Работа в полку кипела ключом. Казалось, напряжение доходит до предела. Как всегда, в дни ожесточенных боев гул самолетов стоял в воздухе с рассвета до темноты.

Буквально не вылезая из самолетов, мы провели 1 Мая и в тот же день получили приказ перебазироваться за рубеж, в район Табэра.

Жарким утром летим вслед за флагштурманом в Румынию.

Позади осталась наша государственная граница. Приземлились на аэродроме, покрытом яркой весенней травой, замаскировали самолеты. С нами сел и полк штурмовиков. Неподалеку — деревня Табэра, утонувшая в садах. Крестьяне встречают нас сердечно, и, не зная языка, мы понимаем, что они благодарят нас за избавление от фашистского ига.

И снова, даже не передохнув, поднимаемся в воздух. Вылетаем на прикрытие в район Тыргу-Фрумос — важный участок западнее Ясс. Там противник тоже пытался нанести контрудар.

Уже хорошо зная тактику врага, летаем на средней высоте, чтобы отразить налет «Юнкерсов-87», но, если появятся «хейнкели», занимаем высоту; если же «хеншели», так называемые штурмовики, — камнем несемся вниз.

Мы уже научились и большой группой стремительно набирать высоту и пикировать. И здесь нам помогают команды с земли, нацеливая на воздушного врага.

Несмотря на все ухищрения фашистов, господство в воздухе за нами.

Как-то вечером шестерка истребителей под командой Кирилла Евстигнеева прикрывала войска над линией фронта. Все было спокойно. И вдруг команда подполковника Борового:

— Внимание! К переднему краю приближается восемнадцать «мессершмиттов».

Вражеские летчики намеревались навязать бой шестерке Евстигнеева, оттянуть в сторону и расчистить путь своим пикирующим бомбардировщикам. Все это по опыту знал Евстигнеев. Он решил принять бой, провести его стремительно, накоротке. И передал по радио команду:

— Атакуем, орлы!

Ведомый Евстигнеева, младший лейтенант комсомолец Михаил Попко, старался надежно прикрыть командира. Молодой летчик неотрывно следил за его самолетом и за действиями противника.

Внезапно Попко почувствовал запах гари. Кабина самолета стала наполняться дымом, от него слезились глаза, першило в горле. Он оглядел кабину. Дым валил снизу, из-под сиденья. Очевидно, в парашют попала зажигательная пуля.

Его охватило неприятное чувство: вот-вот вспыхнет пожар, а парашют испорчен. Но некогда было думать об этом: ведущего атаковал фашистский истребитель и Михаил ринулся на выручку командиру.

Когда атака была отбита, Попко снова оглядел кабину. Тлеет обивка сиденья, но огня не видно.

Летчик неотступно следует за самолетом Кирилла Евстигнеева, уверенно управляет машиной: кидает ее из стороны в сторону, круто ведет вверх, выравнивает, бросает вниз. Он даже забыл, что в кабине пожар.

Но вдруг он почувствовал, что очень жжет спину: значит, тлеет одежда. Ему стало страшно, но усилием воли он превозмог и страх и боль. Михаил прижался к бронеспинке, пытаясь затушить огонь. Но когда он круто повел машину вниз, его оторвало от спинки. Затушить огонь не удалось.

Михаил понимал, что из боя выходить нельзя, — ведь за ним вышел бы и командир. В группе появится уязвимое место, и противник непременно этим воспользуется.

Все труднее становилось управлять самолетом. Очень мешал дым, но нельзя было открыть фонарь: от струи свежего воздуха огонь разгорелся бы и охватил весь самолет. Как во сне, Михаил услышал команду Евстигнеева:

— Прикрой! Атакую!

Стремительный маневр, и Евстигнеев сбил фашистский истребитель. Но к хвосту его самолета пристроился другой «мессершмитт». Михаил нажал на гашетки, и противник отвалил. А Евстигнеев настиг врага и сбил его. Попко заметил, что в стороне кто-то из товарищей расстрелял еще одного фашиста.

Противник дрогнул. «Мессершмитты» стали постепенно уходить.

Теперь Михаилу можно было подумать о спасении жизни и самолета. Условным сигналом он попросил у командира разрешения выйти из боя. И тотчас же повел самолет к аэродрому. Он видел, что вслед за ним полетел и Евстигнеев. Теперь командир прикрывал ведомого.

