Ухххх, какой отвратительный смрад… что-то душит меня… что-то вонючее, склизкое, горячее…

Сколько я поднимаю руку, чтобы попытаться скинуть с себя гигантскую пиявку? По ощущениям, проходят часы. Воздуха катастрофически не хватает, кажется, глаза сейчас вывалятся из орбит от жуткой попытки освободиться. Наконец тяжёлая рука достигает склизкого тела. Я не контролирую свой странный организм, но не удивляюсь вырастающему когтю! Просто провожу им, словно ножом, по дряни, что засела на моей шее.

— Чмааак…

Свинство освободило меня от своего присутствия! Сбившееся дыхание тяжело восстановить, постоянно кашляю, до конца не приходит осознание, где я сейчас… А где все мои? Кир, Пятнашка, бабуля, Дашка… Ванька?!

Мысль о близких моментально "оживляет". Вокруг, конечно, темно и воняет сыростью. Темнота отнюдь не мой враг: зрение моментально переключается на нужный инфракрасный режим, тьфу, делов-то! Нет. Не воля. Бетонные стены, плохо окрашенные, со свисающими ошмётками масляной краски, полы — земляные (СЕРЬЁЗНО?!) Натурально валяюсь на подстилке, то есть уже не валяюсь, валяется на ней зловонная пиявка. Преодолевая брезгливость, осторожно приближаю лицо к трупику, пытаюсь рассмотреть его. Мерзость всё ещё чавкает, но тихо.

— Стерва-рысь! Оставила себе ещё три жизни! — этот шипящий голос заставляет меня подпрыгнуть и даже фыркнуть.

— Dum spiro, spero (лат. Пока живу — надеюсь).

После торжественно произнесенной, хрен знает почему выплывшей латинской фразы, я почувствовала начало оборота. Растущая шерсть разрывала остатки одежды, когти в наглую лезли и из рук, и из ног, причиняя боль и заставляя представлять себя марвеловским, мать его, Логаном! Появившиеся клыки лишили возможности спросить недружелюбного посетителя: "Какого лешего меня вообще засунули в эту землянку?".

— Ты… оборачиваешься?! — в ужасе спросил визитёр.

— Рррр.

— О, Нибиру… — с именем, видимо, своего, бога гад с очередной пиявкой исчез в темноте.

Мне, однако, было пофиг, немного тормознув, я собиралась прыгнуть следом в открывшуюся тьму. Задумалась моя животная натура только об одном: распороть мягкое подбрюшье очередному гигантскому слизню, так небрежно брошенному неумехой нунганом, или пропрыгать мимо. Неожиданно мои чувствительные ушки услышали приближающийся шум, но что-то подсказывало: ох, не спасатели сейчас спешили из этой чёрной глубины!

Я почувствовала, как шёрстка встала дыбиком, а короткий хвостик в нервном напряжении вовсю лупит по мягким ляжкам… Огромная дверь была разнесена одним-единственным сильным ударом. Я узнала бы его даже с закрытыми глазами, по запаху, по свету, по горячей волне эйфории, охватившей меня.

— Аня! Ко мне! — властно пророкотал Вершинин, расправляя руки в разные стороны. — Быстрее, кошечка моя, на ручки!

Сегодня я внезапно проснулась. Сегодня я убила пожиравшего мои жизни червя. Сегодня я готова была противостоять приближающейся армии нунганов. Сегодня я… увидела потрясающую по своей нужности сцену из жизни. Парень, от которого у меня долгое время срывало крышу, приглашает в свои объятия, не опасаясь слегка суровой хищной морды. Я ему реально нравлюсь и в этом обличии? Котиков любят все! Поэтому разбегаюсь, наплевав на совсем близкий, неприятный шум, и прыгаю на ручЕки.

Ванька легко ловит меня и, переместив на плечо, легонько оглаживает мохнатую попку.

— Si vis amari, ama (лат. Хочешь быть любимым — люби), во всех ты, душенька, нарядах хороша! — с этими словами Ванька, клянусь! целует меня в брюшко, вот идиот!

— Мррр, — пытаюсь слезть с него и рядышком бежать из этого пекла, зачем тушку-то мою нелёгкую на себе тащить?

— Ань, не дёргайся, не мешай вытягивать тебя отсюда, — чесанул меня за ушком, ещё раз попку огладил и помчался по узким коридорам, словно степной ветер. Прям юхуууу, а не парень!

