Вынужденный объяснять свое отношение к Чан Кайши Сталину, Рузвельт сказал, что он боится выхода Китая из войны. Едва ли это реалистичное объяснение. Китай практически не мог выйти из войны. Трудно было рассчитывать на внезапные решающие удары Японии — если она не сумела этого сделать, имея руки свободными в 1937–1941 годах. Трудно было предположить, что война, превратившаяся в источник доходов (материальных и политических) для верхушки гоминдана, будет ею прекращена. Нет, суть заключалась не в боязни «выпадения» Китая. «Во время и после войны, — справедливо пишет американский историк Р. Даллек, — Рузвельт рассчитывал на поддержку со стороны Китая в потенциальных политических спорах с Англией и Россией». «Посмотрите-ка, Уинстон, — говорил Рузвельт Черчиллю в Тегеране по поводу судьбы Индокитая. — Вы в меньшинстве, три против одного». Рузвельт полагал, что примерно через четверть века Китай поможет Америке «сдержать Японию».

Рузвельт надеялся и на помощь Китая в нажиме на европейские метрополии, в создании после войны новой системы мандатов на колонии. Он рассчитывал, что система опеки позволит Соединенным Штатам получить на долгий период военно-морские и военно-воздушные базы в стратегически важных точках Тихого океана. При этом у Рузвельта не было иллюзий относительно сопротивления главных западноевропейских стран. Своему советнику Ч. Тауссигу он говорил еще летом 1942 года: «После войны у нас будет больше трудностей с Великобританией, чем с Германией сейчас». Тот же Тауссиг мог убедиться в твердости империалистического курса Черчилля, когда, беседуя с ним, премьер-министр сказал: «Нации либо следуют своим традициям, либо умирают… До тех пор, пока я являюсь премьер-министром, мы будем держаться за эти традиции и за империю. Мы не позволим готтентотам при помощи всеобщих выборов выбросить белых в море».

На встрече в Каире в ноябре 1943 года, в дискуссиях с высшими американскими военными, Рузвельт услышал их однозначное мнение о дальнейшем ходе военных действий. Судьбы Европы решаются в Германии, а не на греческой периферии, поэтому, выигрывая второстепенные операции на Додеканезских островах, США могут потерять Германию, а с ней и всю Европу. Рузвельт распорядился ограничиться на Балканах действиями местного значения, которые не влияли бы на реализацию главного стратегического замысла. То, что беспокоило Рузвельта, записано в стенограмме от 19 ноября 1943 года: «Советы сейчас всего в 60 милях от польской границы и в 40 милях от Бессарабии».

Рузвельт приходит к выводу, что американские войска должны глубоко войти в Западную Европу. Так, совещаясь 22–26 ноября в Каире с Черчиллем и Чан Кайши, будучи под влиянием недавних алжирских перемен (укрепивших позиции де Голля), Рузвельт выдвинул идею военной оккупации Франции. Эти планы отчетливо видны в письме президента Хэллу: «Я убежден, что окончательные решения и планы будущего гражданского устройства должны быть приняты сейчас… Де Голль присваивает себе право говорить от имени всей Франции сразу же после прибытия туда союзников. Я все более склоняюсь к мысли, что оккупация Франции должна быть чисто военной… Вы будете руководствоваться этим в дальнейшем». Практически это означало, что в предстоящие месяцы того горячего времени, когда готовился бросок за Ла-Манш, запрещалось вести переговоры с французами по вопросам управления Францией после ее освобождения.

Совершенно обнажает свои планы Рузвельт в письме министру обороны Стимсону. Он указывает, что военный департамент должен взять на себя ответственность за гражданские дела во французских районах в течение первых шести месяцев со дня их освобождения. Более резко и определенно президент теперь высказывает свои взгляды на будущность ряда французских колоний. В беседе с Чан Кайши он заявляет, что Франция «не получит права после войны вернуться в Индокитай и снова вступить во владение этой богатой страной». В Каире Рузвельт повторил Черчиллю, что, по его мнению, Франция не сможет восстановить прежних сил, что Индокитай не будет возвращен под ее контроль, что Дакар (ближайшая к южноамериканскому континенту точка Африки) должен перейти под американскую опеку. Президент заявил, что в его планы входит лишение Франции прав на Марокко.

