоятельно.

Члены бюро задали мне еще несколько вопросов по истории партии. Отвечал я четко, хотя внутренне был напряжен до предела.

…С нетерпением жду решения партбюро. Я, воспитанник комсомола, с детства испытывал глубочайшее уважение к коммунистам — справедливым, благородным, самоотверженным людям, строившим новую жизнь у нас на селе. Здесь, на фронте, старшие товарищи — коммунисты олицетворяют для меня пример служения Родине, и в первую очередь командир Солдатенко, Габуния, мой фронтовой учитель — Семенов. И мое заветное желание коммунистом сражаться за освобождение Родины.

После недолгого, но томительного ожидания парторг объявляет, что члены партбюро единодушно решили принять меня в ряды Коммунистической партии.

На душе сразу стало легко, радостно: напряжение исчезло. .Беляев поздравил меня, крепко пожал руку. Словно издали, я услышал его голос:

— Убежден, что доверие партии оправдаешь.

Амелин, Евстигнеев и еще несколько наших однополчан тоже были приняты в члены партии. Все вместе, обнявшись, идем по аэродрому, расходимся к стоянкам самолетов. Настроение у всех приподнятое, боевое.

С нетерпением ждали меня боевые друзья. Окружив, стали поздравлять. Я был очень взволнован. И невольно все вспоминал тот торжественный для меня день, когда был принят в комсомол. Перед глазами вставали лица товарищей, шосткинский техникум, знакомые с детства места, где теперь хозяйничали немецко-фашистские захватчики… Хотелось сейчас же подняться в воздух и вступить в бой с ненавистным врагом.

В жаркие и длинные июльские дни мы буквально не вылезали из машин. Усталости не чувствовали — так велико было нервное напряжение. Но иногда на аэродроме усталость валила летчика с ног, и он между вылетами досыпал в землянке. А вот когда спали техники, механики, оружейники — неизвестно. Они работали всю ночь, подготовляя самолеты к утреннему боевому вылету. И весь день были за работой, не уходили с аэродрома. Подъем, который владел нами, помогал им выдерживать, казалось бы, непосильную нагрузку.

К 34 июля войска нашего фронта сосредоточились севернее Белгорода. 3 августа, когда части Западного и Брянского фронтов подходили к Орлу, войска Степного фронта перешли в наступление и 5 августа очистили от врага Белгород.

В тот же день был освобожден и Орел. А вечером в Москве прозвучал салют — первый за время Великой Отечественной войны. Это был салют в честь шести фронтов, победивших в сражении на Курском выступе. И в их числе — Степного. Войска выполнили задачу, поставленную перед ними: измотав врага активной обороной на Курском выступе, они остановили его и сами перешли в наступление, которое уже не могли остановить никакие силы.

Войска Воронежского и Степного фронтов нанесли ряд совместных ударов по противнику и двинулись вперед в разных направлениях. Войска Воронежского вели наступление на Ахтырку, а войска нашего, Степного, повернули на юг — к Харькову. Было ясно, что немцы постараются его удержать любой ценой.