Немедля и не опасаясь показать свой страх перед ними, я побежала вслед за взрослыми васовергами. Уж лучше быть рядом с теми, с кем хоть попытаться договориться можно.

Рогатый главарь не оглядывался. Петлял по улочкам то сужающимся до метра в ширину, то расширяющимися до приличной дороги. Рельеф уходил вниз, и вскоре от резких скатов спасали каменные лестницы. И тут хватало разбросанных и затоптанных костей, крыс, каких‑то муравейников… Детворы становилось больше, и некоторые мальчишки вызывали ужас. Это были совсем дети. Мальчишка лет семи, с короткими рогами, безумно худой, но с круглым животом осторожно следил за мной, укрываясь в тени небольшого помоста. В руках он держал какие‑то объедки: серые, рваные, будто требуха. Съедобные ли?

Следом я увидела второго, третьего… Чумазые, грязные, не по годам хмурые, они с любопытством выглядывали из полуразрушенных домов. Старательно держались тени и постоянно озирались по сторонам, а стоило только раздаться шуму неподалеку, или мне и взрослым восовергам, повернуть к ним голову и прямо взглянуть на них, как они сразу прятались в глубь своих убежищ.

В более тесном закоулке толпились ребята постарше и покрепче. Они обступили сплетенные из колючих веток клетки и что‑то бурно обсуждали, заглушая визг пойманных зверей. Дети увлеклись настолько, что не сразу заметили нас. И стоило только одному из васовергов заговорить громче, что‑то обсуждая с главарем, как они притихли. Насторожились и долго провожали нас напряженными взглядами, медленно отступая к стенам переулка. За их спинами так же медленно открывалась картина, перечеркивающая всю жалость к ним.

В клетке метались не то окровавленные крысы, не то местные звери, которые лишь были похожи на крыс. Сцепившись в клубок, грызли друг друга, затем отпрыгивали в стороны, но зажатые в тесноте, снова вынуждены были вонзать зубы во врага. Несколько пустых клеток валялось дальше, прямо по центру переулка – на единственном свободном пространстве от гниющих трупов различных животных. И не только животных.

Позади раздался звонкий голос, еще не сломленный переходным возрастом, и дети, стоявшие в переулке, бросились врассыпную. Я оглянулась. Подростки – на фоне последней детворы почти молодые мужчины, – приставшие ко мне еще в начале этого района, до сих пор следовали за нами. За мной…

Чувствуя нарастающую панику, я перестала рассматривать закоулки и оглядываться.

Васоверг пришел к широкой улице, протянувшейся ровной полосой между районами. Трущобы остались позади, а впереди виднелось подобие особняков, огороженных высокими заборами. Каменные дома терялись в мареве зноя, но даже так можно было понять, что их хозяева не гнались за красотой, а стремились к практичности. Почти во всем…

Пока мы шли вдоль домов, я видела огромные дворы. Вместо цветов заборы оплетали колючие растения, вместо лужаек повсюду были воткнуты палки, а на них насажаны черепа. Рогатые, безрогие, похожие на человеческие и звериные – казалось, тут их было собрано все множество, доступное в этом мире. Местами виднелись ямы и что‑то похожее на капканы. Ловушки для незваных гостей?

С такими детишками под боком я бы тоже озаботилась любой защитой.

Возле одного из таких домов компания и остановилась. Я догоняла их медленно, не представляя, на что подписалась, и отгоняя любые мрачные фантазии. К тому же путь отступления был отрезан – подростки и не думали оставлять меня в покое. Они брели через дорогу, как я поняла, по своей территории, иногда нарушая тишину заливистым смехом и громкими перекличками. Они забавлялись не надо мной, а просто жили своей жизнью, но, как стервятники, ждали, когда добыча станет доступной.

Главарь, снимая замок и звеня массивной цепью, открывал ворота. Трое васовергов стояли рядом и все со смешливым любопытством наблюдали, как я приближаюсь. Самый низкий грыз ногти и переглядывался со жгучим брюнетом, а последний, трехрогий, зацепив пальцы за пояс, барабанил ими по себе. Сердце колотилось. Я взяла себя в руки и, нахмурившись, остановилась рядом с ними так, будто мы всю жизнь были знакомы и в моем поведении нет ничего необычного.

Петли ворот скрипнули; главарь покосился на меня, хмыкнул и вошел внутрь. Двое последовали за ним, а третий васоверг, проговорив что‑то мне, поторопил приглашающим жестом. Войдя во двор, я обернулась. Смотрела, как продеваются дужки замка в толстые петли ворот. Звон цепей перебивал стук сердца. На что я подписалась?

