Кидаю самолет влево — теперь там огня меньше. Постараемся проскочить в этом направлении. Но слева огонь усиливается — попадаем в огненный мешок.

К гулу мотора примешивается звук, похожий на звук лопнувшей струны. Зенитный снаряд угодил по левому крылу. Но самолет управляем. Теперь мы прижимаемся буквально к самой земле. И вырываемся из огненного мешка. Пронесло!

На бреющем перелетаем к своим.

Собираю группу. Все на месте. Осматриваю плоскость самолета: на конце левой, между ланжеронами, пробило обшивку. Пробоина изрядная — как бы потоком воздуха не разрушило крыло. Но еще не истекло время, отведенное для барражирования. Увеличиваю скорость: посмотрим, как будет вести себя крыло. Ничего, продержусь.

Мухин следует за мной неотступно. Вероятно, заметил, что в плоскость моего самолета попал снаряд. Передаю кратко:

— Вася, все в порядке!

Слежу за воздухом и за «дыханием» своего «ЛА-5». Как всегда, с благодарностью думаю о создателях выносливой, прочной, надежной машины. Время истекло. Противник так и не появился. И мы всей шестеркой возвращаемся домой.

На нашем участке фронта советские войска готовятся к наступлению. Чувствуется это по всему: к переправам движется и движется пехота, техника, дороги забиты. Появилось больше мостов, усилилось прикрытие зенитной артиллерии.

Главная задача полка—уничтожение врага на дальних подступах. И мы преследуем его, стараясь наносить максимальные потери, воздействовать на него морально.

Нам известно, что на плацдарме среди других армий ведут бои войска 7-й гвардейской армии, которой командует генерал-лейтенант Шумилов. Гвардейцы, отличившиеся в боях под Сталинградом, умели оборонять плацдармы, стояли насмерть. Противник тщетно старался сорвать переправу, столкнуть гвардейцев с плацдарма. Но они нуждались в поддержке с воздуха. И напряженные воздушные бои не стихали.

Особенно запомнился мне один день — 12 октября. Вместе с группой я уже сделал несколько вылетов. Мы провели два трудных воздушных боя. У Брызгалова, Мухина увеличился счет сбитых, я сбил два вражеских самолета. Надо признаться, устали основательно — казалось, предельно. Только собрались отдохнуть, как меня вызвали на КП. Командир полка встретил такими словами:

— Знаю, знаю — устали. Но сейчас, как никогда, нужна наша помощь сухопутным войскам. А они не отдыхают.

И я получаю приказ снова подняться в воздух со своей эскадрильей. Как всегда, в таких случаях усталость как рукой сняло. Отвечаю коротко:

— Есть!

Командир подошел к карте и указал на населенные пункты Борисовка—Домоткань, в районе плацдарма:

— Здесь скопление наших войск. Помните: сюда не должна упасть ни одна бомба.

И вот эскадрилья в воздухе. Раздается команда со станции наведения:

— С юго-запада к линии фронта приближается большая группа самолетов противника!

Вдали показались пикирующие бомбардировщики. Истребителей нет. Очевидно, выдохлись за день. Атакуем врага. Бомбардировщики спешат освободиться от бомб, уходят, прижимаясь к земле.

Однако ведущий пытается прорваться к нашим войскам. Преследую его. Вдруг с вражеского самолета в беспорядке посыпались бомбы. Он разворачивается и пытается уйти.

Главная задача выполнена: враг не допущен. Я уже хотел дать сигнал: «Сбор!» — но раздалась команда с земли:

— Преследуйте, бейте врага!

И мы погнались за бомбардировщиками. Они стали удирать в разные стороны. Рассыпалась и наша группа. Только ведомый от меня не отстает.

Расстояние между мной и противником быстро сокращается. Он буквально прижимается к земле, маскируясь на фоне местности. Но я не выпускаю его из виду.

Настигаю врага. Бомбардировщик стал метаться, стрелок открыл бешеный огонь. Но пулеметные трассы проносятся мимо моего самолета. «Руки у тебя дрожат, фашист проклятый! — подумал я. — Меня не испугаешь. А я тебя живым не отпущу».

И начинаю атаковать его сзади сверху — он так прижался к земле, что снизу не подойдешь. Иду на стрелка. Длинная очередь — и бомбардировщик вспыхивает.