В ноябре 1943 года Рузвельт выдвинул перед Объединенным комитетом начальников штабов идею (в марте этого года высказанную Идену) создания после окончания войны буферного государства между Францией и Германией. Под названием «Валлония», это государство должно было простираться от «Северной Франции, скажем, Кале, Лилля и Арденн по Эльзасу и Лотарингии — другими словами, от Швейцарии до морского побережья».

Со своей стороны, Черчилль тоже начинал видеть «опасность» промедления с высадкой во Франции. Советская Армия могла проделать всю работу одна, и англо-американцам в этом случае трудно было бы претендовать на контрольные позиции в континентальней Европе. Черчилль, делая решающий шаг, объявил, что операция «Оверлорд» (высадка во Франции) должна занять первое место в списке оперативных приоритетов.

Прибывшему поездом в Баку Сталину докладывали командующий военно-воздушными силами Новиков и командующий дальней бомбардировочной авиацией Голованов. К отлету готовы два самолета, за руль первого сел Голованов, за руль второго — полковник авиации. Со словами, что «генерал-полковники нечасто летают», Сталин выбрал полковника Грачева, и самолет взял курс на иранскую столицу. Авиационная группа прикрытия последовала за Верховным Главнокомандующим. Египет, Кипр и Судан были отвергнуты Сталиным, он выбрал более знакомый Тегеран, «где дипломатически представлены все три страны». Собрались военачальники, под началом которых было более двадцати миллионов солдат, матросов и летчиков.

В операции «Большой прыжок» — убийстве всех троих руководителей антигитлеровской коалиции самое непосредственное участие принимал видный руководитель восточного отдела Абвера майор Вальтер Шульц, который до внедрения в 1930-м году в Германию был Ильей Светловым и сотрудником (собственно, тоже майором) советской разведки. Именно ему немецкая разведка поручила подготовить высадку германских командос на иранской территории. Соблюдалась секретность высшей степени, и передатчик немцев молчал. (О покушении в Москву сообщал и оберлейтенант Зиберт-Кузнецов из Ровно). Был обозначен путь для спецгруппы из Германии через Турцию. Видя, что германские «коллеги» заподозрили его в частых отлучках, Светлов-Шульц испортил немецкую рацию. А советские истребители сумели зафиксировать «юнкерс», пересекший турецко-иранскую границу без опознавательных знаков. Подбитый «юнкерс» оказался груженным стрелковым оружием.

27 ноября 1943 года, президентский самолет «Священная корова» взял курс из Каира на Тегеран. Президента сопровождали Г. Гопкинс, адмирал Леги, посол США в СССР А. Гарриман. К северу, по дороге Абадан — Тегеран осуществлялась перевозка грузов по ленд-лизу. Американское влияние ощущалось и здесь, на другом краю света. Как это могло не укрепить веру в американское всемогущество? Русский союзник остро нуждался в этих поставках, и недавно построенная железная дорога позволяла ускорить их получение.

После многочасового полета президент Рузвельт впервые в жизни попал в расположение Красной Армии. «Священная корова» совершила посадку на советском аэродроме в нескольких километрах от Тегерана, «на огромной равнине, с Тегераном и снежными пиками на севере… Огромная нищета кругом». Лишь одну ночь провел Рузвельт в резиденции американской делегации. Сообщения о заговоре против «большой тройки» были переданы советскими представителями через посла Гарримана. Молотов предупредил американцев о возможности покушения, и Рузвельт, во избежание опасных разъездов по ночному Тегерану, остановился не на территории далеко расположенного американского посольства, а поблизости от Сталина, на территории советского посольства. Президент был размещен в главном здании посольства, строении желтого цвета. Позднее Рузвельт объяснял, что он остановился на территории советского посольства в Тегеране именно желая возбудить «их доверие», утвердить «их уверенность» в американском союзнике. Рузвельт говорил, что провел жизнь в постоянных попытках поладить с людьми и до сих пор это ему удавалось. Сталин не может отличаться чем-то принципиально особенным, даже если он не убедит его стать хорошим демократом, он сумеет выработать рабочие отношения.