Мы мчались к светлому кругу. Когда до него оставались метры, я посмела оглянуться. Огромная чёрная масса ползла за нами, то тут, то там из неё показывались подслеповатые личины с огромными зубами. Впереди этой армии тьмы выделилось одно лицо, которое было не уродливым, не страшным, скорее родным и любимым… папа!..

Ещё мгновение, и я попадаю в светлый день. Дрожь ощущаю всей своей шкурищей, только согревающие ладони Ваньки дают хоть какое-то чувство тепла.

— Анютка моя, — повернул к себе, лапы на спину закинул, обнимает крепко огромную кошку. Дурак ведь? Но умиротворяет меня, спокойствием своим заражает, лаской…

Вокруг зелёное поле, птички поют, лес неподалёку, где мы оказались? Да и не важно. Я превращаться сразу начинаю. И опять одежды не будет?!

Сильное жжение в груди — вот что меня "очнуло". Как водится, после "газового" эффекта состояние напоминало сильнопохмельное: голова — чугун, мышцы — холодец… В левую сторону заставляют повернуться звуки гавканья, злобных окриков, истерического смеха и… утробного рычания.

— Ату их, Гайда, куси мелкого змеёныша!

— Сэм, взять стерву, — вдруг взвизгнул ещё один голос. — Ну что ж ты, сука, ссышь?!

Что я вижу?! В утлом вольере жмутся друг к дружке мелкий пацан и белокурая девочка-подросток (брат Анюты Кир и Даша?). Чуть поодаль в некрасивой сломленной позе валяется тело Серафимы Андреевны. Детей прикрывает собой ощерившаяся таёжная подружка Пятнашка, их атакуют две собаки, третья валяется с рваной раной на холке, рысь сделала пса!

— Ганса убрать нужно, тоже мне, алабай херов, не смог справиться с мелкой хищницей.

— Давай жарку подбавим? Тащи Вики, она пару дней не жрала мяса. Кровь бабки учует — всех положит.

Ярость поднимается непрошенной, хлёсткой волной, от грудины (там, где вошла звезда) по телу растекается огненный поток. Какие там мышцы-холодец, да я чёртов терминатор! Металл так и наливается, делая из студня пафосные, пузырящиеся бугры бицепсов, трицепсов и прочего украшения мужицких торсов. Боюсь, всем участникам травли — пиздец…

На наличие опутывающих меня цепей, видимо, я не обращаю внимания, только весёлый перезвон стального крошева указывает, что меня тщательно запеленали в кокон из металла. Охрана, надзиратели, стражи? Хер их знает, кто они, в количестве пяти голов, которые ко мне и поворачивают. Рожи у них разные, но выражение одно и то же — полное охуение.

— Кир, Дашка, отвернулись, быстро! А ты, Пятно, продолжай держать удар против шавок, — хрипло (проклятье газа, наверное) обратился я к пленникам, взирающим на меня так же в шоке. — Пока я буду дядькам бошки сворачивать.

Ярость требовала выхода, нужно дать. Ублюдки посмели повытаскивать оружие, первый же «кольт питон» (неужели кто-то ещё пользуется такими?!) был засунут в глотку хозяину и удачно разнёс мозги, он же отстрелил второму яйца, да прямо из кровавой черепушки, хммм… а хорошая игрушка! Третий стал для меня прям героем: откуда он извлёк автомат Калашникова?! Впрочем, не важно! Мы с кольтом и с кровавой башкой его хозяина оставили автоматчика без левого глаза. Я упал на уже ставший скользким от кровищи пол, проехался, как на ледяной горке, до калаша, чуть не словил пулю от пятого сучары, позже гляну, что там у него за пистолетик. В считанные секунды оружие в моих руках закончило жизни двух последних смертников.

Всё это время я пытался сечь за рысью, держится ли?! Как с людьми закончил, сразу ствол в вольер направил, и вовремя! Лапу Пятнашки терзала сука добермана, это которая Гайда. Кстати, ту самую лапу, на которую я наступил! Пиу-пиу, и нет доберманши, отсобачилась тушка. Рысь драматично рухнула рядом со своими подопечными. К слову, Сэм оказался самым дальновидным из всех: кавказец жался к стенке, давно не участвуя в драке людей, собак и рыси.

Я осторожно подходил к своим… дети так и сидели, обнявшись и отвернувшись, еле заметная дрожь их тел готова была вновь возродить тлеющую ярость! Но надо успокоиться, надо как-то… стоп, а где моя Аня?