— Выкуууууп, барс, выкуууп!

Преображение перса не заставило себя ждать, холодное пламя и так давно жрало его изнутри. Пятнистая шкура слишком быстро наросла на могучем теле, серебря белыми всполохами каждую деталь тела мужчины.

Мгновение! И перед злобной тварью великолепный зверь. Красивый, сильный, яростный и… обалдевший?!

— Превращения… я же предупреждала, что Матери надоело быть всегда в роли жертвы! — воскликнула Шустая, азартно заблестев глазами. — Ату его, Ариф, разорви червя!

То ли подчиняясь возгласу, то ли действуя на инстинктах, снежный барс, красуясь и бешено молотя хвостом по деревянному настилу приблизился к нунгану.

— Ты не можешь! — заорал нунган, вытаскивая… огнемёт. — Выкуууп иначе сожгу твою шкуру к херам!

— Рррявк! — барс долго не разговаривал, быстрый бросок и рука врага уже валялась в стороне всё ещё придерживая рукоять огнемёта.

Нунган дёрнулся в сторону расступающегося сумрака, барс грациозно двинулся за ним, врага надо было уничтожить.

Неожиданно воздух рассёк звук. Сильная шея животного попала в петлю тёмного лассо, а неведомая сила тащила его в сумеречную бездну. Сидевшая и бывшая доселе наблюдателем Шустая подскочила в кресле.

— ЯНА ДОЛГАЯЯЯЯЯЯ, — то ли прокричала, то ли выдохнула она вслух. — Его клеймила Яна Долгая!

В тот же миг, лассо исчезло, а вибрирующая преисподняя начала растворяться. Пространство вновь стало чистым. Звёзды сияли, фонари горели, а где-то неподалёку чаился алкоголь.

Первое, что почувствовал Ариф, это лёгкое дувовение тропического ветерка, шкура больше не защищала его. рядом с ним сидела Шустая, оглаживая широкие плечи перса, может быть через чур нежно…

— Что это было? — он и так всё понял, нужно было всего лишь подтверждение.

— Меня звали Яна Долгая. Четыреста лет назад, я была верховным нунганом Нибиру. За то, что я не смогла убить своего возлюбленного, Нибиру хотел уничтожить мою душу, — она замолкает, а хрустальные слёзы всё катятся и катятся по её щекам. — Мать поймала мою душу отправленную в пустынные земли. Так я стала её ключом.

Ариф смотрел на неё слегка затуманенным взглядом, казалось, сейчас на него падает то, что люди называют осознанием.

— Я встретила тебя шестьдесят девятом, наверное и не помнишь?

Но он помнил… Девушка (или женщина) в белом костюме с неестественными аквамариновыми глазами… смотрела на него долго, а потом предложила взять на удачу амулет на кожаном ремешке…

— Помню…

— Я… опять влюбилась… — беспомощно смотрит на него, глаза совсем стали прозрачными. Захотелось провести по коже пальцем, убрать слёзы и просто дотронуться…

— В меня? — откуда он это узнал? Неизвестно, но много стало понятным.

— Да, — она чуть отстраняется от него. Зачем? Теперь он её никуда не отпустит. — Ты полюбил Женю, а я… не смогла спасти её!

Шустая громко всхлипывает и пытается дистанцироваться от Арифа, но ей не позволяют.

— Всегда знал, что с тобой что-то не так.

Лёгкий бриз, прохлада откидывает волосы странницы, а горящие глаза барса всё ближе и ближе. Он целует её отчаянно и злобно, получая свою безраздельную власть над эмоциями вечной пленницы обстоятельств. Седые волосы становятся платиновыми, лёгкие морщинки исчезают, и вот он уже оглядывая её перед новым страстным натиском, видит молодую, красивую женщину страстно отвечающую ему. Века — больше не помеха для этих двоих. Барс — получил своё. Ключ — получила своё.

Внутренний огонь сметает препятствия, и нет, я не превращаюсь в медведя… больше нет! У меня только одна цель — добраться до той, что сейчас пытается спрятаться в самый дальний угол клетки.

— Аня, Аня… не прячься, не бойся меня, слышишь, Ань? — я совсем близко к ней подобрался, шагаю медленно, будто боюсь спугнуть свою добычу. Коснуться бы, прижать бы к себе. Пусть потом раздирает грудную клетку или шею, что там ей больше по вкусу? — Я же тебе говорил… умру без тебя… помнишь? Ань?

