Куманичкин атаковал одно звено группы, Крамаренко — другое. У моих боевых друзей было преимущество в высоте и скорости. Они свободно атаковали и уходили вверх, а «фоккеры» с подвешенными бомбами не могли развить достаточной скорости. Фашисты стали бесприцельно сбрасывать бомбы и уходить. Надо сказать, что наши летчики не ожидали такой стремительной развязки. Куманичкин догнал один из «фоккеров» и открыл огонь, но в это время его атаковала вражеская пара.

У Крамаренко не осталось боеприпасов. И он стремительно ринулся на врага, решив таранить, — надо было выручать товарища. Немцы не выдержали натиска и стали поспешно уходить, бросив самолет, по которому открыл огонь Куманичкин. И в тот же миг Александр сбил «фокке-вульф» над позициями фашистов. Так закончился скоротечный бой двух против шестнадцати над западной окраиной Берлина.

Воины наших наземных войск с волнением следили за тем, как самоотверженно и бесстрашно два охотника защищали их от вражеского налета.

Много подвигов совершили однополчане в последние дни войны, с честью выполнив свой долг перед Родиной. И о каждом из них, о мастерстве, отваге, героизме воздушных охотников можно писать и рассказывать без конца.

Передо мной итог боевой деятельности полка за время Великой Отечественной войны, документ боевой славы, хранящийся в архиве.

Вот вкратце этот итог.

Всего за период Великой Отечественной войны 176-й гвардейский истребительный авиационный Проскуровский орденов Красного Знамени, Александра Невского, Кутузова полк совершил 9450 вылетов на боевое задание, из них на свободную воздушную охоту — 4016; провел 750 воздушных боев, в которых сбито 389 самолетов противника, множество штурмовок наземных целей; уничтожил десятки паровозов, вагонов, боевой техники, самолетов на аэродромах; нанес большие потери врагу в живой силе.

Полк участвовал в освобождении Польши, бил врага в его собственном логове, долетев до реки Эльбы. За отличные боевые действия при взятии войсками Красной Армии отдельных городов и столиц приказом Верховного Главнокомандующего получил двадцать семь благодарностей.

Особенно большую работу полк выполнял в 1944—1945 годах: широко проводил свободную воздушную охоту, за полтора года накопив значительный опыт, и одержал много побед со сравнительно небольшими потерями.

Переписывая скупые деловые строчки документа, я словно вижу молодые смелые лица боевых товарищей, мастеров воздушного боя, наши «Лавочкины», которые еще издали узнавал воздушный враг, вижу наше гвардейское знамя, говорящее о героизме всего личного состава.

Итак, наш полк на аэродроме под Берлином.

Целыми днями мы на летном поле и в тренировочных полетах. Перед нами поставлена задача: совершенствовать летное мастерство, быть в постоянной боеготовности, крепить воинскую дисциплину и бдительность. И обобщать боевой опыт.

Внимательно мы следили за военными действиями, развязанными японскими империалистами на Тихом океане: мировая война еще не закончилась.

По-прежнему часто писали мне старые однополчане. К концу войны вырос счет полка. Личный счет Кирилла Евстигнеева — ныне дважды Героя Советского Союза — достиг пятидесяти шести самолетов. За время боев он проявил блестящие командирские способности. Василий Мухин и Павел Брызгалов писали, что Кирилл — заместитель командира полка — держится просто, как и раньше, такой же отличный товарищ.

Вырос боевой счет и у Амелина, и у моего верного ведомого Мухина, и у Брызгалова, сбившего 12 вражеских машин на самолете имени Конева.

Я был горд и рад за испытанных боевых друзей. И часто думал о том, как же был бы горд за своих питомцев командир Игнатий Солдатенко.

В те дни командование направило мои документы в Краснознаменную Военно-Воздушную академию. Быть может, осуществится моя мечта, и я получу высшее военное образование. С нетерпением и волнением жду ответа.

…Спустя несколько дней после возвращения в полк я зашел на КП перед тренировочным полетом. Мне показалось, что летчики, собравшиеся там, взволнованы и смотрят на меня так, словно что-то случилось, окружили тесным кольцом. Кто-то протянул телеграмму. Тяжкое горе постигло меня: 17 мая не стало отца. Мы оба мечтали о встрече, и я потерял его, так и не увидев после всех испытаний.

