— Помирает она, батько, — произнес один из хлопцев постарше, — может, ну ее в болото? Подхватишь еще проклятье, хлопот не оберешься.

Марко с сомнением посмотрел на Лену.

— До Ктырева к полудню доедем, — сказал он, — отдам ее Стрыге — может, выходит.

— До утра может и не дожить, — покачал головой мужчина.

— Ну и Валак с ней, раз такое дело, — махнул рукой мужчина, — легко нашел, легко потерял. Пока…положите ее рядом с костром.

— Хорошо, — кивнул хлопец и подозвал товарища, — ну-ка, подсоби.

Вместе они подтащили Лену к разведенному другими костру, для чего было найдено относительно сухое место. Краем глаза Лена заметила, с какой тревогой смотрит на нее самый молодой хлопчик, и нашла в себе силы усмехнуться — вот, значит, какой ты, Звенко. А ничего симпатичный, у меня бы на сессии он… Здесь ее мысли потеряли всякую связность, превратившись в сумбурный полусон-полубред. Изредка она просыпалась — вокруг костра раздавался то оглушительный рев, то заунывный вой, а порой даже раскатистый, совершенно нечеловеческий хохот. На все это Марко выкрикивал резкие команды, вслед за которыми слышался лай собак, тревожное ржание лошадей и свист стрел. В воздухе кружили причудливые тени, во мраке мерцали чьи-то глаза, а когда Лена открывала глаза, то видела, как вдали, на болоте, вздымаются, расплываясь в воздухе, призрачные светящиеся силуэты. Впрочем, она не была уверена, что это не бред — точно также отчетливо она видела рядом лица из прошлой жизни: что-то выговаривала мать с синим от удушья лицом; отчим, с топором в голове, тянул к ней жирные лапы; скалил острые зубы мертвый «Толик». Потом он вдруг превратился в Семена Лягвина, протягивающего ей плошку с неким мутным, дурно пахнущим варевом. В следующий миг Лягвин превратился в Марко.

— На, выпей, — сказал он, — я трав набрал, сварил кое-что. Авось до города дотянешь.

— Спасибо, — хриплым, еле слышным голосом произнесла Лена и маленькими глотками принялась пить обжигающее, мерзкое на вкус зелье. Допив плошку, она упала на траву, провалившись в очередное забытье, уже без бредовых видений.

Утро встретило ее тусклым светом черного солнца, напоминающим предзакатные сумерки. Краем сознания Лена отметила еще одну странность — из разговоров спутников она поняла, что они движутся с востока на запад — но именно на западе, навстречу им, поднималось Черное Солнце. Впрочем, долго над этим она не думала — вновь подступили жар и озноб, ужасно болела гноящаяся рана и кружилась голова. Выглядела она, похоже, настолько скверно, что Марко усадил ее на своего коня, сам взяв лошадь у одного из своих воинов, а тот пересел к товарищу. Лена же, покачиваясь, ехала верхом, вцепившись руками в лошадиную гриву и едва видя, что происходит вокруг.

Все же она заметила, что местность менялась — все чаще на смену болотам приходила твердая почва, где росли деревья, постепенно разраставшиеся в густой лес. А вскоре кончился и он — перед глазами Лены потянулись поля, засеянные чем-то, похожим на репу. Работавшие в поле люди почтительно кланялись Марко, на что тот отвечал небрежным кивком. Этих крестьян Лена почти не запомнила — неказистые одежды и невыразительные лица, такие же, что и у селян ее родины, лишенные интереса ко всему, за пределами собственного участка. Меж полей тянулась дорога, по которой иногда проезжали всадники, либо крестьяне на повозке, запряженной одной-двумя лошадьми. Низко кланявшимся крестьянам Марко молча кивал, с всадниками иногда перебрасывался несколькими словами, прежде чем двинуться дальше.

Солнце уже стояло в зените, когда перед ними замаячила конечная цель путешествия: каменная стена, окружившая небольшой город. За перекинутой над воротами аркой высилась статуя из черного камня, изображавшая существо вроде птицы, с женским лицом и грудью, когтистыми лапами и скорпионьим хвостом. Сами же ворота украшали начищенные до блеска медные бляхи в виде больших мух и другие, из некоего серебристого металла, изображающие бабочек «мертвая голова».

