Всхлипнула, с тоской вспоминая молодую соггоршу и ее нежный голос. Бавиль тоже умер, но его я воспринимала продолжением себя. Или себя его продолжением… За себя душа болела меньше.

– Иди к Кейелу, Асфирель. Он успокоит тебя. Сейчас как никогда ты нуждаешься в нем, а он в тебе. О духах памяти он тоже знает больше, чем знал о ритуале. Пусть расскажет. А когда чужие воспоминания отпустят тебя, приходи снова. Прости меня, дитя, но я не в состоянии разделить твой траур. Когда теряют родных, посторонние не способны помочь.

Я не стала задерживаться, не благодарила уходя. Наставник не провожал и тоже больше ничего не сказал.

Кейел ждал в соседней комнате. Дверь была приоткрыта, и я осторожно толкнула ее. В большой светлой комнате все сузилось до единственного темного силуэта. Вольный стоял у окна, разглядывая двор, как минутами ранее я. Плечи сутуло повисли, будто от тяжести. Одну руку он согнул в локте; пальцы медленно поглаживали крохотный участок легкой занавески.

Я замерла, боясь пошевелиться. Подойти бы тихонько, обнять крепко. Вдохнуть аромат тела, раствориться в его теплоте. Поцеловать в шею и порадоваться, наблюдая, как кожа Вольного покрывается мурашками.

Мотнула головой, прогоняя желание, сжала кулаки и шагнула вперед. Половица скрипнула, Кейел встрепенулся. Резко обернулся, нашел меня взволнованным взглядом, разомкнул губы, будто собирался что‑то сказать, но позволил приблизиться к себе в полной тишине. Я встала рядом с ним, ощущая плечом тепло, исходящее от сильного тела. Посмотрела на тот же двор – кухарки уже не было, а ворон разогнала хищная птица покрупнее. Она сидела возле лавки и, прижимая лапой рыбешку, разрывала ее крючковатым клювом. Таким зрелищем трудно любоваться, но я не могла оторвать глаз.

Чувствуя осторожный взгляд на себе, полушепотом призналась:

– В Фадрагосе я поняла, что справедливость всегда идет бок о бок с жестокостью. Этот мир не существует ради вас, Кейел. Он заставляет вас жить ради него. И слабым не найти тут места.

Он чуть покачнулся и ответил так тихо, словно боялся вспугнуть мгновение:

– Мы и есть жизнь. А слабые… Сильным нужна пища. – Шумно вздохнул и громче добавил: – Аня, прошу тебя, стань сильнее.

Он первым отступил от окна, а затем развернулся и стремительно вышел из комнаты.

Ему стыдно за слезы. Ему горько находится рядом со мной и ощущать себя затворником дружбы. Я знаю, чувствую.

Положила руку на грудь и смяла ткань рубашки в кулаке. Болит не сердце – осколки надежд впились в душу. Болит искалеченная душа.

– Меня уже не спасти.

* * *

У ребят было очень тепло. На просторной кухне вкусно пахло мясом и кислым супом, немного напоминающим щи. Утолив голод, мы продолжали сидеть за столом и ковыряться в тарелках. Ив вцепилась в Кейела разговором о ведьме.

– Мы не можем уйти с севера, не отыскав ее! – сказала она, сложив руки на столе, как школьница.

Кейел с равнодушием на лице отпил молока из кружки и произнес:

– А если она не на севере?

Ив замялась. Нервно ухватила черную прядку и, надув губы, заправила ее за длинное ухо.

– Ты изучила местные знаки? – с тяжелым вздохом, поинтересовался Кейел, будто делал одолжение.

– Изучила. Конечно, изучила! – Синие глаза блеснули раздражением. – В первых знаках символов было больше, но я еще их не связала в одну систему. Который из знаков что запускал? Искать ведьма начала позже, а сначала задача была другой. Не знаю, что именно, но…

Я перестала слушать – все равно не разбираюсь. Осторожно, слабыми взмахами руки за боковым краем стола, привлекла внимание Елрех, сидящей напротив, дождалась, когда она посмотрит на меня, и кивнула на выход.

– Асфи, поможешь мне с морозными грибами? Их нужно растолочь.

Нас провожали внимательными взглядами, но не остановили.

Елрех оборудовала алхимический угол в дальней комнатушке. Тепло от большой печки доходило сюда слабо, но достаточно, чтобы не мерзнуть в шерстяных рубашках. Лавочка у стены была заставлена посудой: ступки, миски, корзинки и коробка с мешочками из разных материалов. Под лавочкой поместились флаконы с зельями, которые боятся прямых солнечных лучей. На столе у окна стояли склянки с более устойчивыми зельями и ингредиентами.

