— А тут приказ: ждите! Командир говорит, давайте еще на сутки задержимся, а из Москвы передают, доставить этого человека немедленно.
Стрелок ушел, а Игорь продолжал сидеть и слушать ночь. Часа через два раздались чьи-то голоса, и сразу же взревели моторы самолета. Муравьев подошел к машине и, уже уверенно поднявшись по трапу, сел на скамейку у борта.
— Все? — пытаясь перекричать шум двигателей, крикнул высунувшийся из пилотского отсека штурман.
— Все! — ответил стрелок.
Машина тряско побежала по полю, металлические скамейки нещадно загремели. Внезапно тряска прекратилась: самолет начал набирать высоту.
Над кабиной опять зажглась тусклая лампочка. И в свете ее Игорь неожиданно увидел немецкую офицерскую фуражку, тускло отливающую серебром. Она лежала в проходе рядом с начищенными сапогами, дальше шли мышино-голубоватые щегольские бриджи.
Перед Муравьевым сидел немецкий офицер. Вернее, нижняя половина была типично немецкой. Вместо кителя с витыми серебряными погонами на белую рубашку была надета кожаная летная куртка.
— Что, — засмеялся незнакомец, — обмундирование мое не нравится? — Он достал из кармана бриджей портсигар, закурил сигарету. — Давайте знакомиться. О вас я кое-что знаю. Вы Муравьев из Московского управления НКВД. А моя фамилия Зимин. Хотите сигарету? Напрасно. Впрочем, дело привычки.
— А вы откуда знаете мою фамилию?
— В отряде сказали. Предупредилли, с кем полечу в Москву. Ну как она?
— А вы давно там не были?
— С тридцать девятого.
— Да все такая же. Конечно, война свой отпечаток накладывает.
— Тяжело было в сорок первом?
— Да как сказать, конечно, нелегко, но...
— А мы переживали очень.
— Ничего. Выстояли. Обстановка в городе нормальная. Театры работают.
— Да ну?! Все?
— Нет, часть эвакуировалась, но я слышал, что и они скоро вернутся.
— Приеду, — мечтательно сказал Зимин, — высплюсь — и в Большой. Большой люблю. А как Третьяковка?
— Эвакуировали.
— Жаль. Ты уж извини меня, спать что-то хочется зверски. За столько лет первый раз дома.
И вдруг Игорь понял, где был этот человек, если даже самолет, везущий его в Москву, становился для него домом. Он глядел, как Зимин пытается устроиться поудобнее, и чувствовал к нему необычайное уважение.
Постепенно в самолете стало почти светло. Это сквозь колпак стрелка проник в салон рассвет.
Опять открылась дверь пилотской кабины, и выглянул штурман:
— Ну как вы тут? Порядок. Через двадцать минут должны дойти.
Не успел он закрыть дверь, как вся кабина наполнилась грохотом, это заработал над головой крупнокалиберный пулемет.
«Напоролись», — подумал Игорь и вспомнил разговор со стрелком. А пулемет над головой неистово грохотал, сыпались со звоном на пол большие гильзы. Машину нещадно трясло. Страха не было. Было неприятное ощущение собственного бессилия, порожденное его непричастностью к бою.
Внезапно прямо над его головой что-то рвануло, и Игорь увидел, как Зимин, согнувшись пополам, валится на пол кабины. Пулемет замолк, салон наполнило дымом. Чей-то голос крикнул:
— Держись. Садимся.
Потом он испытал чувство стремительного падения, раздался треск, и Игорь потерял сознание.
Очнулся он от боли. Раскрыл глаза и увидел лицо пилота, наклонившегося над ним.
— Где сумка? — спросил Муравьев.
— На тебе. Очнулся, слава богу. Встать можешь?
Игорь, опершись руками о росистую траву, поднялся. Ничего не болело, только немного шумела голова. Он огляделся. Метрах в двадцати горел самолет. Штурман перевязывал Зимина. Игорь увидел его закушенную губу и побелевшее от боли лицо, рядом на траве стоял прилаженный на станке пулемет.
— Что делать будем? — спросил он пилота.
— Когда «мессера» напали, штурман с Москвой связался. До линии фронта километров пятнадцать. Нам дали место, где ждать до темноты поисковую группу. Давай возьмем ребят и двинем потихоньку.
— Надо бы носилки соорудить.
