Хмыкаю. Обнимаю обеими руками и жду, когда дыхание девушки станет ровным и размеренным. Но и после этого лежу рядом с ней еще минут пять.

Мне нужно, чтобы она не проснулась до самого утра.

Прости.

Одеваюсь быстро, какое-то время смотрю, как Кэт спит, разметав волосы по подушке, еще раз глажу по голове, и покидаю номер.

Такси вызвать не проблема, и вскоре я бездумно смотрю в одну точку, покачиваясь на заднем сиденье. Сердце бьется где-то в районе горла, ладони влажные, а во рту пересохло настолько, что язык, кажется, прилип к небу.

Прошу остановить за несколько кварталов до места назначения и остаток пути проделываю пешком. Поздний час не беспокоит. Знаю, что меня ждут.

Вывеску «Золотая фишка» замечаю издалека. На секунду замираю перед входом в казино, а потом решительно вхожу внутрь.

Меня не пытаются задержать. Наоборот, расступаются. Значит, он точно ждет. Игнорирую посетителей, игральные автоматы, столы для рулетки и покера, вместо этого уверенно направляясь в сторону лестницы. Путь на второй этаж помню до мельчайших деталей, толкаю знакомую дверь, и царившее в ней веселье сразу же замирает.

— Все. Пошли вон, — командует властный голос, несколько девчонок — наверняка младше Кэт — испуганной стайкой выпархивают наружу, а хозяин этого голоса громогласно, довольно хохочет, запрокинув голову и выставляя на обозрение идеально ровные белые зубы: —Все-таки явился.

Вскидываю голову и заставляю себя произнести:

— Здравствуй, дядя.

Аарон Деймон.

— Здравствуй, дядя.

Отхохотав, Максвелл поправляет очки, которые спустились по переносице и растягивает губы в приветственном оскале:

— Ну что я говорил, Рон?

Я отвык от этого имени, но сейчас даже не морщусь — не удалось переубедить Бекера в детстве, нет смысла делать это и теперь. Да и к тому же, Кэтрин называет почти так же.

— По-прежнему не пьешь чай? — ухмыляется дядя. Хмуро киваю. — А знаешь, — его ухмылка становится еще шире, — я приказал купить тебе Кофе. Как только увидел записи с камер.

— Надеюсь, в аэропорту? — хмуро интересуюсь я. Максвелл все понимает совершенно правильно.

— В номере камер нет. Можешь делать со своей девочкой всё, что хочешь и не думать, что кто-то в этот момент обсуждает её симпатичную задницу.

Хмурюсь сильнее, а дядя снова хохочет.

— Ты совсем не изменился, Рон.

Серьезно? Максвелл поднимается со своего кресла и ставит передо мной кувшин с молоком, чашку с готовым эспрессо и сахарницу. Но мне сейчас не до внезапной дядиной учтивости.

— Мне нужна твоя помощь.

— Знаю, — Бекер вмиг становится серьезным. — Забавно складывается жизнь. Правда, малец?

А вот теперь я с ним совершенно согласен, поэтому киваю еще раз, а потом наливаю в чашку молоко и делаю глоток. Идеально все, даже температура. Расчетливый ты сукин сын.

— Но с чего ты взял, что я буду тебе помогать? — столь же серьезно интересуется он. — Ты ушел, Рон. Сколько лет прошло? Одиннадцать? Тринадцать?

Если честно, я не считал. Да и не собираюсь.

— Потому что ты вне себя от радости, что оказался прав. И в обмен на помощь я соглашусь на все, что угодно.

— Даже убьешь? — он прищуривается и смотрит очень внимательно. Киваю, не раздумывая. Да, я чудовище. Да, не имею права ставить жизнь Кэтрин превыше чьей-либо. Но мне плевать. — Кто она для тебя? — снова без слов понимает Максвелл.

— Всё.

Я не задумываюсь над ответом, потому что, во-первых, давно для себя это решил, а во-вторых — врать дяде бесполезно. Он молчит долго. Очень, очень долго.

— Отвечу тебе завтра.

— Даже не спросишь, что именно нужно? — Максвелл равнодушно пожимает плечами:

— Под корень вырезать выродков, которые прятались за моим именем, вроде «Чёрный Лотос» и всех, кто угрожает твоей Катрине.

— Кэтрин.

— Написано — Катрина Натали Фостер.

Он узнал все за пару часов?

— А ты не стареешь.

— Приходится держать себя в форме, малец. Хватит про дела. Расскажи о себе.

— А то ты не знаешь, — усмехаюсь я.

