— Нужно место в морге, возможно, надолго! — выпалил волк.

— Решил рысь упаковать на года? Одобряю!

— Это не для рыси…

— Чо?! А для кого?

— Для… близкого мне человека.

— Стесняюсь спросить…

— Правильно делаешь.

А мне вот всё равно, что происходит. Все эти сказки, странности, небывальщина… всё не важно! Моя Аня верит мне и даже не распускает когти! Мне так…ох…но рядом с ней. Её запах, её мягкость, а ещё… Хм, мне кажется или я только тешу своё самолюбие? Москалёва перестала активно вырываться, более того, украдкой поворачивается, бросает заинтересованные взгляды. Пользуясь краткой заминкой моего "магнитика", со спины прижимаю её к себе, сцепив руки в замок. Напряглась, но не вырывается и не пробует убить! Лучше не буду придумывать себе всякое, и так до одури счастлив!

— Кирка, сюда иди, Пятнашку держи. Сам знаешь: она только нас двоих подпускает, — моя Анютка опять становится чуть чужой, только я никуда теперь не уйду, пусть морозится сколько угодно! Я просто не смогу её больше отпустить.

— Ань…, — гундошу ей в спину, пытаясь повернуть к себе. — Пожалуйста…

Она то ли понимает, то ли просто устала, но её голова падает мне на грудь. Безвольно, словно навсегда оставляя доводы не в пользу быть не со мной. Пока молча, очень сдерживая свои желания, ловлю неимоверный кайф от этого доверчивого движения.

— Как я её возьму? Наша "особь" весит почти двадцать пять килограммов! Я хоть и умный, но всё же ребёнок, сил держать эту тушу, симулирующую хворь, у меня нет, — парень знает, о чём говорит, но с животным, мешающим сделать лишнее движение своей хозяйке, надо что-то делать.

— Давайте её просто скинем на пол? — предлагаю, а сам сильнее прижимаю Аню к себе, вдруг дёргаться возмущённо начнёт! — А ещё можно за ус дёрнуть.

— Пятнашку за ус? — Москалёва даже не думает убирать голову с моей груди, немного трётся головой, чем вызывает у меня безудержную тахикардию. — Homo habet unum caput (лат. У человека только одна голова), не советую, одним словом.

— Ань, — то ли хриплю, то ли шепчу ей в маковку. Я всё ещё не верю, что ощущаю её. — Хочешь, я рискну? — вот вообще не собираюсь руки свои убирать, даже чтобы прогнать наглое животное, но покрасоваться-то надо!

Рысь вскидывает хитрую морду, поглядывает на меня с немым упрёком, даже отдавленную лапу чуть приподнимает. Можно подумать, ей всё ещё больно!

— Вань, только не обижайся, но тебе придётся попробовать взять мою подружку на руки. Если успел заметить, у меня масса вопросов к тому сидящему в беспамятстве парню, — вот и разрушается моя маленькая сказка, дёрнулась, пытается разжать руки, лишь тушка зверюги мешает ей быстро убежать. — Ну? Выпусти меня уже.

Я мудаковато улыбаюсь, а затем, придерживая рукой за тонкую талию, другой нагло поворачиваю к себе любимую, чтобы добраться до её желанных губ. С осторожностью касаюсь вожделенного, боюсь не получить нужного ответа, но Анюта меня счастливит очередной раз, допуская ласку, отвечая на поцелуй…

— Хватит, — она всё-таки ведьма! Успевает одурачить, пока я плыл по течению любви и счастья. И вот на руках вальяжно лежит рысь с протянутой лапой, а моей Москалёвой уже и след простыл, побежала к лже-Артуру как угорелая. Ну а мне-то что? Я за ней! С Пятнашкой на руках, и цепляющемуся к локтю пацаном. Напоминаю себе женщину с двумя детьми, бегущую за удирающим мужиком!

Транс… чистой воды нирвана. Я не знаю, где побывала, сколько времени провела в забытьи. Пробуждение накатило грубой волной сознания и тёплой аурой от тела Ваньки. Легко отдаю себе отчёт: во-первых, я вижу старого доброго друга, которого здесь по определению быть не должно. Во-вторых, я произнесла ведомые слова, спасшие задницы здесь находящихся (возможно, даже того же Шоно). Вопрос, откуда в моей голове они появились, пока отложим, потому что есть "в-третьих"! Итак, в-третьих… от Вершинина кроет не по-детски, а вот убивать его желания нет! Скорее, помурлыкать в шею хочется, ухо кусить… ещё разок.

