Сразу же вспыхнула маленькая лампочка над дверью кабины пилотов, и Игорь увидел, что у противоположного борта сидят три человека в комбинезонах и летных шлемах. В салон вышел стрелок, он, пройдя в хвост самолета, занял место у турельного пулемета.

— Если кто хочет, то курите, — бросил он на ходу.

Игорь достал папиросы, протянул пачку своим спутникам. Они молча взяли и так же молча закурили. Видимо, разговаривать с ним не хотелось. Муравьев приставать не стал. Он, прислонившись к борту, весь отдался новому ощущению полета.

Когда несколько часов назад в управление приехал Данилов и, вызвав его в свой кабинет, сказал: «Собирайся, полетишь к партизанам», — он сразу не поверил. Начальнику отделения пришлось несколько раз подряд повторить эту фразу, пока смысл ее дошел до Игоря.

На инструктаж и сборы ушло около часа. Муравьев взял фотографию, спорол с гимнастерки петлицы, отвинтил орден, вместо милицейского герба прикрепил к фуражке звезду. В одном он слукавил. Свое муровское удостоверение не оставил в сейфе, а взял с собой. На всякий случай. Кроме того, в полевую сумку он сунул пять снаряженных обойм к ТТ. Всего получилось семь. Мало ли что. Тыл есть тыл. Только потом, через день, понял, как был прав.

И вот, сидя в самолете, Игорь думал о великой силе Закона. Если для многих других слово это было понятием абстрактным, то для него, человека, призванного охранять Закон, оно приобретало особо важный и глубокий смысл. Вот он летит в самолете. Летит над землей, на которой идет самая страшная в истории война. Для него гудят двигатели. Зачем пилоты вглядываются сквозь плексиглас колпака в темную даль, спрашивал он себя и сам отвечал: для торжества Закона, единственной правды, установившейся на одной шестой территории земного шара. Человек, пытающийся нарушить Закон, переступить через него, всегда бывает наказан. Рано или поздно, но наказан. Потому что так требует справедливость, имя которой Закон. Он не знал и, конечно, никогда не узнает, что приблизительно то же в течение двух дней говорил капитан Королев, переходя из кабинета в кабинет огромного здания на Лубянке.

В одних ему сочувственно признавались, что, к сожалению, просто ничем не могут помочь. В других отмахивались и не хотели слушать.

А в одном из кабинетов комиссар госбезопасности третьего ранга, внимательно выслушав, сказал с сильным восточным акцентом:

— Слушай, капитан, тебе что, делать нечего? А?! Ты с чем ко мне пришел? С глупостью пришел. Ты делом займись. Понимаешь! А то я тебе сам дело найду! Ишь ты!

Он был из новых, этот комиссар госбезопасности. Совсем из новых. Из тех, кто не любил ни слушать, ни решать, но умел вовремя доложить о чужих удачах и доложить так, чтобы руководство поняло: без него ничего этого не могло бы быть.

Уйдя от него, Королев узнал, что приехал новый заместитель наркома. Не заходя к Сергееву, обозленный до крайности, капитан пошел прямо к нему.

Замнаркома, комиссар госбезопасности второго ранга, — невысокий, светловолосый, худощавый, совсем молодой, ему и сорока не было, внимательно прочитал его рапорт и, размашисто написав резолюцию, протянул Королеву.

— У меня все, — сказал он, посмотрев на часы. И, увидев, что Королев не уходит, спросил: — Еще что-нибудь?

— Никак нет, товарищ замнаркома.

— Тогда идите и выполняйте. Я завтра улетаю на фронт, как прибуду, доложите.

Буквально через несколько часов все изменилось. Уже искали Королева, чтобы согласовать с ним, утрясти все необходимые вопросы. Вот что предшествовало полету Муравьева в партизанскую бригаду Леонтьева.

Но всего этого Игорь знать не мог. Он сидел, прислонясь спиной к алюминиевой стенке, слушал шум моторов и думал об Инне, о том, что она сейчас делает в далеком Челябинске, и очень жалел, что нет такого аппарата, который показал бы ей, чем сейчас занят ее муж. Постепенно гул двигателей начал затихать. Спало возбуждение первых часов, бессонные ночи и, конечно, молодость брали свое, и Игорь заснул.