У ворот города Марко и его спутники спешились и принялись кланяться, глядя на гарпию. Те, кто носил шапки — срывал их и тоже кланялся, что-то бормоча себе под нос. Во всем этом Лена услышала всего лишь одно знакомое слово, а точнее — имя. Впрочем, учитывая обилие мушиной символики, оно ее уже не удивило.

Вельзевул.

«Так вот ты какой Ад, — думала Лена, с вялым интересом оглядываясь по сторонам, — как я сразу не догадалась».

В готической тусовке, где по молодости крутилась Лена, порой попадались индивидуумы, считавшие себя сатанистами. Большинство расставалось с этим увлечением вскоре после окончания школы, но некоторые, чуть более идейные, увлекались и дальше. От них Лена и нахваталась знаний по средневековой демонологии, крайне поверхностных и обрывочных, но достаточных для того, чтобы знать, кто такой Вельзевул.

А где еще могли столь подчеркнуто почитать «князя бесовского», иначе как в преисподней? Это все объясняло — и болотных чудищ и оживающих мертвецов и прочие, более мелкие детали, а главное — почему Лена тут очутилась. В самом деле, куда еще можно попасть с ее родом занятий, хоть дневными, хоть ночными, не в рай же?

Единственное, что не вписывалось в эту версию — по идее в Аду людям полагается страдать, но никто из встреченных ею людей особо несчастным не выглядел. Попадающиеся по пути горожане, окидывавшие всадников любопытным взглядом, вовсе не выглядели измученными адскими муками. Да и внешне в них не было ничего демонического — обычные обыватели, пусть и одетые довольно странно, точнее архаично: в вышитых рубахах и обуви, напоминающей лапти. Сам город выглядел довольно скучно, если бы не отсутствие привычных глазу атрибутов типа асфальта, проводов или, допустим, машин, то многое походило на оставленный Леной райцентр. Такие же ряды частных домов, победнее — саманных или деревянных; побогаче — каменных, обнесенных высокими заборами. Время от времени по улицам проезжали повозки, заменяющие привычный Лене транспорт. В обширных подворьях раскинулись сады и огороды, где горбатились немолодые тетки. Подобные же тетки стояли за прилавками небольших лавок, торговавших всякой всячиной.

Проехав несколько кварталов, стражники разделились: Марко велел своим людям забрать пленниц и ждать его в условленном месте, а сам, вместе с пятком соратников постарше и, разумеется, самой Леной, отправился дальше. Вскоре они выехали на небольшую площадь, бывшую, как догадалась Лена, центром городка. Посреди площади высилась колонна из черного камня, на вершине которой стояло изваяние все той же крылатой твари, с женским лицом и когтистыми лапами. Здесь, Лена, наконец, увидела тех, кто без сомнения страдал больше нее — вокруг колонны стояло с пяток крестов, на которых стонали распятые люди. По характерным выпуклым глазам и грязно-бурым волосам Лена признала соплеменников девок, которых захватили на болоте. Тела истязаемых покрывали жуткого вида раны, по которым с жужжанием ползали мухи: меньшие — размером со шмеля, крупные — чуть ли не с воробья.

На другом краю площади высилось двухэтажное здание из темно-желтого камня, с двускатной крышей и балконом с балюстрадами на втором этаже. Судя по всему, это была местная администрация — это подтверждали и реющие над зданием флаги: один светло-синий, с черными мухами и белыми бабочками; другой — с черный гарпией на желтом фоне и, наконец, третий, заставивший Лену на миг позабыть о своем состоянии. На черном фоне была серебром вышита перевернутая пентаграмма, каждый луч которой венчали уже знакомые Лене символы: волнистые линии — вода; пламя — огонь; еще два малопонятных знака, изображали, судя по всему, землю и воздух. У нижнего луча разместилась коса, а между двумя верхними лучами виднелся лунный символ. Еще один символ, черный круг, окруженный белым ободком, изображавший, надо полагать, местное солнце, расположился в центре пентаграммы.

Думать над этими странностями Лене, впрочем, было некогда — ее вновь охватила горячка. Голова кружилась так, что она едва держалась в седле, грудь болела и горела, будто выжигаемая раскаленным железом, глаза закрывались сами собой. Марко, с беспокойством поглядывая на нее, направил коней к стоявшему напротив администрации приземистому зданию, напомнившему Лене церковь, разве что вместо куполов вздымались трехгранные пирамиды из черного камня. На вершине каждой пирамиды восседали мухи из черной бронзы, уставившиеся на подъезжавших людей выпуклыми глазами из желтого стекла.