Однако динамизм и самоуверенность Берлина уготовили ему неожиданность. Известно, что поражение учит, а победа грозит самодовольством. Веселые танкисты Гудериана, загорелые гренадеры Гота и Клейста бодро катили мимо сотен дымящихся русских танков, дивясь прямолинейности примитивной русской навальной тактики, считая падающие с неба — обреченные с первого поворота винта — советские самолеты, издеваясь над неспособностью противника хладнокровно и грамотно сочетать броневую и авиационную мощь, осуществлять маневр, рассчитать свои силы, употреблять их оптимальным образом. Этого не было — не помогало отчаяние Ворошилова и Буденного, крестьянское упорство Тимошенко, неукротимая ярость Жукова. Удивление вызывало лишь русское хладнокровие в одном — в готовности отдать жизнь.
Между независимостью и поражением России осталось то, что трудно было определить даже германским гениям калькуляции. Широко расположившись на огромном континенте, русские органически питали и питают особое, почти религиозное отношение к своей суровой земле. Это чувство абсолютной, заложенной в генах любви и преданности к просторам, почве, к родному пепелищу, к заветам предков, к теплу семьи. В наскоро построенных кирпичных городах и пустеющих деревянных селах, в клетях коммунальных квартир и скупых скарбом избах жило некалькулируемое чувство бездонной любви к своей стране, великое и святое чувство. Это чувство нейтрализовало недовольство режимом, это чувство сняло фактор человеческой усталости, это чувство обесценило саму жизнь перед святой любовью к своему краю. Это чувство невозможно убить. Оно составляет основу нашего мировосприятия.
Западному индивидуализму в этом непросто разобраться. Речь идет о неагрессивном, жертвенном чувстве. Для наших соотечественников было, есть и всегда будет легче умереть за свой мир, чем увидеть его поругание. Святость жизни уступает в такой душе святости самопожертвования — это почти национальная религия. Умирая в смутные времена, будучи вытесненными на чужбину, россияне никогда не жаловались, как не жалуются они и сейчас. Но никто и никогда не сможет поколебать их элементарной и абсолютной готовности положить свою жизнь за никогда не бывшую к ним ласковой, но беспредельно прекрасную и вечно любимую родину. Словно преодолевая жестокость существования, словно действуя вопреки всем трудностям жизни, словно забывая мороз и холод, неустроенный быт, ужас бездорожья, ярость стихий, жители нашей страны гибнут за то, что им дорого. Посмотрите, в самом жестоком для нас двадцатом веке, начиная с 1904 года, мы потеряли едва ли не половину своего населения. Но кто усомнится в решимости оставшейся половины? В том далеком 41-м главной силой России оказались это неприметное и негромкое, отчаянное и бескорыстное чувство. Беззаветные труженики в тылу ковали меч, а вышедшие на смертный бой воины не посрамили свою землю.
Именно этого не учли Германия и ее союзники в своем походе на Россию. Судьба очередных «аборигенов» волновала их мало. Но в тысячах деревень, где еле теплится вечером в окне свеча, провожали кормильца со стоической убежденностью, что он не пропустит врага, пока жив. Именно в этом — исток и причина нашей победы, обусловившей итог Второй мировой войны. Исполняя тысячелетний обет, люди военного поколения следовали своему генетическому коду. Для такого дела не было жертвы слишком большой. При хладнокровном анализе Гитлер и его окружение должны были понять, что страну таких масштабов, (сцементированную жесткой политической системой), такого народа с его неистребимым патриотизмом и мученическим стоицизмом Германия, при всей ее колоссальной мощи, завоевать не могла. Даже если бы германские танки вошли в Москву и Ленинград, даже если бы они пересекли Волгу у Сталинграда.
Противостоящий нам германский вермахт был вооружен всеми средствами технически совершенной цивилизации, приемами многовекового военного опыта, обновленного в 1939–1941 годах, и укомплектован преимущественно индустриальными рабочими — методичными, инициативными, дисциплинированными, воспитанными в духе безусловного расового превосходства. Это обстоятельство предопределило несопоставимость жертв каждой из двух сторон: пулемет опять нейтрализовал личную доблесть.