Он не видел завистливых взглядов своих молчаливых спутников: летит бог знает куда, а кемарит. Уважаем.

Разбудил его чей-то голос, командный и резкий:

— Заходим на костры. Приготовить оружие.

Игорь открыл глаза и расстегнул кобуру.

— Слышь, чекист, помоги снять, — воздушный стрелок возился с пулеметом.

— А зачем? — поинтересовался Игорь.

— На посадку заходим, так мало ли что... Вот так, спасибо.

Вдвоем они приладили тяжелый ШКАС[13] на станок, развернули его пламегасителем к дверям.

— Ну, — стрелок улыбнулся в темноте, — пронеси, господь.

Самолет, тяжело подпрыгивая, побежал по земле. Моторы заглохли, и сразу же наступила томительная тишина. Игорь достал пистолет, напряг слух. Дверь кабины распахнулась.

— Порядок, ребята, прибыли.

В темноте остро пахло какой-то пряной травой, кричали птицы, где-то вдалеке плескалась вода. И все это показалось Муравьеву слишком мирным и спокойным, точно таким же, как прошлым летом на даче в Москве-реке. Да и сама ночь, вернее, граница ее, которую вот-вот перешагнет рассвет, светилась каким-то голубоватым мерцающим светом. И все окружающее напоминало почему-то аквариум, подсвеченный синеватыми лампочками.

Вокруг суетились люди: одни разгружали самолет, другие подтаскивали свежесрубленные деревья и складывали их рядом с машиной, готовясь, видимо, замаскировать ее на день.

Только один он стоял и был совершенно чужим для этих озабоченных людей.

— Эй, летуны, — раздался чей-то веселый голос. — Кто из ваших пассажиров Муравьев?

— А ты их сам спроси, — ответил недовольный голос, — наше дело кучерское — вези, а ваше — документы проверять.

— Ты чего такой злой?

— Жизнь такая.

— Муравьев я, — крикнул Игорь.

— А... Коллега. Привет, привет московским сыскарям! — Навстречу Игорю шагнул высокий человек в милицейской форме. Он крепко пожал протянутую руку.

— Пойдем. Тебя как зовут?

— Игорь.

— А меня Пономарев, Борис, между прочим. Пошли ко мне, там и поговорим, и отдохнуть я тебя с дороги устрою.

Они пересекли поляну и свернули на еле приметную тропинку. Шли минут десять.

— Прибыли. Заходи.

Игорь увидел землянку, прямо на ее накате росли березки. Они спустились вниз по обшитым досками ступенькам.

— Подожди, — предупредил Пономарев. — Здесь у нас тесновато, я сейчас свет зажгу.

Под потолком вспыхнула автомобильная фара.

— Для тебя, столичного гостя, иллюминация. Вы-то, наверное, в Москве думаете, что мы, как кроты, в щелях сидим. А у нас, видишь, электричество.

Игорь огляделся. Землянка была довольно просторной: две койки, стол посередине, сейф в углу, на стене портреты Ленина, Сталина и Дзержинского, под ними висели автоматы.

— Это я из кабинета своего забрал. Когда поднапер немец, я ротой нашей милицейской командовал, нам приказали уходить в лес, ну я машину достал, заехал в управление, все бумаги из кабинета прямо с сейфом погрузил, ну и портреты, конечно. Да ты садись.

Игорь присел к столу, расстегнул полевую сумку, достал фотокарточки и бланк протокола.

— Так, — присвистнул Пономарев, — я смотрю, дело серьезное. Значит, по всей форме допрашивать будут. — Он сел напротив. И только теперь Муравьев смог как следует разглядеть его. Скуластое лицо с крепким носом, белобрысая челочка, спадающая на брови.

— Я оперативный уполномоченный отделения по борьбе с бандитизмом Московского уголовного розыска, — сказал Игорь и достал из кармана удостоверение.

Пономарев взял его, внимательно поглядел и протянул обратно.

— Слушаю вас.

Голос его стал служебно-официальным.

— Товарищ Пономарев Борис Алексеевич, я обязан допросить вас в качестве свидетеля и предъявить вам для опознания следующие фотографии.

Муравьев разложил на столе три фотокарточки, на одной из которых под номером два был изображен тот, кто проходил по делу под фамилией Шантрель.