– Как многое ты помнишь из алхимии, неуклюжая ученица? – клыкасто улыбнулась Елрех, закатывая рукава темно‑серой рубашки.

Я усмехнулась в ответ. Еще раз окинула беглым взглядом комнату. Подошла к столу и потянулась к ближайшей банке. Подушечки пальцев наткнулись на шероховатую пробку. Внутри, за толстым стеклом, покоилась желтая жидкость.

– Когда ты меня учила, я всегда сравнивала такие настои с мочой, – призналась я и сама поморщилась от такого сравнения.

Елрех хохотнула и постучала костяшкой указательного пальца по столу.

– Ты была бестолковой Асфирель! А какая Асфи сейчас?

Я присмотрелась к содержимому лучше.

– Осадка нет. – Покачала банку из стороны в сторону. Склонила голову к плечу, чтобы лучше увидеть тонкую пленку. – Не густое, но по стенкам стекает маслянисто. Даже слишком. Я бы сказала: липко. Цвет насыщенный. Мед?

Елрех с гордостью хмыкнула, глядя мне в глаза. Согласилась:

– В составе.

– И что еще? Не вода… Она бы испортила цвет.

– Вода есть, и ее много, – удивила Елрех.

Я нахмурилась. Подняла банку двумя руками и потрясла. Пузырьков практически нет. Масло? И потемнений тоже нет… А в Фадрагосе масла зачастую мутные, неотфильтрованные. И еще… Слишком чисто, прозрачно, хоть и с цветом.

– Масла нет, но консистенция именно такая. Голову даю на отсечение, что тут замешаны ваши местные пчелы!

– Верно, догадливая Асфи. – Она поправила белые волосы на плече, продолжая: – Северяне сумели обустроить помещение для виксарских пчел. Представляешь, разводят их. Мед у них, как свежая смола. Тягучий, липкий, такой сладкий, что клыки сводит, – весело оскалилась на миг, – и целительная сила велика. Кровотечение останавливает, – подняв руку, согнула палец, – раны стягивает самые глубокие, заразу вытягивает, если что‑то загноилось, и просто полезен при простудах. Но на мелочь его не расходуют, только на серьезные раны. Склеивает хорошо, исцеляет так, что на следующий день пострадавшему любые нагрузки нипочем. Чувствует себя прямо как живучий виксарт. Отсюда и название пчел. – Руку опустила, плечи приподняла, разглядывая разведенный мед в банке. – Но наносить на рану надо осторожно. Мази из него только целителям продают. При неправильном использовании можно внутренности склеить. А теперь, – забрала банку из моих рук, но долго им пустовать не позволила, – держи ступку и грибы. Помоги мне, раз уж из‑за стола вытянула.

– Я поговорить с тобой хотела.

– Поняла. – Она кивнула. Указывая на табурет, спросила: – О чем?

– О ком, – поправила я. – О балкоре.

Она присела на угол стола и слушала внимательно. Хмурилась, фыркала, но не перебивала. Я говорила полушепотом, рассказывая ей все. В том числе о догадках, что Кейел и Десиен проверяли, не являюсь ли я ведьмой. Когда опасения были выложены, я замолчала, глядя на нечеловеческий профиль подруги. Так привыкла к нему, что теперь не замечала голубоватой кожи и трещин на ней. Белая прядь падала на щеку. Елрех в задумчивости прикусила губу и воинственно свела брови на переносице. Серые глубокие глаза впитали уютное окружение, но отражали пылкий гнев. Какой бы полукровку ни считали в Фадрагосе, я видела в ней красоту. Дикую, необычную, притягательную. И силу… Не только в фигуре, которая все равно обладала женственностью, пусть и лишенной изящности, а внутреннюю силу. Непоколебимую перед трудностями, неприступную перед горестями.

– Злишься? – поинтересовалась я, заметив, как напряжены ее руки, стискивающие край стола.

– А как же, – мгновенно ответила она. Повернула ко мне голову и возмутилась: – Ну какая из тебя ведьма, невинная Асфирель? Бессовестный Вольный будто и не слушал тебя, а ты столько о своей человечности твердила, что уже я основные правила запомнила! И непростой балкор оказался не таким уж забавным. Нам на наставника наговаривал, Вольному – если ты права, – на нас. И дурак доверчивый это ему с рук спустил. А я еще удивлялась, чего он так странно себя ведет на обеде у уважаемого городского защитника! И вот в чем дело…