— Одно дело — читать отчеты, другое — слышать напрямую, — ничуть не смущается Бекер. Мы говорим почти до рассвета, а потом я долго бреду в сторону отеля.

Такси брать не хочется, мне необходимо какое-то время просто побыть одному.

То, насколько замерз, понимаю, только оказавшись в тепле номера. Кэт крепко всё ещё спит, сбросив одеяло и свернувшись клубком.

Снотворное действует. Накрываю, скидываю одежду, устраиваюсь рядом и осторожно привлекаю к себе.

— Люблю тебя.

Перебираю растрепанные пряди, целую теплую макушку, глажу, раньше вывихнутое, плечо. И понимаю, что никогда себе не прощу.

— Уже сегодня, я покажу тебе Лондон. Проведу по местам, к которым, не испытывая особой любви к этому городу, все-таки сумел привязаться. А может быть, мы целый день проведем в постели? Такой вариант меня тоже устраивает.

А пока…спи несчастье.

Кэтрин Фостер.

Будит меня солнечный луч, нахально пригревшийся на щеке. Голова почему-то тяжелая и мутная, но на это наплевать совершенно, потому что стоит открыть глаза, и взгляд утыкается в коротко стриженый затылок.

Вчерашняя ночь вихрем проносится в сознании, пробегает сладкими мурашками по коже и оседает приятной тяжестью внизу живота.

Рони…

Его руки — по животу, груди, бедрам. Горячие губы на ягодицах. Жаркие прикосновения. Шепот в самое ухо. Проникновение, болезненно-сладкое. Выкручивающее нервы мучительное удовольствие.

Его стиснутые от желания продолжить немедленно зубы. Сорванное дыхание. Понимание, что сдерживается он только из-за меня.

Глубокие, жадные поцелуи. Мои руки вокруг его шеи. И взрыв, уносящий куда-то за пределы.

Осторожно, чтобы не разбудить, утыкаюсь носом в затылок и прикрываю глаза. Я могу пролежать так вечность. Только теперь понимаю, что впервые вижу его спящим, впервые просыпаюсь с ним рядом, впервые могу воровать минуты бесценной близости, когда он кажется таким уязвимым и беззащитным.

— Люблю тебя, — шепчу одними губами. — Люблю до безумия.

— Фостер, — хрипло раздается в ответ. — Какого хрена ты вчера не задернула шторы?

Чуть не подскакиваю на кровати. Он ведь не слышал?! Не знаю почему, но признаться вслух пока еще страшно.

— Дай подумать, — обнимаю обеими руками и сильнее зарываюсь носом в затылок. Теперь уже можно, теперь он совершенно точно проснулся. — Может, потому что сразу от двери ты притащил меня в кровать?

Аарон разворачивается ко мне лицом. Смотрит внимательно, выискивает что-то понятное ему одному, и я не выдерживаю — запускаю ладонь в его волосы, схожу с ума от того, как пряди скользят между пальцами черным шелком…

— Доброе утро, — почти шепчу и несмело улыбаюсь, очень надеясь, что опять не краснею. И хоть в голове еще туман, потянуться и прижаться щекой к его виску кажется самым правильным, что сейчас можно сделать.

— Как спалось? — тихо спрашивает он.

— Лучше всех, — голос чуть дрожит от захлестывающей с головой нежности. А потом его рука гладит между лопаток, и мыслей не остается вовсе, только горячая волна, медленно ползущая по спине вниз. Сорвавшийся было стон он перехватывает поцелуем — долгим, глубоким, неторопливым. — Рони, — шепчу я, на секунду оторвавшись от его губ.

— Рони…

— Что? — легкие касания по щеке, виску, скуле. Мотаю головой и целую уже сама, отпихиваю одеяло, перекидываю ногу через его бедра, укладываюсь сверху, вжимаюсь всем телом и не могу сдержать сдавленного стона. Хочу, чтобы так начиналось каждое утро с ним. Хочу, чтобы не переставал гладить меня по спине.

— Опоздаем на завтрак, Фостер, — раздается в ухо его голос. Я бы почти повелась, не звучи он столь хрипло.

— На хрен завтрак.

В ответ получаю укус в плечо:

— Сколько раз я просил не выражаться…

Затыкаю поцелуем, и в отместку мне тут же прикусывают язык, но это не больно, это одуряюще хорошо — до нового стона, до жаркой дрожи… А его пальцы разминают каждый позвонок, выглаживают, заставляют дрожать, и в какой-то момент я осознаю, что уже притираюсь бедрами, а рукой шарю по покрывалу, ища отброшенную с вечера пачку.