Бедой и горем страны стала ее изоляция, оторванность от внешнего мира и его опыта. Страх самого Сталина оказаться «поклонником Запада» обернулся фактически преступлением перед своей страной: армия не сумела извлечь уроки из западноевропейской и польской кампаний германской армии. Скованность догмами не позволила прямо указать на самое слабое место наших войск — отсутствие надежной связи и координации (а это подразумевает наличие радио- и телефонной связи, постоянной авиационной разведки, действенной службы тыла). Талант наших инженеров и рабочих сказался в создании танков и самолетов, заметно превосходящих по боевым характеристикам немецкие. Однако понадобился огромный кровавый опыт, прежде чем была найдена система эффективного управления войсками и в армейской среде выделились независимые, сильные характеры, самостоятельные командиры всех рангов.
Два обстоятельства спасли нашу страну. Первое — военная промышленность дала меч. Второе и главное — в час выбора между жизнью и спасением Родины наш солдат, и не только надевший шинель — солдатами стали все, — бестрепетно пожертвовал жизнью. Судьба мира, судьба самой жестокой из войн больше всего зависела от того солдата, который определил свой последний рубеж, свою деревню Крюково. Он обрекал себя на смерть, но его не нужно было ни в чем убеждать. Отступив на тысячу верст от своих западных границ до ворот столицы, советский воин встал насмерть. Шестьдесят лет назад, в самый страшный час России, когда ее судьба повисла над исторической бездной, ее сыновья выполнили свой долг. Так был отбит первый натиск стран «оси», который мог иначе решить судьбу Второй мировой войны.
Второй натиск помертвевшая страна отразила через год. Бывали в русской истории горькие времена, бывали дни смятения и отчаяния, но не было еще такой страшной осени, когда после тяжелых поражений 1942 года, символами которых для антигитлеровской коалиции были Харьков, Батаан, отступление в Северной Африке, немцы дошли до Волги и Нила, а японцы до Австралии и Индии. Только пустынные берега Волги видели приносимую без стенаний и гордыни массовую жертву наших отцов, верных своему долгу перед Отечеством. От них, выросших в лишениях и трудностях, мечтавших о многом и немногое имевших, потом и кровью выстроивших страну после гражданской разрухи, не знавших легких дней и безбедного существования, зависела наша жизнь, свобода и надежда на лучшее. Они принесли эту жертву молча, без речей и аффекта, без обиды и без сомнения. На высоком волжском берегу погибли тысячи солдат, перед которыми мы, не сумевшие сберечь того, что своей кровью защитили они, в неоплатном долгу.
Заря надежды взошла над Россией тогда, когда вчерашние лапотные крестьяне и их шмыгающие носом дети в мрачных, далеко не gemutlich цехах, едва доставая до станины, впервые в жизни постигая тайны индустриального производства, живя впроголодь, бросаясь в морозной мгле по гудку своего завода к обшарпанной проходной, согреваясь собственным дыханием за недавно установленными станками, едва взбираясь на танковый конвейер, стали производить больше и лучше современного оружия. Гений наших инженеров и самозабвенный труд того поколения рабочих выковал сталинградский меч. В битве на Волге было выпущено больше снарядов, чем в любой другой битве Второй мировой войны. Сплошным потоком шли к волжским обрывам наши лучшие в мире танки, на приволжские аэродромы садились новые прекрасные самолеты, в огромной тайне — только ночью — пробирались ошеломившие немцев реактивные минометы.
Сталинград стал самой кровавой битвой в мировой истории. Полтора миллиона человек пали в ней. Сталинградское кольцо было петлей, в которую Германия полезла сама, движимая ненавистью, предрассудками, алчностью, бесчеловечной идеологией, слепым расчетом. Но не стоит обижать кротких людей, тех, кого сами немцы, давно знающие нашу страну, назвали символом простой человеческой искренности. Из простых деревенских парней лютая, ошеломившая всех жестокостью война сделала лучших в мире танкистов, из городских мечтателей — ястребов неба, из поселковых задир — бесстрашных разведчиков. Из временами безалаберной массы — смертельной силы организованную машину, способную на стратегический взлет и на тактическую хитрость. Если бы Бог внушил Германии мудрость, она должна была бы сложить оружие уже в конце ноября 1942 года. Тогда Ганс увидел бы Гретхен. Гитлер предстал тем, кем он был, — преступником, а миллионы людей, молящихся и ликующих, страдающих и добивающихся своего, сильных и смелых, добрых и самоотверженных, пекущихся о семье и никогда ее не построящих, не оказались бы в могилах на всем пути жестокого фронта, созданного в степях вокруг Сталинграда. Его уже невозможно было остановить до Берлина.
