Кэтрин падает, и её просто пинают ногами — ребра, голова. Кажется, она теряет сознание, и я облегченно выдыхаю. Но ровно до того момента, пока её с силой не бьют по щекам, возвращая в реальность. А потом издевательски смеются и бьют снова. Господи. Ты все это время была в сознании.

Она пытается подняться, кашляет кровью, и её пинают ногой по животу. Не понимаю, почему до сих пор это смотрю. Просто не могу отвести помертвевшего взгляда от того, как её раз за разом бьют и не дают отключаться. Делают разрез на животе и издевательски смеются в лицо. Снова пинают по ребрам. Она плачет от боли, кажется, пытается кричать, но ей снова зажимают ладонью рот.

А потом Патрик выхватывает у меня телефон.

— Хватит. Смотрю в одну точку и пока просто пытаюсь дышать. Получается так себе. — Потому я и удивился, что она вообще в сознании.

— Поезжай к Ветте, — хрипло говорю я. — И все расскажи.

Он, к счастью, не пытается спорить.

— Доберешься до дома? — Машинально киваю, а, оказавшись в машине, скрещиваю руки на руле и упираюсь в них лбом.

Кэт… Я не знал. Не думал, что — так. Сердце колотится через раз, и в груди больно почти физически, но мне плевать. Выруливаю на оживленный проспект и очень сильно стараюсь сосредоточиться на машинах. На полпути сворачиваю к магазину.

Она хотела чай с печеньем.

Как добираюсь до подъезда, уже не помню. Знаю только одно — мне необходимо как можно скорее её увидеть. Может быть, после этого проклятая боль в груди если не отпустит, то хотя бы станет чуточку меньше.

Она выбегает навстречу и уже наверняка собирается завалить сотней вопросов, но этого сделать я не даю — сгребаю в охапку, притягиваю к себе и обнимаю что есть сил.

Кэтрин сдавленно охает, но мне плевать.

— Что случилось? — тихо спрашивает.

— Заткнись, Фостер, — обнимаю еще сильнее, хотя это, кажется, уже невозможно. — Просто помолчи.

Она послушно затихает, и вот теперь обнимает в ответ. Осторожно, почти бережно.

— Рони, тебя трясет, — шепчет она.

— Пройдет, — также тихо отвечаю я.

Теплая, почти горячая, а сердце бьется заполошно. Только теперь понимаю, что ни за кого так сильно не боялся.

К горлу подступает ком. Хочу спросить — как она вообще согласилась остаться одна ещё тогда, после того, что было? Как может теперь доверять хоть кому-то? Как умудряется улыбаться, пусть даже и через раз? Ничего не спрашиваю. Голоса нет. А она зарывается носом в воротник моего пальто и глубоко, длинно, вдыхает. А потом обнимает сильнее, почти также крепко, как я её.

Кэтрин…

Хочу отстраниться, но она не дает. Хочу оттолкнуть её, но не могу сам.

— Я… — шепчет она.

И касается носом щеки. Ведет линию от челюсти к уху. Вцепляется ладонью в плечо.

—Что ты делаешь? — выходит хрипло и очень тихо.

— А ты? — она не прекращает своего занятия, и я только теперь понимаю, что уже глажу девушку по спине, а второй рукой притягиваю за затылок. Господи. Её губы мягкие, чуть обветренные. Прижимаюсь к ним едва заметным касанием, и они, дрогнув, раскрываются навстречу. Перехватывают мои, приглашают, откровенно зовут, и я сдаюсь, посылая к чертям все свои мысли и принципы. Плевать. Потому что с ней так хорошо.

Кэтрин Фостер.

Запах хвойного леса повсюду. У меня кружится голова, и, кажется, подгибаются ноги, но сильные руки обхватывают поперек талии, не давая упасть.

А потом губы раздвигает горячий язык. Господи. Он неторопливо исследует мой рот, касается, ласкает, сводит с ума.

А руки уже под футболкой, оглаживают бока, сжимают, ласкают — откуда он узнал? — чувствительное место на спине, скользят по каждому позвонку. А. День рожденье. Запомнил гад.

Только теперь понимаю, что он до сих пор в пальто. Хорошо, что оно расстегнуто. Спускаю с плеч толстую ткань, и горячие прикосновения тут же исчезают.

Возмущенно всхлипываю в поцелуй, и до меня не сразу доходит, что ему нужно выпутаться из рукавов. Быстрее, ну же… Наконец-то!