Дёргает меня несильно к себе, просит о чём-то, дышит часто, встревоженно. Поэтому труда не составляет откинуться к нему на широкую грудь. Ухххх, как сердце зачастило, Вершинин, побереги здоровье! Кто знает, удастся ли мне ещё раз сходить в полуночный мир за твоей душой.

Не выдерживает, повернул к себе и целует… Мозг! Стоять! Но, увы и ах: "Amor tussisque non celantur"! (лат. Любовь и кашель — не скроешь). Вихрь эмоций, ощущений, неконтролируемое блаженство, восприятие бесконечности… Мозг! Всё-таки подожди немного, бесишь! Непонятно как я останавливаю себя, отталкиваю Вершинина и ловко бросаю в руки любви всей моей жизни охамевшую Пятнашку. Прав Кирка — нифига у неё лапа не болит, уже другую приподняла, симулянтка!

— Шоно! — трясу своего потеряшку за плечо. Пытаюсь обнять, я рада встрече, несмотря ни на что.

Он поднимает на меня свои раскосые бурятские глаза, в них ожидаемая пустота. Волчара всё ещё не вышел из тьмы. Нас не оставляют наедине, Ванька с компанией уже дышат рядом.

— Кто такой и где Арт?! — рявкает он.

На этом количество любопытствующих не уменьшается, угрожающе свирепо приближается парочка супружников Чёрных, бабуленька и Дашка тоже в нашем с Шоно пространстве.

— Если хотите найти вашего Арта живым и невредимым, дайте мне поговорить с Инди, — сипло произносит Шоно, он же — идиота кусок! Он же — пустая голова кабана перед случкой! Кому он собрался угрожать?! Вот этим, гм, необычным людям?!

— Заткнись, заткнись, придурок, пока тебя на волчью шапку не пустили, — зашептала я ему на ухо. Сама же радостно повернулась к насупленной публике, глупо хихикнув, произнесла: — Его зовут Шоно, он мой названный брат, много раз помогал мне. Уверяю вас, что ни с вашим другом, ни со мной ничего не произойдёт, только дайте мне, пожалуйста, с ним поговорить.

— Нет, — смело отвечает Вершинин, медвежье отродье, только попробуй мне брата обидеть! Вмиг дырка в ухе появится, да не от иголки.

— Вань, ты многого не понимаешь. Чтобы разобраться и предоставить всем вам нормальные ответы, мне нужно поговорить с ним наедине.

— Нет. Я останусь рядом, — непоколебимый какой!

— И я останусь, — мужик кураторши, сверкнув очами, подошёл ближе, а вот свою жену властным жестом за спину свою спрятал. Правда, Марта там долго не устояла и, изящно обогнув мужа, присела рядом со мной подле скорчившегося Шоно.

— Парень, просто скажи, где наш друг, в теле которого ты оказался? — очень спокойно попросила она.

— Волчара, не беси, скажи, где их Арт, и уйдём беседовать.

— Да он даже не в курсе, что летит в самолёте! Давно уже в столице тусит, поджидая ваш рейс! — нервно бросил Шоно. — Если сомневаетесь, могу дать послушать его голос.

Впервые Волк выдавил нечто вроде улыбки.

— Ты же знаешь, что произошло с моим братцем, так некстати оказавшимся на вашем мероприятии с этим оживлением рыси? — маленькие злобные глазки Гриши уставились на Шоно с нескрываемой ненавистью. — Я совсем не должен тебе помогать, разве только с тем, чтобы свернуть волчью шею.

— Не зарывайся, парнокопытное! Помни, что мой тотем скорее сломает твою жирную шею, — Шоно натурально ощерился, пытаясь поставить на место патологоанатома.

— Заткнись! На месте брата мог быть я, окажись не в то время ине в том месте. Слава всем богам, Машке нужна была моя помощь при родах.

Семья Копытцевых была особенной. Мария смогла воспринять обоих братьев как своих мужчин, официальные отношения у неё были со старшим, однако и младшенький из Копытцевых имел постоянный доступ в гостеприимную супружескую спальню. Как это воспринималось окружающими, всем троим было глубоко наплевать, лишь бы "МАМЫ" не ругались. А мамы, то бишь свекровь и тёща, не только не ругались, но и воспринимали всё как должное, радуясь почти ежегодному прибавлению в семье. Пятеро детей за семь счастливейших лет, последними были двойняшки… Одним словом, тотем влиял и на образ жизни, принося в мир новых "подсвинков" и умножая семью. После трагической и непонятной смерти младшего Мария Копытцева больше не оставляла местечко на супружеском ложе для третьего участника семейной идиллии. У "кабанов" своя версия вечной верности, новых детей тоже больше не предвиделось.