Винница и Москва
Гитлер, меряя шагами свой кабинет в Виннице, не мог понять, что пошло не так, как было замыслено в «Синем» плане и продолжено в «Брауншвейге». Взяв ключевой пункт — Ростов, германские войска имели все возможности реализовать самые смелые планы на русском юге. И внешняя сторона дела казалась удовлетворительной. Фельдмаршал Лист срывал цветы в предгорьях Кавказа. 1-я танковая и 17-я армии миновали пустыню, прошли поля с двухметровой кукурузой и, начиная с 9-го августа, вели бои на фоне величественных гор. Нефть Майкопа уже в германских руках (если не считать того, что месторождение выжжено русскими едва не дотла). Паулюс вышел на волжский откос.
Но русские бесконечно и упорно растягивали коммуникации германских войск. Наносили ответные удары при малейшей возможности и вообще не казались побежденным народом. Вот что самое главное: в отличие от сорок первого года, германские войска не создавали новых котлов и не захватывали пленных в прежних объемах. Фельдмаршал Кейтель объясняет невроз в «Вервольфе» и истерики Гитлера именно этим. Он пишет о «невысказанном осознании того факта, что огромный расход сил, который уже больше не повторить, ни в коей мере не отвечал сравнительно незначительному до сих пор расходу сил русскими. Гальдер почти ежедневно ожидал Гитлера с цифрами в руках, показывая, какие еще соединения имеются у противника в качестве оперативных резервов, сколько у него танков, как увеличивается число этих танков — приводил данные о мощностях военной промышленности Урала». Складывалась впечатление (а далее и убежденность), что при столь растянутых коммуникациях порыв немецких колонн на определенном этапе ослабнет. Снова фельдмаршал Кейтель: «Противник своевременно избегал грозящих охватов и в своей стратегической обороне использовал большой территориальный простор, уклоняясь от действия задуманных нами ударов на уничтожение».
Гитлера уже невыносимо нервировал начальник штаба сухопутных сил генерал Гальдер с его бесконечными предостережениями об обнаженных флангах и безнадежно растянутых коммуникациях. Так воевать ни в Сталинграде, ни на Кавказе, по мнению этого ортодокса, нельзя. Большое значение имел эпизод с командующим группой армий «Центр» фельдмаршалом фон Клюге, который прибыл в Винницу, чтобы просить своего главнокомандующего отменить приказ штурмом взять расположенные в 250 километрах от Москвы Сухиничи, намечаемые как плацдарм будущего наступления на Москву. (Группа армий «Центр» терпела большие потери, и Клюге просил перевести две дивизии, нацеленные на Сухиничи, в район Ржева, где Красная Армия явно готовила свой удар). Беседа чрезвычайно накалилась, и все видели, как Клюге, как на плацу меряя шаг, вышел из конференц-зала со словами: «Вы, мой фюрер, отныне принимаете ответственность за все это».
Даже восславляемый всеми эффективный фельдмаршал Манштейн прибыл под Ленинград не для взятия северной русской столицы, а для того, чтобы со своей 11-й армией отбить советское наступление южнее Ладоги. Но наиболее громким был разрыв с Гальдером, начальником штаба сухопутных войск. 24 августа, видя резкое ухудшение положения немецких войск под Ржевом, Гальдер попросил Гитлера об отходе расположенной здесь 9-й армии на более выгодные оборонительные позиции. В присутствии всех участников послеполуденного совещания Гитлер в бешенстве обратился к Гальдеру: «Вы всегда приходите с одним и тем же предложением об отходе. Я требую от руководства такой же стойкости, которую проявляют солдаты на фронте». Глубоко оскорбленный Гальдер (прозвучал очевидный намек на отсутствие у него непосредственного окопного опыта) не сдержался: «У меня есть твердость, мой фюрер. Но в данном случае бравые солдаты и лейтенанты гибнут тысячами бессмысленной жертвой в безнадежной ситуации только потому, что их командирам не позволено принять единственное рациональное решение, только потому, что их руки связаны за спинами». Гитлер потерял самообладание. «Что можете вы, герр Гальдер, просидевший на стуле Первую мировую войну, говорить мне о войсках? Вы, у которого нет даже черного знака о ранении?» Это было уже слишком, и присутствующим стало ясно, что дни Гальдера в руководстве ОКХ сочтены.