Поспешно притягиваю к себе и тащу вверх рубашку. Поцелуй становится еще жарче, и я не успеваю опомниться, как губы оказываются уже на моей шее.

Не могу сдержаться — вскрикиваю от удовольствия, и жаркие прикосновения тут же прекращаются.

— Все хорошо? — Дыхание сбитое, а глаза хоть и совершенно сумасшедшие, смотрят с беспокойством.

— Да… идиот, ещё спрашивает…

Кожей чувствую его улыбку, а потом не могу сдержать стон, потому что это горячо, и жарко, и так хорошо — в тысячу, в миллион раз лучше, чем с кем-либо другим.

— Кэтрин…

Коротко, рвано, на выдохе.

Кэтрин Фостер.

После очень долгой ночи, утро наступило невыносимо быстро. Как бы мне не хотелось продолжать нежиться в постели, позволить я себе больше этого не могу.

Не знаю, сколько держу его в объятиях, не знаю, сколько пытаюсь не думать. Мне хорошо до жжения в глазах, но нельзя, чтобы он увидел, иначе ведь может понять совершенно не так.

— Отпусти уже, несчастье, — меня целуют в кончик носа. — Мотаю головой, но руки неохотно разжимаю, а он тянется к отброшенной рубашке, но я хочу чтобы это утро длилось как можно дольше. Торопливо обнимаю, когда перехватила и повалила назад, зарываюсь куда-то ему в шею.

Знать бы, что сказать. А лучше, как выразить все, что внутри. А потом меня прошибает воспоминанием и едва не подкидывает на кровати.

— Деймон… Так что случилось? — Тело, только что бывшее расслабленным, тут же каменеет, и мне становится по-настоящему страшно. Он выбирается из моих рук, садится спиной на кровати и накидывает на себя одеяло.

— Не забивай себе голову.

Он серьезно?!

— Ты идиот? — спрашиваю я вслух, придвигаюсь ближе и обнимаю его со спины.

— Фостер…

Не обращаю внимания на обращение по фамилии, не обращаю внимание вообще ни на что, просто прижимаюсь губами к затылку.

— Расскажи. Пожалуйста.

Молчит. Обнимаю крепко-крепко, шепчу ту же просьбу на ухо и обещаю:

— Знаешь ведь, что не отстану.

Невесело усмехается, но я уже знаю, что почти победила.

— Их нашли, — А вот теперь каменею уже я, и он это чувствует, не может не чувствовать, потому что поворачивается ко мне и осторожно обнимает, впрочем, почти тут же стискивая до боли.

— Расскажи.

— Наркоманы, — он гладит меня по голове, а голос вибрирует у самого уха. — Все шестеро. Мертвы.

— Мертвы?

— Передозировка, — целует в висок. — И больше об этом не будем.

Но меня не так просто сбить с толку. Даже сейчас.

— На тебе лица не было. Уж точно не от мысли, что эти твари сдохли.

Он снова молчит, перебирает мои волосы, а я терпеливо жду.

— Они снимали на камеру.

Издаю удивленный вздох, меня не пугает кошмарность ситуации, но …

— Зачем ты это смотрел? — спрашиваю тихо. Вот от чего тело пробивает дрожь.

— Не знаю, Фостер, — Ну, ответ в стиле Деймона, что тут поделать.

Ничего не говорю, просто чуть запрокидываю голову и целую его. Мне больно за него почти физически, за то, что он это видел, за то, что это настолько выбило из колеи, за то, что в противном случае он так и держал бы дистанцию. Не буду об этом думать.

Сейчас — не буду.

— Хочу чай, — мечтательно вздыхаю я. — И печенье…

— Ну что за женщина?! — тяжело вздыхает он, а потом начал заливисто смеяться.

Знаете, отбросьте всё, что я сказала. Хохочущий Деймон пугает больше. Я сломала мужчину… И куда звонить?

Подрываюсь и неверующими глазами пялюсь на восьмое чудо света, упавшее назад на подушки.

— Купил. В сумке. В постель не потащу, — тут же информирует он. Тихо фыркаю, целую его еще раз и признаюсь.

— Никак не могу от вас оторваться, док.

— Живи с этим, Фостер.

Вот таким — не в меру язвительным, он мне нравится гораздо больше. Улыбаюсь, трусь щекой о его плечо, натягиваю растянутую мужскую футболку на голое тело и иду в душ.

Аарон Деймон.

Не сказать, что я был рад новости о возращении Кэтрин на работу. Точнее, был категорически против. Но за последнее время Фостер раскисла до неузнаваемости, поэтому, под свой страх и риск, отпустил.