— Нет времени. Понесем на спине. Двое несут, один отдыхает.
Внезапно вдалеке послышался лай собак.
— Быстрее, — крикнул штурман, — чего вы там телитесь!
— Отставить, — хрипло скомандовал Зимин. — Я старший по званию, поэтому приказываю я. Всем отойти. Муравьев, ко мне.
Игорь подошел к лежащему, опустился на колени.
— Слушай меня. С нами вы не уйдите от погони. Мы останемся...
— Нет, — Игорь покачал головой. — Мы вас не бросим.
— Бросите. Еще как бросите. Потому что дело не в нас. Дело вот в этом пакете. — Зимин, сморщившись от боли, достал из внутреннего кармана куртки сверток. — Ты доставишь его вместо меня. Помни, от этого зависит не одна моя или твоя жизнь. От этого зависит жизнь сотен, тысяч людей. И ты доставишь его. — Он устало откинулся на траву, помолчал.
— Запомни, как только перейдешь к нашим, свяжись с комиссаром госбезопасности Новиковым. Запомнил? Повтори.
— Новиковым.
— Расскажешь ему все, отдашь пакет и передашь, что Март ждет пианиста каждую нечетную пятницу. Повтори.
— Март ждет пианиста каждую нечетную пятницу.
— Правильно. А теперь положите нас со стрелком к пулемету, мы им покажем цирк на конной тяге. Постой. Пистолет один оставь... К которому у тебя патронов больше?
Игорь отстегнул кобуру с ТТ, вынул из сумки пять запасных обойм.
А собаки уже где-то совсем рядом. И голоса их звонко неслись над утренним лесом.
— Уходите, — крикнул Зимин. — Слышите? Уходите?
Когда они отбежали примерно с километр, за спиной басовито заработал ШКАС. Ему ответили глухие автоматные очереди. Но голос крупнокалиберного пулемета заглушал их. Игорь остановился, лапнул рукой кобуру.
— Вперед! — крикнул, задыхаясь на бегу, пилот. — Тебе такое доверили! Вперед!
Когда они тяжело бежали по воде ручья, шум боя за их спинами стих...
Часа через четыре штурман достал карту и компас. Он что-то отметил на ней циркулем, посмотрел на солнце, потом на часы.
— Все, командир, вышли.
— Здесь?
— Здесь.
— Мы на месте, — повернулся к Игорю пилот, — теперь надо ждать.
Они лежали молча и ждали темноты. А летний день был, как назло, тягуче-длинным. Казалось, что время остановилось и ночь больше никогда не придет сюда. Наконец, когда солнце приблизилось к готике елей, совсем рядом затрещали сучья.
Игорь вынул пистолет, передернул затвор. Щелчок прозвучал предательски громко. Краем глаза Муравьев увидел, что летчики тоже достали оружие.
В нескольких шагах от них послышалась немецкая речь. Сучья затрещали громче, и на тропинку вышли человек семь немцев. Они шли по-хозяйски, беззаботно смеясь, громко переговариваясь.
У Игоря все застыло в груди. Но нет, это не был страх. Ненависть заполняла его всего. Ненависть к этим здоровым мужикам в куртках с засученными рукавами, с автоматами, болтающимися на груди. Они шли совсем близко, и Игорь уловил запах пота, лавандового одеколона и крепкого табака.
Палец прикипел к спусковому крючку. Муравьев стволом провожал каждого проходившего мимо него солдата. Он долго держал в прорези прицела спину последнего немца, до тех пор, пока он не скрылся в кустах.
Он так и не знал, что пришло к нему потом — страх или усталость? Ноги и руки стали чужими, наступило полное безразличие ко всему, что творится вокруг. Он лежал, лицом уткнувшись в колючий мох, и вдыхал запах нагретой солнцем, но все-таки сыроватой земли. И ему не хотелось ни двигаться, ни поднимать голову, словно он спал и видел хороший сон, который немедленно исчезнет, как только ты перевернешься на другой бок.
— Ты как, — услышал он шепот пилота, — чего замолчал?
— Не могу, — сквозь зубы не проговорил, простонал Игорь.
— Ничего, терпи, придет наше время по счету получать.
Игорь поднял лицо и увидел, что наступила темнота. Сколько же он лежал, уткнувшись лицом в землю? Сколько находился в этом состоянии бредового полузабытья?
