— Пошли? — почти заискивающе прошу Артёма.

— Пошли, — просто соглашается младший Черныш.

Мы отодвигаем дверь, ведущую в соседний салон, и увиденное заставляет замереть на месте. Настоящий лазарет в воздухе. Люди на мобильных койках с капельницами, с проводочками, снующий около них медперсонал, пищат приборы, тихо переговариваются врачи. Мне становится стыдно, я занимал отдельный салон. Видимо, для тяжелобольных, моё место могло спасти чью-то жизнь.

— Ну, что встал? Пойдём, нам придётся спускаться вниз, в грузовой отсек, — предупреждает Артём.

Проходим мимо действительно больных людей. Приближаясь к очередной двери, Чёрный набирает цифровую комбинацию, оказываемся в совсем уж маленьком пространстве. Люк открывается, приглашая спуститься, я опять начинаю сходить с ума —Аня близко!

— Не понимаю предвзятость общества к употреблению горячительных напитков в утреннее время. Бодрость должна быть утром, а её угасание — ближе к вечеру, — да неужели?! Серафима Андреевна? Здесь?! — Но тебе, Анна, я, конечно, не предлагаю. В тебе что дури, что бодрости — хоть отбавляй.

— Бааааа, ну хватит Аню трэшить, она и так в шоке, — неожиданно влез нежный голосок.

— Что значит "трэшить"? Сколько раз я говорила тебе находить более красивые слова?

— Adiuva me deos (лат. Помогите мне, боги) — её голос… я больше ни о чём не думаю, порывисто приближаясь к… КЛЕТКЕ?!

Я не помню, что за идиотизм происходил после того, как я оказалась рысью. Так сказать? ситуация из серии: "очнулся — гипс". Помню, что кто-то вытирал мне лицо (или морду?), приговаривая:

— "Вампир она, что ли? Столько крови из Ваньки выдула".

Я не знаю, что сделала с Вершининым. Вроде на тот момент (который я не припомню) он и не был "Вершининым".

На итоге голова не болит, живот функционирует, внешних и внутренних повреждений нет. А душа (или что там у меня) поёт и танцует, потому что рядом со мной дорогой Ванька. Я его прям чую.

Первыми людьми, которых помню после оборота, были бабуля, Дашка-барс и любимый братюня Кирка.

— Она очнулась! Фима Андреевна, Даша! — я увидела взволнованную мордашку Кира, почему-то между нами были серебристые прутья клетки.

— Анна! — бабушкино лицо тут же проявилось за спиной брата. — Ты как?

Что за растерянный вопрос? И вообще, где мы? Почему вокруг полумрак, а прутья клетки такие яркие? И почему я сижу в клетке, а рядом со мной урчит Пятнашка?!

— Shitty (англ. дерьмово).

Сказала неправду. Нормально я себя чувствую, бодро даже. Только не нравились мне эти прутья и руки мои в шерсти тоже не нравились. А ещё я разобралась с происхождением звука мерного постукивания и неудобства! Аккуратный, коротенький, но толстенный хвостик бился об пол моей клетки. Нет, он мне не мешал, но от неожиданности я подскочила.

— Какая ты… хорошенькая! — перед прутьями появилось изумлённая мордашка Дащки.

— Можно зеркало? — нетерпеливо попросила я. — Хочу посмотреть, какая я хорошенькая.

— Ой, какой классный у тебя хвостик, — словно не замечая моей просьбы, продолжала петь барсик. — Как у степного каракала. Вот бы мне такой.

— Зеркало, дайте мне зеркало!

— А я бы всё-таки хотел более длинный, а то как у бобтейла какого-нибудь, ну или у пиксибоба, — и это мой брат!

— Ты вообще змеёныш! — рявкнула я, пытаясь рассмотреть себя в полутьме.

— Грубо и несправедливо, — угрюмо ответил Кир.

— Это же Индиана, ей вообще трудно угодить. Ей все не нравятся, все неинтересны, — тааак! Бабуля подключилась!

Надежды на получение даже маленького зеркальца у меня не осталось. Ну а собственный осмотр привёл к неутешительным выводам.

Пункт "А" — шерсть распространилась не по всей поверхности. Пункт "Б" — хвост коротенький и милый. Пункт "В" — вижу я в темноте по-прежнему великолепно. Пункт "Г" — я, блин, голая! Причём первичные половые признаки у меня вполне человеческие и хожу я на двух ногах! И… ухо…большое, с кисточкой, у меня чешется!