С другой стороны дороги снова донесся звонкий хохот…

На шею легла тяжесть, и я едва не вздрогнула. Горячие пальцы крепко впились в нее, но не причинили боли.

– Ты домой ко мне пришла, – произнес главарь. – Духов тут позовешь – убью. Кинжал без разрешения в руках увижу – убью. Шуметь начнешь – убью. И если хоть один мой трофей от рук твоих пострадает, знаешь, что с тобой сделаю?

– Убьешь, – предположила я.

– Убью, – подтвердил он.

И наконец отпустив меня, направился к дому. Всю дорогу осматривал черепа, насаженные на палки, будто проверял их целостность. Это и есть его трофеи?

Ветер поднял пыль с твердой земли и понес вихрями к широкому крыльцу. Под тяжелым каменным навесом стояла тень, но от жары не спасала. С каждой минутой все сильнее хотелось пить. На двери, громоздкой, двустворчатой, обитой железом, висело целых три замка. Пришлось скромно подпирать стену, ожидая, пока главарь откроет все. В полумрак дома я входила последней и, проявив вежливость, осталась у порога.

– Чего встала там? – остановившись в центре круглого зала, спросил васоверг. – За мной иди.

Дом оказался большой, но весьма темный, а воздух в нем сухой, хоть и прохладный. Отшлифованные стены не блестели, но выглядели гладкими и ровными. Мебели почти не было, зато повсюду лежали и висели шкуры зверей, черепа облепили стены, а из костей то тут, то там были сложены причудливые горки. Что тревожило – звериных черепов в доме было мало.

Васоверг привел всех в просторную комнату и, раздавая указания подчиненным, принялся стягивать с себя пыльную куртку. С его размахом плеч, казалось, что она вот‑вот треснет по швам. И я ни слова не понимала на языке васовергов, могла лишь наблюдать за их действиями. Брюнет стал снимать плотные шкуры с узких окон, позволяя солнечному свету проникнуть внутрь. Трехрогий ненадолго вышел из комнаты, а вернулся уже с бочонком под мышкой и кружками. Низкорослый раскидывал шкуры вокруг круглого камня с ровной поверхностью. Кажется, камень импровизировал стол.

Главарь сбросил куртку у камина и направился к двери. Проходя мимо меня, произнес:

– За мной иди. И вещи оставь.

Я не мешкала. Примостила сумку в углу и прикрыла плащом, надеясь, что васоверги не полезут в нее. По однотипным залам шли недолго, вскоре спустились в погреб, где главарь нагрузил меня чем‑то съедобным. Кажется… Кажется, по запаху, это что‑то бурое, почти черное и темно‑красное были вяленым мясом и сушеной рыбой. Без разговоров вернулись обратно, а там уселись на шкуры вокруг скудно накрытого стола. Передо мной поставили железную кружку, наполненную до краев. Я присмотрелась к непроглядной жидкости цвета угля и решила не принюхиваться. Только у главаря поинтересовалась тихо:

– Обычной воды нет?

Он сидел напротив и, будто не услышав, продолжил нарезать себе мясо. Разломал серый хлеб – если это клейкое тесто вообще можно назвать хлебом – и только потом поднял на меня глаза.

– Хорошая вода дорого стоит, – дружелюбно заявил он, – а та, что тут бесплатная убьет тебя до следующей смерти Солнца. Даже васоверги стараются ее не пить. Да и на вкус она дрянь дрянью. Пей окрах’кнан, он лучше того пойла, что в Фаррдовском отстойнике подают.

– Это его харчевня? – удивилась я.

Разговорчивость васоверга тоже удивляла, но больше настораживало его гостеприимство. Сначала вытерпят проявленную наглость, домой приведут, накормят, а потом потребуют отработать. Так это, наверное, и случается, когда девушки случайно попадают в рабство.

– Он тут многое к рукам прибрал, – ответил главарь. – До всего дотянуться не может, ему не хватает силы и уважения яростных васовергов. Он ведь как таракан: серьезно навредить не может, но и легко от него не избавишься – хоть пополам разруби, он еще долго по отдельности жить будет. И смотри, чтобы потом не выжил, а на тебя остальных тараканов не натравил. – Поморщился, отчего шрам, пересекающий губу, потемнел, и бросил кусок мяса посветлее мне на медное блюдо. – На, это ешь. У вас, у людей, желудок слабый, не переварит все подряд.