Гитлер стоял на грани депрессии. Сложности в осуществлении «Синего» плана (и его продолжения — «Операции Брауншвейг»), замедление продвижения германских колонн на Кавказе и трудности Паулюса в Сталинграде безмерно его раздражали. Гитлер не мог, не рискуя обвалом всего Восточного фронта, перевести все свои ударные силы на юг. Буквально в дурмане Гитлер вызвал командующего группой армий «А» фон Листа в Винницу для дачи объяснений, почему в кавказских предгорьях забуксовала столь хорошо смазанная германская военная машина? Как объясняет сложности вермахта на Кавказе сам Лист? Он говорит о разочаровании его войск результатами сверхчеловеческих усилий. «На ранней стадии я не встречал организованного сопротивления. Но по мере того, как русские силы остались позади, большинство в войсках стало думать преимущественно не о продолжении борьбы, а о дороге домой. Ситуация была очень отличной от того, что мы имели в 1941 году. Входя в кавказские предгорья, мы встретили силы, которые сражались более упорно, потому что они защищали собственные дома. Их упорное сопротивление становилось все более эффективным, потому что рельеф местности усложнился».
Как уже говорилось выше, сложности продвижения в горах побудили ОКВ направить правое крыло войск Листа к черноморскому побережью, на Туапсе. Идея была простая: походом на Батуми запереть Черноморский флот СССР, обеспечить безопасность немецкого Крыма и побудить Турцию отказаться от своего глупого нейтралитета. Но идеи всегда выглядят на бумаге привлекательнее, чем неизменные «овраги» жизни. У Листа на черноморском берегу блицкриг не задался тоже, и в сентябре Гитлер посылает к нему генерал-полковника Йодля (ОКВ) с целью разобраться в сложностях Листа. «Фюрер испытывает нетерпение».
По возвращении в начале сентября Йодль, видимо, переоценил благожелательность к себе фюрера. Он начал поток объяснений непростительным оборотом: «Лист действовал в точном соответствии с приказами Фюрера, но русское сопротивление было равно упорным повсюду, и при этом следует учитывать сложность местности». Йодль предложил законсервировать ситуацию на время отдыха и подкреплений. Результат опытный царедворец мог бы предсказать. Йодль понял свою ошибку поздно. Гнев, копившийся в отношении Гальдера, выплеснулся на верного Йодля. Гитлер вскипел, кровь бросилась ему в голову, и он заявил, что Лист самовольничает, его приказы искажены. И немедленно покинул конференц-зал. В Винницу была вызвана группа стенографистов, чтобы в дальнейшем фиксировать обсуждения и исключить двусмысленное трактование принятых решений.
Ярость же Гитлера теперь не мог остановить никто. Нарушение субординации, своеволие и генеральское чванство теперь он видел во всем. Он отменил процедуру традиционного пожатия рук высшим военным после долгих обсуждений в штабной комнате. Теперь ему докладывали о положении на фронтах в его собственном помещении в «Вервольфе». Своим адъютантам Шмундту и Энгелю он говорит, что с удовольствием снял бы военную форму и растоптал бы ее. Энгель пишет об этом времени: «Он не верит ни одному из своих генералов, он готов произвести любого майора в генералы и сделать его начальником штаба армии, если бы только он знал такого майора. Ничто теперь не устраивало его, и он проклинал себя за то, что начал войну с такими жалкими генералами». Теперь он «не будет отступать ни на каком направлении». Через день после стычки с Йодлем Гитлер снял фельдмаршала Листа с поста командующего группой армий «А» и взял на себя командование этой группой армий. Теперь он сам вел дневник боевых действий группы армий «А». Сложилась парадоксальная ситуация — Гитлер был отныне командующим вооруженными силами, командующим одним из родов войск вооруженных сил и командующим одной из групп этого рода войск.
Недовольство Гитлера своими военными советниками проявилось в том, что Гитлер прекратил всяческие застолья (прежде дважды в день) с ними. Гитлер никогда уже — до самого конца войны — не обедал со своими генералами. Только овчарка Блонди разделяла его отныне одинокие трапезы. А смысл нервного срыва Гитлера был в том, что ни одна из целей, поставленных на 1942 год, несмотря на все внешние успехи, не осуществлялась в задуманной им степени.