Эгалитаризм Красной армии был отставлен. Новые ордена и медали возвеличили военных героев российского прошлого. Государство попросило помощи у Русской православной церкви. Глава церкви, митрополит Сергий, обратился к верующим с призывом сделать все для победы. Были опубликованы послания с призывом сражаться за свое государство. Даже Сталин сказал британскому послу, что «тоже верит в Бога». Газета «Правда» стала печатать слово Бог с большой буквы — этого не было за все время существования газеты. (А в следующем году будет воссоздан чин патриарха — впервые с 1926 года.) В очень холодный день сибирский крестьянин, прибывший на Казанский вокзал, услышал по репродуктору голос Сталина и невольно перекрестился. С ним вместе перекрестилась вся Россия — неважно, кто бы ни был ее сын, атеист, мусульманин или иудей. Цитируя слова Черчилля, сказанные им 22 июня 1941 года, «бывают времена, когда молятся все». Молятся, дают молчаливый обет погибнуть, но спасти. Спасти Родину, дом, семью, память предков. Это был страшный молчаливый обет миллионов, и если бы удачливый захватчик услышал его, то не ликовал бы более.
Не благость и всепрощение царили в храмах. С жестоким временем росла неистребимая ненависть к врагу, который ворвался в наш дом и принес столько несчастья. Ярость благородная стала народной религией. Писатель Вячеслав Кондратьев говорит о «чистом взрыве любви к своей родине. Это жертвенное горение и готовность отдать свою жизнь за нее незабываемы. Никогда ничего подобного не происходило».
На этом переломном рубеже в советской армии вызрела новая элита, те генералы и офицеры, которым страшный год войны преподал урок ведения современных мобильных операций, взаимодействия брони, авиации и артиллерии. Со Сталинградского фронта генерал-полковник Говоров написал специальное письмо в Центральный комитет ВКП(б) с аргументами в пользу единоначалия командиров, которым приходится оглядываться на некомпетентных политработников. «Есть только одна дорога, которой нужно следовать, — единоначалие». Многих офицеров возмущала система Военных советов фронтов, придававшая такую силу мнению дилетантов. В условиях современной войны подобная жертва на алтарь политической доктрины непростительна. Начался серьезный разговор об основном слабом звене — разрыве уровня фронтов и дивизионного уровня, что лишало смысла всякие попытки рационализировать руководство, сохранить не только жесткую вертикаль, но и самостоятельность командиров на местах. Открыто стала высказываться критика в адрес системы директив Ставки и Генерального штаба, не учитывающих местные условия, часто попросту запаздывающих, игнорирующих мнение полевых командиров, тех, чей новый опыт был бесценен.
Вызрела система контроля и руководства на самом верху. Такие военачальники, как Василевский, свидетельствуют, какой тяжестью было иметь дело со Сталиным в этот период отступления. Вечно с телефонной трубкой, бесконечно утомленный, теряющий иногда нить событий, свирепо наказывающий прямо на месте, бесконечно самоуверенный, Сталин владел безусловным последним словом. Но лишь сейчас он начинает признавать собственные недосмотры и ошибки, начинает ценить помощь, терпеливее выслушивать нелестную информацию. Он начинает более скромно прислушиваться к мнению подчиненных офицеров. Сталин все больше опирается на двоих фактических заместителей: Василевский принял на себя командование Генеральным штабом (стратегия), а Жуков координирует работу всей вооруженной системы страны (непосредственное руководство). В этой системе уже не было места героям далекой Гражданской войны, в ней получали шанс молодые генералы, такие как Рокоссовский и Черняховский, чье становление было связано с текущей войной. Связь Центр — фронты начинает работать более эффективно. Во многом это заслуга Жукова и Василевского.
Василевский и Жуков, два эти имени становятся важным компонентом новой военной системы России. Младший офицер императорской армии, Василевский вступил в Красную Армию в 1919 году и оказался среди самых талантливых офицеров эпохи 20-30-х годов. Он работал под руководством Триандофилова в системе подготовки кадров Красной Армии. В систему генерального штаба его ввел маршал Егоров. В тридцатые годы он пишет серию статей об особенностях современной, предстоящей войны, оканчивает академию генерального штаба. Война застала его заместителем начальника оперативного отдела генерального штаба, и он не потерял голову тогда, когда сбой давали даже очень сильные характеры. Полковник Василевский становится генерал-полковником, но остается внимательным, вдумчивым, открытым новым идеям. Кризис лета 1942 года поднимает его над средним уровнем, среди верных сынов отечества он один из самых талантливых.
Жуков — легенда своего времени, он не нуждается в презентации. Унтер-офицер царской армии, георгиевский кавалер Первой мировой войны довольно поздно нашел признание — между 1936 и 1939 годами, когда безумная чистка в армии потребовала выдвижения новых командиров. Люди с таким характером, памятью, хваткой, умением увидеть всю огромную картину — не частое явление в не всегда ценящей таланты жизни. Первый же дарованный ему шанс обернулся разгромом японцев на Халхин-Голе — грамотной операцией, показавшей в Жукове совмещение стратега и организатора. Россия по праву поклонилась в пояс этому великому человеку, одному из немногих, кто не дрогнул ни в заснеженной осажденной Москве 1941 года, ни в бредовом поту бесконечного отступления пыльного лета 1942 года.
Как обобщает систему перемен английский историк Дж. Эриксон, «после года не имеющего параллелей полевого опыта Красная Армия едва не рухнула в отчаяние поражений, но удержалась на грани превращения в более гибкую и современную машину, начала медленно воспринимать уроки войны, болезненно приспосабливаться к ее требованиям в отношении овладения новой техникой, системой подготовки и опытом управления». Предстоит возвращение армейского единоначалия, поощрения автономности действий отдельных командиров, военное руководство снова становится делом искусства и самоотверженности, а не готовности выполнить любой приказ. Масса огромной армии начинает набирать военную эффективность, равную своей массе. Старое и неизбывное — готовность положить свою жизнь — начинает сочетаться с умением положить свою жизнь достойным самоотверженного дела образом.
Фактом является, что ни на каком этапе войны — а июль-август 1942 года претендуют на самый критический период — Россия не повернулась к самоубийственному забытью, к прострации как форме выживания, к потере базовых национальных ценностей. Истекая кровью, теряя ориентацию в бескрайних южных степях, сыновья страны не потеряли главного — внутренней ориентации, веры в осмысленную жертву, в праведность своего дела.
Планы Гитлера в отношении Сталинграда не очень отличались от его планов в отношении Москвы и Ленинграда. В дневнике Верховного командования вермахта значится: «Фюрер приказал, чтобы по приходе в город со всем мужским населением было покончено (beseitigt), поскольку Сталинград, с его проникнутым коммунистическим духом населением в миллион человек, является особенно опасным». В дневнике Гальдера читаем: «Сталинград: мужское население уничтожить (vernichtet), женское население депортировать».
Особой военной проблемы германское командование во взятии города не видело. Генералу фон Вайхсу Гитлер говорит 11 сентября, что полный захват всего города завершится за десять дней.