Позже из писем родственников я узнал, что отец тяжело болел, по строго-настрого наказал не сообщать мне — не хотел тревожить, отрывать от боевых дел. Не позволил извещать меня о болезни и после победы — не хотел омрачать мне радость. Некоторое облегчение приносила мысль, что отец дожил до Дня Победы.

Прошло еще несколько дней, и снова я прощаюсь с друзьями. Получил вызов в Москву для участия в параде Воздушного Флота СССР.

В этот приезд в столицу мне довелось познакомиться с авиаконструктором Семеном Алексеевичем Лавочкиным. Как сейчас, вижу его добрые умные глаза, спокойные движения; он чуть сутулится: видно, подолгу работал, склонившись над столом. Встретил он меня тепло, дружески усадил, сам сел напротив:

— Расскажите-ка все по порядку о своих впечатлениях о самолете.

И я начал с того, как люблю его самолет. Признался, что даже приветствовал его, а случалось, украдкой целовал.

— Чувство такое было, словно он — одушевленное существо, верный друг. А иногда казалось: передо мной строгий, взыскательный командир. Недаром летчики говорили: «Машина строгая, не терпит разгильдяев». Когда я овладел самолетом, в бою мне казалось, что он как бы неотделим от меня самого, что он — продолжение моего существа. И в то же время исполнитель моей воли.

Беседовали мы долго. Семен Алексеевич даже записывал что-то в блокнот.

— Мы, конструкторы, всегда прислушивались к мнению фронтовиков, стремились усовершенствовать боевой самолет. Дни и ночи проводили в конструкторском бюро. А рабочие, техники, инженеры — в цехах заводов.

Лавочкин поделился своими замыслами, расспросил и о моих планах. А потом предложил:

— Пойдемте в цеха: посмотрите, как создается самолет.

Осуществилась моя давнишняя мечта: я в цехах одного из заводов, где создавались наши могучие истребители.

Рабочие и работницы просили рассказать, как мы воевали на самолетах, созданных их руками. На прощание говорю им:

— Мы, фронтовики, всегда помнили о вас — творцах нашей могучей техники, о всех, кто героически трудился, выполняя заказы фронта. Спасибо вам: в воздушных боях отличные отечественные самолеты ни разу не подвели нас.

Довелось мне пожать руку еще одному замечательному человеку, о котором фронтовые летчики так часто с благодарностью вспоминали в воздушном бою. Это был конструктор вооружения Борис Гаврилович Шпитальный. Его оружием я сбил первый самолет в боях севернее Белгорода и шестьдесят второй — над окраиной Берлина.

Как сейчас, вижу и его: энергично очерченное строгое лицо, проницательный взгляд. Но стоит ему улыбнуться, и строгое выражение исчезает с его лица, и оно становится добродушным и приветливым. Говорит он быстро, четко, фразы, которые считает особенно важными, повторяет.

Много вопросов задает мне Борис Гаврилович. Делюсь с ним наблюдениями друзей и своими, рассказываю о боевых эпизодах, вспоминаю, как мы называли его оружие разящим мечом. Потом Борис Гаврилович заговорил со мной о моем будущем. Узнав, что я мечтаю о Военно-Воздушной академии, хоть временами и колеблюсь, он стал горячо советовать мне учиться.

На прощание Борис Гаврилович, дружески глядя на меня, повторил еще раз:

— Перед вами все дороги открыты. Вы закаленный воин, но думаю, что советы старшего и более опытного человека вам пригодятся. Советую непременно поступить в академию.

…Вскоре я был зачислен в Краснознаменную Военно-Воздушную академию. Я знал: нелегко будет сесть за парту после стольких лет почти нескончаемых боев. Заниматься придется много, упорно, без передышки. Но я готов был еще и еще раз преодолеть все трудности, все испытания, чтобы глубже познать теорию, не отстать от стремительного развития науки и техники. И не раз, приняв решение учиться, вспоминал дружеское напутствие Бориса Гавриловича.