Последняя интрига Кремля была феерической. Сталин, так долго ждавший немецкого ультиматума, решил сам проявить инициативу. Вместе с Берией и Молотовым он обсудил возможность повторения Брест-Литовска в новых очертаниях: отдать Германии значительную часть Украины, Белоруссии и всю Прибалтику. Посредником попросили быть вызванного в Кремль посла Болгарии И. Стоянова. Тот оказался большим оптимистом, чем его собеседники: «Даже если вам придется отступить до Урала, вы все равно в конце концов победите». И только когда это последнее дипломатическое усилие не дало результатов, на войну в Москве стали смотреть как на неотвратимое историческое испытание. Только когда стало окончательно ясно, что попытки восстановить статус кво анте беллум бессмысленны, советское правительство объявило о нападении Германии.

Заявление Гитлера было прочитано немецкому народу Геббельсом в семь часов утра ярким утром 22 июня. «Принужденный месяцами молчать, я наконец получаю возможность высказаться свободно. Германский народ! В этот момент начинается марш, который по свои масштабам может быть сравнен с величайшими, виденными миром. Я решил сегодня вручить судьбу и будущее Рейха и нашего народа в руки наших солдат». Гитлер, раньше стращавший силой России, теперь говорил только о ее слабости. Шести недель было достаточно для разгрома Франции, чья армия считалась сильнейшей в мире; с Россией дело пойдет легче. Гитлер утверждал, что Россия не обладает даже той силой, которой обладала во время Первой мировой войны. Ее экономическая система находится в состоянии хаоса, коммунистическая диктатура вызывает ненависть. «Нужно только громко хлопнуть дверью».

129 годами позже — день в день — после перехода Наполеоном Немана немцы пошли по его пути. В три пятнадцать ночи командующий Черноморским флотом сообщил в Москву о налете германской авиации на Севастополь — за два часа до вручения послом Шуленбургом декларации об объявлении Германией войны.

Шесть тысяч жерл германских пушек уже раскалились до крайности. Четыре группы танковых армий — Клейста, Гудериана, Гота и Хепнера бросились сквозь оцепеневшую русскую оборону. Две величайшие армии мира столкнулись насмерть. Германская авиация первые полгода царила в воздухе, что позволяло говорить о классическом блицкриге.

Немцы удивительным образом не испытывали дурных предчувствий. Им не приходило в голову, что в конце концов, как пишет американский историк Вайнбергер, «попытка теснить Красную Армию по территории всей СССР могла оказаться безуспешной хотя бы потому, что гусеницы немецких танков не могли не износиться в стране таких размеров. Согласно германским планам, советское сопротивление должно было прекратиться после достижения вермахтом линии, соединяющей Архангельск с Астраханью. Хотя эта блестящая идея держалась в секрете от русских, германские штабные карты не предусматривали ведения боевых действий за пределами этой мифической линии — более того, неясно было, что делать даже значительно западнее этой линии. Первые удары должны были оказаться решающими; в этом анализе немцы даже не знали, насколько они правы. Концепция кампании, которая будет решена в течение нескольких недель, предлагалась ими только для немцев — они победят к этому сроку. Оказалось, что первые удары не сокрушили Красную Армию, не погребли советскую систему. Германские победы были потрясающими, захваченное — огромным, военнопленные — бесчисленными; но война продолжалась на все более расширяющемся фронте. Не заключалось ли в этом нечто иное: если немцы не победят за шесть недель, смогут ли они вообще победить? Над этой простой мыслью никто в германской военной иерархии не задумывался… Гитлер не только исповедовал наиболее дикие расовые глупости, но он верил в них и основывал на них свою политику. Они предопределяли необходимость в жизненном пространстве, которое требовало ведения войны; предпосылка — предрассудок о расовой неполноценности славян с неизбежностью обуславливал порочные и ошибочные военные планы и приготовления».[40]

Уже в первые часы битвы германская авиация бомбила пять советских городов — Каунас, Ровно, Минск, Одессу и Севастополь. Начали действовать засланные диверсионные группы, их интересовали прежде всего мосты, железнодорожные развязки, места скопления советских войск. Но первое слово сказала германская авиация. Основной удар германские бомбардировщики нанесли по шестидесяти шести советским аэродромам. В первый же день критически важный мост через Неман у Алитуса был захвачен нетронутым. Гальдеровский дневник: «Русские части захвачены в их собственных бараках, самолеты стояли нетронутыми на взлетных полосах, а атакованные нашими войсками части запрашивали свое руководство, что им делать». Через пятнадцать минут после трансляции речи Гитлера Жуков издал директиву «атаковать и уничтожить врага». Но советским войскам при этом приказывалось не пересекать границу Германии. Бомбардировке должны были подвергнуться несколько немецких городов (в том числе Кенигсберг и Мемель), но не глубже 150 километров от советской границы. Советская радиосвязь с германским министерством иностранных дел сохранялась. В девять пятнадцать маршал Тимошенко отдал приказ советским войскам близ границы начать наступление и продвинуться на территорию Германии.

В полдень 22 июня московское радио, наконец, нарушило свое мирное вещание. По свидетельству Микояна, Сталин отказался выступить по радио с обращением к стране. Ему «нечего сказать народу». Заикающийся Молотов сказал притихшим огромным толпам, собравшимся у тарелок громкоговорителей: «Сегодня в четыре часа утра без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу и без объявления войны германские войска напали на нашу страну». Свое лаконичное выступление Молотов завершил словами, которые отозвались в миллионах сердец. «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

23 июня Гитлер на своем поезде «Америка» отправился в специально подготовленную военную штаб-квартиру в Вольфшанце, в Восточной Пруссии. Он поделился с окружающими: «В начале каждой кампании открываешь дверь в темную незнакомую комнату. Никогда не знаешь, что прячется внутри». Тем временем Италия и Румыния объявили войну Советскому Союзу. Вечером этого дня в Москве был создан Совет по эвакуации. Его задачей стала передислокация полутора тысяч военных заводов и фабрик с территории Белоруссии и Украины на Урал и в Казахстан.

Россия на этот раз вступила в борьбу с очередным захватчиком не имея главнокомандующего (пост главкома был отменен семнадцать лет назад). На второй день войны советское правительство и Центральный комитет ВКП(б) создали Ставку Верховного Главнокомандования. Слово ставка говорило о восстановлении традиции — последней ставкой было верховное командование России в 1914–1917 годах. Ставка, как отмечает английский историк Дж. Эриксон, была «одновременно и институтом и месторасположением». Как институт, установление, она включала в себя маршалов Советского Союза, начальника Генерального штаба, руководителей военно-морских и военно-воздушных сил, а со временем и глав родов войск. Ставка принимала решения стратегического характера, основываясь на утренних и вечерних сводках Генерального штаба. Она размещалась в комплексе кремлевских зданий. Именно здесь отмечались перемещения основных войсковых единиц. Здесь же находились и шифровальные комнаты, в распоряжении которых были три независимых батальона и несколько рот, отвечавших за связь между основными военными органами.

С 10 июля 1941 года председателем Ставки Верховного Главнокомандования стал И.В. Сталин. Он, вспоминает Жуков, «командовал всем, он дирижировал, его слово было окончательным и обжалованию не подлежало». Но, делится полководец, «в начале войны со Сталиным было очень и очень трудно работать. Он тогда плохо разбирался в способах, методике и формах ведения современной войны, тем более с таким опытным и сильным врагом». Маршал Василевский: «На первых порах войны Сталин явно переоценивал свои силы и знания в руководстве войной».