Но и зеленоватые мундиры немцев валялись повсюду. В этот день германские силы пробились на «Красный Октябрь», и бои велись в мрачных корпусах. 29 сентября немцы сломили плацдарм возможного наступления Чуйкова на северо-востоке зоны обороны (оттуда осажденные намеревались ударить в случае подхода давно ожидаемых армий Сталинградского фронта с севера). Плацдарм Орловка защищался 250 солдатами 112-й пехотной дивизии генерала Сологуба. Паулюс видел опасность выхода армии Москаленко к Чуйкову, это сразу же отсекало левый фланг его войск, и он бросился вперед с осознанием этой опасности. В течение дня протяженность плацдарма сократилась вдвое. На следующий день немцы почти смели Орловку с лица земли, что позволило выйти к огромному Сталинградскому тракторному заводу и к «Баррикадам». Последовали обращения Чуйкова к левому берегу.

Ставка направила из Саратова для форсирования Волги две танковые бригады. Готовые переплыть реку стояли 87-я и 315-я бригады из непосредственного резерва Ставки. Они отправились в сталинградскую сторону вечером 30 сентября, чтобы немедленно разместиться в северо-западном секторе города.

Винницкая жара неблагоприятственно действовала на Гитлера, и он решил возвратиться в свое «Волчье логово». Огромный «Юнкерс-52», глухо урча моторами, вылетел на север. Проклятье русского лета не оставляло Гитлера на всем пути. Да, немецкие танки направили жерла на вершины Кавказа и долину Волги, но стратегических целей германская армия не добилась. Противник сопротивляется, и ослабевает ли он — этого с достоверностью утверждать не мог никто. Как оценивает ситуацию спустя много лет американский историк У. Крейг, «степной блицкриг застрял на улицах Сталинграда».

Но мастер пропаганды должен доказать обратное. Гитлер 30 сентября, обращаясь к огромному залу в Шпортпаласте, начал рассуждать об искажении в восприятии очевидных вещей. Достойными заочного диалога фюрер всегда считал лишь англичан, лишь с ними он вел свой вечный спор. «Когда мистер Иден и ему подобные объявляют о наличии у них убеждений, нам становится трудно говорить с ними, потому что их представление об убеждениях разнится с нашим.… Они убеждены, что Дюнкерк был одной из величайших побед в мировой истории… Ну что мы можем на это сказать? Если мы продвинулись на 1000 километров, то это так себе. Это просто поражение.… Если мы смогли пересечь Дон, дойти до Волги, атаковать Сталинград — и он будет взят, вы можете быть уверены в этом, — это просто детские игрушки. Для них мало что значит, если мы дошли до Кавказа, оккупировали Украину и Донецкий бассейн…. У нас были три цели: 1) отнять у русских последнюю часть территории, на которой они производят пшеницу; 2) отнять последнее месторождение коксующегося угля; 3) приблизиться к нефтеносному району, парализовать его и, как минимум, изолировать его. Наше наступление довело нас до великой транспортной артерии — до Волги и Сталинграда. Вы можете быть уверены, что, если уж мы оказались здесь, никто не сможет выбить нас отсюда».

В окончании речи все присутствующие спели «Песню Восточной кампании»:

Но на немецкой «вахте» на востоке уже не было единодушия. Из окружения Розенберга пришел тринадцатистраничный меморандум Отто Бройтигама, жившего некогда семь лет в России. Своей жестокостью и своими целями, писал Бройтигам, «наша политика свела большевиков и русских националистов в единый лагерь, борющийся с нами. Русские сражаются сегодня с исключительной отвагой и самопожертвованием ни за что большее, как за признание своего человеческого достоинства». Неизвестно, читал ли Гитлер этот меморандум, но ясно то, что он решил вести и выиграть войну на своих условиях.

Он все больше игнорировал то обстоятельство, что растущие потери, возникающее и растущее ощущение невозможности победить в преддверии суровой зимы прямо и непосредственно ослабляют моральный дух германской армии. Их резервы истощались все более, растянутые фланги перестали быть надежным прикрытием. Как формулирует Типпельскирх, «Сталин со злобной силой следил за наступлением немецких войск на Сталинград и Кавказ. Он расходовал свои резервы очень экономно и только тогда, когда было действительно необходимо помочь обороняющимся в их крайне тяжелом положении. Вновь сформированные, а также отдохнувшие и пополненные дивизии пока не вводились в бой: они предназначались для того, чтобы как карающим мечом Немезиды разрубить слишком растянутый фронт немецких армий и их союзников и одним ударом внести коренной перелом в положение на юге».

На горизонте нашей судьбы едва пока заметно забрезжил просвет. Им следовало воспользоваться.

В Москве Сталин 28 сентября 1942 года обсуждал «Уран» с Жуковым и Василевским. Он снова обрел уверенную форму и в деталях расспрашивал своих собеседников о волжских военачальниках. Именно тогда в разговоре с ним взошла звезда Константина Константиновича Рокоссовского, совсем недавно жестоко пытаемого, потерявшего зубы на ночных допросах. Теперь Сталин одобрил его назначение командующим Донским (прежде Сталинградским) фронтом. География региона тоже подверглась обсуждению. Для успеха замысленного, решили трое, необходима активность на всех остальных фронтах — немцам нельзя позволить перегруппироваться, снять боевые части с других фронтов. Так же, как в конце августа напор под Ржевом едва не привел к разрыву германского фронта на центральном его участке (что отвлекло часть германских сил, ориентированных на Сталинград), так и теперь, с осенней непогодой, должно было усилиться давление на всех фронтах, что исключило бы массированную помощь Гитлера Паулюсу.

Напомним, что к этому времени весь свой фронт советская сторона поделила на фронты, непосредственно подчиняющиеся Ставке Верховного Главнокомандующего. Из Ставки на фронты на постоянной основе делегировался один из генералов со специальным штабом, координирующим действия фронтов, каждый из которых состоял из четырех армий. Армии эти по численности были меньше западных, и каждая из этих армий непосредственно руководила дивизиями (без прежнего промежуточного звена — корпус). В корпуса теперь были сведены бронетанковые и моторизованные войска, в действительности представлявшие собой крупные дивизии, подчиненные непосредственно командующему фронтом.

Самое торжественное случилось в конце встречи. Жуков и Василевский подписали план контрнаступления. Последним поставил свою подпись после слова «одобрено» Сталин. Жуков и Василевский приготовились к вылету на места будущей операции, до начала которой трое определили срок в сорок пять дней.

Чтобы удался план, возникший первоначально у Жукова и Василевского, нужно было сохранить прикованность немцев к Сталинграду, нужно было связать их уличными боями, зашорить их стратегическое видение, занять их руки, дестабилизировать эмоционально. Это означало, что тысячи известных и безвестных защитников Сталинграда должны были умереть за камни, принести на алтарь отечества свою жизнь именно здесь, в этих мрачных руинах, ощущая себя стоящими на последнем рубеже Отечества. 5 октября Сталин отдает командарму Еременко особый приказ: стоять в Сталинграде до последнего. В Москве не очень верили, что немцев можно будет сдержать на унылом плоском левом берегу Волги, где возводить укрепления поздно и бессмысленно (так велик окружающий простор), выйдя куда немцы, — мастера маневра, смогут ускользнуть от карающего меча. На всякий случай Ставка начала посылать сюда, на левый берег Волги эшелоны войск и вооружений. Из московского оборонительного района сюда посылаются зенитные орудия. На волжских островах создается специальная оборонительная зона.