Новый союзник — Соединенные Штаты — «примеривался» к военной судьбе. Президент Рузвельт смотрел на грядущую битву серьезно. Шестого января 1942 года Рузвельт предстал перед объединенной сессией конгресса с традиционным посланием «О положении в стране». Президент призвал к войне до победного конца. «Этот конфликт не может завершиться компромиссом. Никогда не было — и не может быть — успешного компромисса между добром и злом. Только полная победа удовлетворит сторонников терпимости, достоинства, свободы и веры». Обрисованная Рузвельтом перспектива создания невиданной доселе военной машины была поистине захватывающей.

Война моторов требовала огромных индустриальных усилий, но именно это не пугало первую промышленную державу мира. В военном строительстве и военном производстве на 1942 год еще несколько недель назад американское руководство поставило цели, которые многим казались запредельными. Пирл-Харбор заставил мобилизовать фантазию. Военно-индустриальный взлет на 1942 смотрелся почти нереалистичным. Согласно планам президента, США уже в 1942 году должны были выпустить 60 тысяч самолетов (среди них 45 тысяч боевых), а в 1943 году довести общее число собираемых на конвейерах самолетов до 125 тысяч. Число танков для 1942 года — 25 тысяч, для 1943 года — 75 тысяч. Тоннаж спускаемого со стапелей флота должен был равняться в 1942 году 6 миллионам тонн, а в 1943 году — 10 миллионам тонн. Военного строительства в таких масштабах мировая история не знала ни до, ни после.

Военные программы президента на 1942 год стоили 56 миллиардов долларов — беспрецедентная для Америки сумма за всю ее историю. Рузвельт довел эти цифры до указанных выше пределов одним росчерком карандаша прямо перед произнесением речи. На укоризненный взгляд Гопкинса он ответил почти беспечно: «О, люди на производстве сделают все, если постараются». Капитаны промышленности выразили скепсис: только люди, никогда не сводящие концы с концами, могут замахиваться на подобное. Заволновавшемуся конгрессу Рузвельт сказал следующее: «Эти цифры дадут японцам и нацистам некоторое представление о том, какую ошибку они совершили в Пирл-Харборе». Теперь Америке следует работать двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Заключая речь на высокой ноте, Рузвельт сказал: «Милитаристы Берлина и Токио начали эту войну, но закончат ее возмущенные массы объединившегося человечества». В середине января 1942 года Рузвельт создал Совет военного производства, что означало невероятную для Америки централизацию руководства экономикой. Восемь членов совета могли принять практически любое решение, касающееся ресурсов США.

Начала меняться общая мировая стратегическая ситуация. Как суммирует ее английский историк И. Кершоу, «цель, которую поставил себе Гитлер летом 1940 года при помощи своих военных стратегов, заключалась в том, чтобы заставить Британию пойти на соглашение, держать Америку вне войны и быстро нанести поражение Советскому Союзу. К концу 1941 года Германия не смогла нанести поражение Советскому Союзу и была втянута в долгую, исключительно ожесточенную и дорогостоящую войну на востоке. Британия не только не пошла на сговор, но теперь воевала вместе с американцами и заключила соглашение о взаимной помощи в Москве 12 июля 1941 года — союзное соглашение, несмотря на все трения, с Советским Союзом…. Гитлер всегда утверждал, что время работает против Германии в ее претензии на доминирование. Его собственные действия, более чем чьи-либо иные, сделали положение Германии именно таковым».

Средняя температура под Москвой в эту зиму была, слава Богу, минус двадцать по Цельсию, несколько раз она опускалась еще ниже. Снег занес дороги, и обе военные системы — наступающая и обороняющаяся — ощутили недостаток снабжения в полной мере. В один из дней наступающий Западный фронт имел продуктовое довольствие, но не имел подвезенных боеприпасов. На стыке Калининского и Западного фронтов страдала без снарядов противотанковая артиллерия. У ударных частей Еременко окончились запасы продовольствия. Главной была надежда захватить провиантские запасы противника. Но общий дух армии, которая отступила до своей столицы, а потом нашла силы для отчаянной операции по собственному спасению, был высоким у всех — от маршала до рядового.

5 января 1941 года, как обычно поздно вечером, состоялось расширенное (с приглашением членов Государственного комитета обороны — ГКО и представителей Генерального штаба) заседание Ставки. Маленков и Берия представляли ГКО, Шапошников и Василевский Генштаб, Вознесенский — военную промышленность. Заседание было необычным в том смысле, что на нем рассматривались не рутинные проблемы содействия войскам, а критический по важности вопрос долгосрочного планирования — каким будет главный стратегический замысел советской стороны на многие месяцы предстоящей борьбы. Общее настроение было приподнятым, после долгих месяцев отступления сводки Информбюро приносили вдохновляющие сообщения об освобожденных городах и весях.

Общий прилив чувств сказался на выдвигаемых идеях. Маршал Шапошников сделал общий обзор стратегической ситуации. Вывод из сказанного сделал, разумеется, Сталин: «Немцы в разброде в результате поражения под Москвой, они плохо подготовлены для зимних условий. Данный момент является очень благоприятным для общего наступления». Было намечено, ни много ни мало, как осуществить наступление на всех основных фронтах. Калининско-Волховские клещи переходят в общий выход войск Западного фронта в тыл всей германской группе армий «Центр»; Северо-Западный фронт деблокирует Ленинград; Юго-Западный и Южные фронты нейтрализуют группу армий «Юг» и освободят Донбасс.

Лишь несколько человек, взвешивая возможности Красной Армии и степень боеспособности вермахта, скептически смотрели на эти непомерные планы, отражающие, наверное, черту национального менталитета — быстрый переход от полуотчаяния к безудержной вере в удивительное будущее. Самым видным среди сторонников осторожности, среди тех, кто не поддался общему эйфорическому подъему, был генерал Жуков. Когда Сталин спросил его мнение, он глухо высказал свои сомнения в достижимости «наступления повсюду». Жуков считал возможным развить успех лишь в центре великого противостояния. «На западной оси, где имеется наиболее благоприятный набор условий и где противник не сумел еще восстановить боевую эффективность своих частей, мы обязаны продолжить наступательные операции, но для их успеха важно укрепить наши силы на центральном участке людьми и оборудованием, нарастить наши резервы, прежде всего танковые части, без которых у нас нет оснований надеяться на успех. Что касается наступательных операций наших войск у Ленинграда и на юго-западном направлении, то следует указать, что наши войска стоят перед огромными оборонительными системами противника.… Я за то, чтобы укрепить Западный фронт и провести наиболее основательные наступательные операции здесь».

Если бы в своей блестящей военной карьере Жуков не сделал ничего особенного, кроме этого отрезвляющего анализа, способного сохранить достигнутое в декабре 1941 года плюс наступательные резервы армии, одного этого было бы достаточно для внесения его имени первым в летописи великой войны. Он не терял голову в отчаянные дни наступления, он не потерял голову и в час успеха. Но в политическом раскладе сил великий полководец, ненавидя интригу, ослаблял свои позиции. Анализ одной лишь позиции Шапошникова должен был сказать ему, что наступательный порыв Сталина вызрел не в Генштабе — средоточии стратегических талантов, — а в кабинете Сталина. Сам Шапошников — своего рода передаточное звено между военным опытом Первой и Второй мировых войн — вел себя, в отличие от Жукова, предельно осторожно. Он не выдвигал противоположные сталинским стратегические идеи, но, с его точки зрения, Советский Союз еще нуждался в «усвоении опыта современной войны…. Не здесь и не сегодня будет решен итог войны…, кризис еще не преодолен».