Взмываю над пылающим бомбардировщиком. Раздается невнятный звук — любой удар о самолет слышишь, несмотря на гул мотора. Слышу испуганный голос Васи Мухина:

— Батя, горишь!

Быстро осматриваю левую плоскость. Тут все в порядке. Посмотрел вправо. Из бензобака выбивается огненная струя. Холодок пробежал по спине: да я и в самом деле горю! Ясно — вспыхнул бензин, вытекающий из небольшой пробоины. Я допустил оплошность, сделав маневр над горящим бомбардировщиком: стрелок был жив. Нужно было резко отвернуть в сторону, а я подставил живот самолета под огонь.

Пока не поздно, надо прыгать с парашютом. Быстро открываю фонарь. Отстегиваю привязные ремни. И вдруг вспоминаю: внизу враг! Нет, живым не дамся, последую примеру Гастелло! И начинаю искать цель.

Глядя смерти в глаза, не прекращаю борьбы за жизнь. Перевожу самолет в скольжение на левое крыло: пытаюсь сбить пламя, чтобы оно не перекинулось на весь самолет. Увеличиваю скорость. Ищу объект на земле. И с надеждой посматриваю на крыло.

Мой побратим молча летит в стороне.

Впереди село. В овраге множество замаскированных машин. Из домов высыпали гитлеровцы, смотрят на меня, задрав головы. Направляю самолет прямо на них. Стремительно нарастает земля. Еще осталась надежда, что можно сорвать пламя, если резко задеру нос самолета. Выхватываю самолет прямо над головами оторопевших немцев. И слышу радостный голос ведомого:

— Батя, пламя сорвано! Живем!

Немецкие солдаты разбегаются в разные стороны. Проношусь над ними, чуть не задевая винтом.

Жив! Мышцы у меня расслабились. Да, жизнь сильнее смерти! Но успокаиваться рано: гитлеровцы спохватились и открыли огонь. Невдалеке, выше меня, проносятся огненные трассы. Прижимаюсь к земле: трассы проносятся выше. И вот я уже для них недосягаем. Теперь только бы до своих дотянуть.

Мы летим к Днепру, и мысль, что Василий рядом, подбадривает: не оставил в беде верный боевой друг.

С опаской посматриваю вправо — на пробоину в дымящейся плоскости. Вот-вот произойдет взрыв.

Нелегко разобрать, где линия фронта. Но вот показался Днепр. Мы уже над своими. Я хотел было покинуть самолет с парашютом, но не смог — так стало жаль машину. Не раз она выручала меня в бою — как же я ее брошу?! И я принял решение — самолет не покидать.

Показался аэродром. Но радоваться рано: плоскость дымится. Самолет может взорваться и на посадке. С ходу захожу на посадку, не теряя ни секунды. Машина плавно касается земли. Усиленно торможу. В конце пробега сворачиваю влево, чтобы освободить взлетно-посадочную полосу для ведомого: ведь у него тоже на исходе горючее. И, не дождавшись полной остановки, открываю фонарь и на ходу выскакиваю.

Впервые бегу от самолета. Навстречу спешат товарищи, лица у них встревоженные.

— Что случилось? Очень о вас беспокоились! Я кричу:

— Пожарную машину! Быстрее! Да все ли вы тут?

— Все тут, невредимы!

Иванов — хозяин самолета на земле — бросился к машине. Она уже остановилась.

— Да подожди, Витя! Как бы не взорвалась!

Но он не слушает. Вот он уже около самолета, зовет нас.

— Быстрее сюда, посмотрите! Хорошо придумана на «Лавочкиных» противопожарная система, иначе бы самолет сгорел в воздухе. Да ничего опасного нет — сами потушим.

Все побежали к самолету. А я вдруг почувствовал такую усталость, что ноги у меня подкосились. Делаю над собой усилие — бегу вслед за товарищами. Все вместе откатываем самолет на стоянку. А теперь — на КП, доложить о воздушном бое. Летчики провожают меня, засыпают вопросами.

Когда я начал докладывать командиру, что задание выполнено, он вдруг предложил мне сесть:

— Вижу, какой был бой. Сидя легче будет. Подробно докладываю о случившемся.

— Решение вы приняли правильное, — сказал командир, внимательно выслушав меня. — Коммунист никогда не должен терять уверенность в победе. От гибели вас спасло самообладание. Но над освобожденной территорией самолет надо было покинуть. Ведь он мог взорваться в воздухе. Тут-то не следовало рисковать жизнью.