— Ёлочки мохнатые, на кого же я похожа?! — по-моему, я констатировала изменения во внешности с лёгким налётом истерики. Пытаясь при этом почесать ухо и не упустить из виду коротышку хвост.

— Помню у меня были куколки такие в детстве, — ха! Это с ностальгией говорит "старушка" барс! — Энчантималс назывались. Вот они такие же милашки были, только в одёжке.

— И впрямь, Индиана, как-то не уместно по клетке нагишом ходить. Да и Кирюшу приучать к женским формам раньше времени не стоит, — бабууууля, блин!

— Знаешь, ба, я вот разбираться буду, кто я, а ты метнись к людям, устроившим меня в клетку, за халатиком, а?

— Марточка, солнышко, можно халат внученьке?

Взгляд непроизвольно метнулся в сторону входящей «кураторки». Может, и репортёры сейчас придут?! Обо мне, похоже, только совсем ленивый не знает. Да и плевать, сейчас бы почесать под копчиком, будто кто-то мелкий и зубастый кусает меня в пушистое подхвостье!

— Ой… — ага, ну хоть Марта скажет, какой я мутаген. — Милая какая, мягонькая, так и хочется шёрстку пригладить!

— На энчантималс похожа, правда? — прыгает рядом Дашка.

— Хххххватит! — да ну их! Очень чешется, прям сил нет. Больше терпеть не могу и нагло чешу под хвостиком. — Марта, вы-то как здесь?

— Вот одежда, Стелла, думаю, тебе в ней будет комфортнее, — передаёт мне аккуратный свёрток, но очень быстро отдёргивает руку от клетки. Боится меня… значит.

Почему-то я не горю желанием задавать вопросы. Ну идёт всё по какому-то пути, да и ладно. Скоро должен появиться тот самый Иван, из-за которого сижу я здесь, за решёткой… вскормлённый в неволе…рысь молодой, оййй и прорва же бреда в моей голове!

В пакете нахожу мягкое платье, нагло когтём продираю в нём дыру для хвостика, нельзя быть несвободным ни в чём! Уффф, хорошо! Тепло и уютно в этом платьишке.

— Дамы, никто не желает отхлебнуть отличнейшего коньячку? — Хо три раза! Бабуля на взводе, решила приложиться и расслабиться.

— Ну давай я пригублю, — протягивает ручонки Дашка. Разумеется, её игнорируют, пронзительно посматривая на Марту.

— О, нет спасибо, — мой куратор, наконец, понимает суть многозначительности взгляда Серафимы Андреевны. — Вроде рано ещё… ну…для горячительных напитков.

— Не понимаю предвзятость общества к употреблению горячительных напитков в утреннее время. Бодрость должна быть утром, а её угасание — ближе к вечеру. Но тебе, Анна, я, конечно, не предлагаю. В тебе что дури, что бодрости — хоть отбавляй.

— Бааааа, ну хватит Аню трэшить, она и так в шоке, — влезает Даша.

— Что значит "трэшить"? Сколько раз я говорила тебе находить более красивые слова?

— Adiuva me deos (лат. Помогите мне, боги) — я устало откинулась на противоположную сторону клетки, подвинув Пятнашку обросшей мягкой шёрсткой ногой.

— Аня…

Он появился откуда-то сверху. Я чувствовала его приближение. Наверное, поэтому я не задавал вопросов своим близким, которые непостижимым образом оказались сейчас со мной… Я стала такой после соприкосновения с ним, после нашей неминуемой, по всей видимости, встречи, после его нежелания забыть меня!

Не отвечаю ему. Нам не нужны слова. Он смотрит на меня с…остервенелой одержимостью, обожанием?! Руки лежат на решётке, это единственное препятствие между нами, Ивана это очень напрягает (меня тоже).

Две вспышки из его запястий, и металл оплавляется, падая крупными кляксами на пол клетки. Путь ко мне свободен. Пятнашка давно стоит рядом со мной, заслоняет всем корпусом, охраняет, её загривок топорщится, словно ежовые иголки.

— Моя Аня, — он бесстрашно входит в клетку.

— Здравствуй, Ариф.

Седовласая женщина неопределённого возраста, с ярко-голубыми глазами, легко поднялась из плетёного кресла навстречу мужчине.