Еще более отчетливо стало ощущаться зарождение будущих противоречий во время визита в Москву британского министра иностранных дел Идена в середине декабря. Британский Форин-офис уже был обеспокоен опасениями советского руководства в отношении особых отношений Британии с США. Мы впервые в ходе войны видим достаточно жесткого в отношении союзников Сталина. Он потребовал от Лондона объявления войны Финляндии, Румынии и Венгрии, равно как более четкого определения целей войны и послевоенных планов. Одновременно и черчиллевское руководство проявило первые опасения. В Лондоне уже бродили слухи о будущих советских базах в Норвегии, Финляндии и Прибалтике, о ревизии конвенции Монтрё (о Босфоре и Дарданеллах), о требовании выхода к Персидскому заливу. Посол Майский старался развеять эти ранние тревоги, смягчить тяжелые впечатления, он напоминал сталинскую самооценку, данную в беседах с поляками: «Я грубый».
Но дипломатия лишь ненадолго отвлекла руководство страны. Война на выживание не терпела отвлечения. Верховный Главнокомандующий уже весь был во власти сходящихся ударов Волховского и Северо-Западных фронтов. Оба фронта уже активно осуществляли подготовительные работы, собирая силы зрея для удара по германским войскам.
Увы, не все в руководстве советскими вооруженными силами могли позволить себе роскошь непомерных мечтаний. Прибывший в Кремль из Крыма генерал Батов (он заменит генерала Кузнецова в качестве заместителя командующего Западным фронтом) увидел начальника Генерального штаба маршала Шапошникова мрачным и предельно озабоченным состоянием дел на фронтах. Безнадежные (в плане проходимости) дороги и дефекты организации лишали наступающие дивизии самых необходимых материалов. Трудности снабжения не могли не сказаться на наступательном порыве войск — Шапошников предпочитал не закрывать глаза на это обстоятельство. Маршал рассуждал без всякой бравады, трезвое чувство реализма ощутимо в его словах: «Мы все еще нуждаемся в усвоении опыта современной войны». У Шапошникова не было сталинской веры в возможность определения исхода войны в ходе одной, решающей зимней кампании. Да, немцы отброшены от столицы, но «судьба войны будет решена не здесь, не сейчас…… кризис еще не преодолен».
Лучшие советские военачальники отнюдь не потеряли головы от общей удачи московского контрнаступления. Тот же Батов не одобрял «интоксикации» первыми в этой войне успехами. Красная Армия воюет еще «не по-научному», она борется не всегда профессионально, встречая страшную эффективность германских войск. Жуков клеймил сторонников фронтальных атак, так дорого обходившихся армии. Генерал Горбатов, совсем недавно чудесным образом сумевший выйти из лагерного заключения, был поражен низким уровнем командования, неадекватностью процесса принятия решений. Он хорошо знал, сколько подлинных профессионалов военного дела томится в лагерях в то время, когда далеко не лучшие ученики репрессированных командиров ведут за собой корпуса и армии.
Поздней ночью Батов посетил заседание Ставки. Сталин, вопреки тяжким ожиданиям, не корил его за гибель керченского десанта. Он говорил о полученном суровом уроке и назначил Батова командовать 3-ей армией Брянского фронта — под начало командующего Брянским фронтом генерала Черевиченко, руководствовавшегося пока еще кавалерийскими представлениями о «неудержимой атаке». Атакующий стиль был в фаворе. Группа прямых эмиссаров Сталина, таких как Маленков, Булганин, Мехлис, далекая от военного образования и военного опыта, продолжала надзирать над процессом принятия решений даже лучшими из выдвинутых войной командиров.
Но страшный молох войны все больше давал шанс тем, кому обстановка предвоенного самодовольства не позволяла выдвинуться, чей талант раскрылся в горестной обстановке отчаяния и отступления. Эти подлинные лидеры сохранили хладную голову и ясное видение происходящего. Речь прежде всего идет о Жукове, Василевском, Еременко, Мерецкове, Коневе, Рокоссовском, Воронове, Говорове. Жукова в эти короткие декабрьские дни волновал, прежде всего, вопрос мобильности войск второго эшелона наступающей армии, вспомогательных частей, не успевающих за бросившимся вперед авангардом. Он спешно воссоздает парашютные войска (40-й парашютно-десантный корпус) для активной помощи передовым частям, для нанесения ударов за линией фронта в непосредственном тылу германских войск.
На декабрь 1941 года приходится и первое важное проявление союзнической солидарности. Прибывший в Мурманск на крейсере «Кент» вместе с советским послом в Британии Майским британский министр иностранных дел Антони Иден заранее приготовил для Сталина меморандум, который должен был ослабить опасения Сталина в отношении возможности англо-американского «сговора». Британия и Россия будут вместе сражаться до любого конца.
Сталин показал Майскому два заранее заготовленных проекта документов. В первом англичанам предлагалось советско-английский Договор 1941 года продлить на послевоенное время. По предлагаемым условиям второго документа Югославия, Австрия, Чехословакия и Греция восстанавливались в предвоенных границах. Право стать независимым государством предлагалось Баварии. Германия теряла Рейнланд на западе и восточную часть Пруссии. Литва (в составе СССР) получала немецкие земли к северу от Немана. Если Франция не восстанавливала свои силы, Британия получала право содержать базы в Булони и в Дюнкерке, а также вооруженные силы в Бельгии, Нидерландах, Норвегии и Швеции. За Советским Союзом сохранялись границы 1941 года, граница с Польшей проходила по «линии Керзона».
Советско-британские переговоры начались в Кремле во второй половине дня 16 декабря 1941 года — битва под Москвой была в самом разгаре. Вышеназванные документы Сталин извлек на свет в начале второго заседания, предложив Идену добавить «небольшой документ» к англо-советскому заявлению о принципах послевоенного мироустройства. Майский замер: переговоры теперь обязаны были вестись не об отвлеченных принципах, а о совершенно конкретных территориях. Иден сразу же затребовал консультаций с Лондоном. На третьем заседании, в ночь с 17 на 18 декабря, когда почти слышны были раскаты дальней артиллерийской перестрелки, Сталин попросил внесения ясности в существенный для СССР вопрос. Многозначительным выглядело то, что первый западный союзник — Британия, даже будучи безусловно зависимой от СССР в смертельной и бескомпромиссной борьбе на двух океанах и двух театрах военных действий, не пошла на признание довоенного статус-кво. Трудно назвать удивительным то, что позиция Британии заставила Сталина задуматься о степени ее лояльности союзу. О степени надежности западных союзников.
Майского одолевало нетерпение узнать, почему Сталин предсказал Идену, что война будет длиться еще лишь год. Каковы основания для такого оптимизма в условиях, когда враг едва отошел от ворот столицы? Он подошел к Сталину во время одного из перерывов с этим вопросом. Сталин пожал плечами, нужно же было сказать нечто, что подняло бы общий тонус. Но Майский не поверил. «Сталин не был человеком, бросающим слова на ветер».