До аэродрома оставалось всего лишь несколько километров, но молодой летчик почувствовал, что машину он не доведет. Ему становилось все хуже. Спину мучительно жгло, дым разъедал глаза.

Нельзя было бессмысленно рисковать, и он снизился. Сквозь пелену дыма летчик различил крестьянские домики, сады, и за ними зеленел обширный луг.

Михаил напряг всю свою волю и повел машину на посадку. Приземлился благополучно. С трудом открыл фонарь и выбрался из кабины.

Евстигнеев прошел над ним на бреющем, развернулся и на предельной скорости понесся к аэродрому за помощью.

Когда санитарная машина подъезжала к лугу, Михаил на боку лежал в тени под деревом. Вокруг стояли румынские крестьяне. Один из них поил летчика водой из фляги; невдалеке виднелись остатки сгоревшего самолета.

Ребятишки первые приметили санитарную машину и побежали ей навстречу.

Крестьяне радостно встретили врача, наперебой что-то рассказывали по-румынски, с уважением глядя на нашего боевого друга.

Михаил, морщась от боли, сказал, что крестьяне помогли ему и, если б не их заботы, пришлось бы очень трудно.

Санитары перенесли Михаила в машину. А когда она тронулась, за ней побежали и взрослые и дети. Миша махал им рукой на прощание, а вслед ему неслись добрые пожелания. У Михаила была сильно обожжена спина. Его решили отправить из санчасти в тыловой госпиталь, но он и слышать об этом не хотел.

Однополчане — нас собралось несколько человек — пошли навестить друга. Полковой врач Евгений Васильевич Гущин, скромный, заботливый человек, пропустил нас к нему.

Миша лежал лицом вниз, — над обожженной спиной была натянута марля. Услышав шаги, поднял голову, увидел нас, улыбнулся. За несколько часов он осунулся, веки у него были воспалены.

— Поддержите, друзья, мою просьбу, — сказал он, — пусть меня здесь оставят. Отлеживаться я не намерен. Чувствую себя лучше. И зачем только решили отправить меня в тыл? Тут, среди вас, я скорее поправлюсь. И еще полетаю!

Михаила все же пришлось перевести в госпиталь. Но, несмотря на сильный ожог, он быстро поправился и вернулся в часть.

На следующий день после случая с Михаилом Попко я получил несколько необычное задание — полететь вместе с Пашей Брызгаловым на «У-2» на аэродром в Бельцы.

— Да-да, не удивляйтесь! — сказал командир. — Пригоните оттуда новый самолет. Подробности на месте узнаете. Вылетайте немедленно и там не задерживайтесь.

Расспрашивать я не стал, и мы с Брызгаловым, взяв парашюты, направились к «У-2».

В последний раз я поднимался на «У-2» с аэроклубовского аэродрома в Шостке. Нахлынули воспоминания…

Я летел на малой высоте, как говорится прижимаясь к складкам местности — по оврагам, между холмами. Следовало быть начеку: могли подкрасться немецкие охотники. Пролетая над знакомым аэродромом в Бельцах, я заметил на стоянке, в стороне от других, новенький «Лавочкин», блестевший в лучах солнца.

Мне сказали, что у нового самолета меня ждет офицер штаба нашего авиасоединения. Мы с Брызгаловым быстро зашагали к самолету. Около него стояли летчики и военные корреспонденты. Пожав мне руку, офицер штаба сказал, что самолет построен на трудовые сбережения старика колхозника — пчеловода Василия Викторовича Конева из колхоза «Большевик», Бударинского района, Сталинградской области. Он внес свои трудовые сбережения в фонд Советской Армии и попросил построить самолет имени Героя Советского Союза Конева. Подполковник Конев, племянник Василия Викторовича, пал смертью храбрых в неравном бою в начале войны. Просьба советского патриота выполнена.

Офицер вынул из планшета письмо.

Василий Викторович Конев просил летчика, которому будет передан самолет, беспощадно мстить фашистам за смерть героя Конева, бить врага вплоть до нашей окончательной победы.

Я был несказанно взволнован, когда представитель штаба сказал, что командование нашего авиасоединения, в распоряжение которого прислана машина, решило передать ее мне.