Вижу вспыхнувшие недобрым огнём серые глаза, медленно превращающиеся в жёлтые с вертикальными зрачками. Она начала превращаться, мне надо успеть… просто коснуться её…

— Убирррррайсссся, Ванька, — маленькая моя, боится… боится мне вред причинить. Не знает, что я готов ко всему, лишь бы быть с ней, лишь бы снова почувствовать, что она не против! — Дурррак, идиотррр! Убирррайся!

Белый халатик или платьишко летит в сторону, она превращается. Я не отступаю, а потому что некуда! Смысла своего существования без неё не вижу. И если суждено погибнуть, почему бы не от её коготков?

Ещё секунда, и в стремительном полёте я ловлю в объятия пушистую, беленькую рысь. Её мелкая прихлебательница в этот раз молча и пассивно сидит в сторонке, даже отвернув морду, уже легче! Легко скручиваю лапки в руке, честно стараюсь не пережать, потому что силы во мне ооочень много, она, по-моему, даже из ушей подтекать начинает.

— Чудо моё пушистое, красаааавица, — ловлю кайф от недоумённого выражения морды возлюбленной.

Не знаю, сколько проходит мгновений, но личина зверя медленно исчезает, оставляя в моих руках Анюту. Вот и цвет глаз меняется на мой любимый серый, с желтыми искорками. Чуть отпускаю лапищи, ведь они тоже превращаются на глазах в тонкие ручки. Мордочка теряет оскал и растительность, передо мной лицо Индианы. Она смотрит заворожено и недоверчиво, хорошо, что больше не пытается вырваться или разодрать мне шею… очень хорошо!

— Impossibile et novis (от лат. невозможно и странно), — хрипло шепчет моя мурлыка. Её голос ещё не восстановился от рычания.

— Amor mirabilia operator (от лат. Любовь — творит чудеса), — шепчу ей в ответ в уже не пушистое ушко.

— Ты… выучил латынь? — первая улыбка за наши две первые встречи.

Я легонько устраиваю её на своих руках, перехватываю рукой ножки. Теперь Аня как в колыбели, колыбели из моих рук. Она робко протягивает руки к моей шее, опасливо оглядывая себя. Нет. Шёрстка больше не появляется. Как и ноготки не превращаются в когти.

— Да. Одна моя соседка постоянно щеголяла фразами, — не могу удержаться, опускаю лицо к её макушке и вдыхаю запах волос… несравненное блаженство! — Хотелось её уесть.

Неожиданно, моя рыська дёргается, пытаясь оглядеться. Я ни на что и ни на кого не обращаю внимания, мне просто очень хорошо с ней в моих руках. Может, вообще не выпускать?

— Ванька! Немедленно поставь меня на место и отвернись! — сейчас до Аньки дошло, что я невольно прикасаюсь к её обнажённой коже. До меня тоже…

Руки непроизвольно крепче сжимают полученное, я не хочу отпускать и упускать рыську.

— Что-то не получается, — ухмыляюсь ей, чуть отодвинувшись от личика. — Давай-ка я тебя унесу в свою берлогу.

В её глазах вспыхивает лёгкий шок, начинает потихоньку ёрзать, сдрыснуть решила, пушистожопенькая моя.

— Пусти меня, лучше по-хорошему! — ну всё, заволновалась. Надо аккуратно решить проблему.

Очень бережно ставлю её на пол клетки, тихонько веду руками по телу, будто помогая выпрямиться. Буквально подыхаю от желания. Да, превращения, вспышки, бурлящие страсти, всё это побоку моему члену. Сучара просто "восставший из ада", колышется от любого Анькиного вздоха. Поэтому не выдерживаю, разворачиваю её лицом к себе и целую. Грубо, нахально, смело.

— Иван, побойся богов, тут же дети, — не сразу доходит, что голосом Серафимы Андреевны глаголет истина.

— Давайте, может быть, уйдём? — Марта Чёрная пытается урегулировать двусмысленность происходящего. И мне чертовски нравится её предложение уйти всем, кто обозревает нашу с Аней ситуацию. Да прихвостнюгу по имени Пятнашка, кажется, пусть захватит, а то посматривает на нас украдкой, думает, я не секу!

— Быстро отпусти! А то щёку откушу! — ты ж моя паникёрша! Да не трону я тебя, пока…

Прижимаю к себе её идеальное для меня тело, успеваю заметить золотистый пушок на ручках, рыська моя… Надо отстраниться, но вот уйти точно не получится, будто путами окутала своими, ведь даже не старалась, точно знаю, а уйти не могу. Слишком долго я ловил тебя, любимая. Заставляю себя отпустить свою единственную, даже глаза в сторону отвожу ровно до того момента, как она наклоняется, чтобы прихватить платьишко.