С верхнего этажа послышался резкий оклик: «Эмма! Кто там пришел?»

«Уже проснулась!» — пробормотала Эмма. Повысив голос, она ответила: «Репортер из «Космополиса», тетушка!»

«Нам не нужны никакие журналы! — прокричал голос. — Я много раз говорила!»

«Хорошо, тетушка! Я так ему и скажу!» — Эмма знаком пригласила Герсена в гостиную и кивком головы указала на лестницу, ведущую наверх: «Это мать Джерали. Она больна».

«Жаль! — сказал Герсен. — Кстати, а где сама Джераль?»

Эмма снова обратила на гостя вызывающий взор: «Почему вы хотите знать?»

«Откровенно говоря, я пытаюсь найти некоего Фогеля Фильшнера».

Эмма рассмеялась — бесшумно и невесело: «Вы шутите! Вы пришли спрашивать о Фогеле Фильшнере, и не куда-нибудь, а к нам? Хуже вы ничего не могли придумать?»

«Вы его знали?»

«Конечно. Он был на год младше меня и учился в том же лицее».

«Но вы не видели его после похищения?»

«О нет. Не видела. И все же... странно, что вы об этом спрашиваете, — Эмма колебалась, ее улыбка смущенно дрожала. — Словно туча набежала на солнце. Иногда я смотрю вокруг... и мне кажется, что я заметила Фогеля — но его нигде нет».

«Что случилось с Джералью?»

Эмма присела и вздохнула, вспоминая далекое прошлое: «Учитывайте, что вокруг похищения поднялась шумиха, потерпевшие семьи искали виновников. Весь город кипел, у нас никогда не случалось ничего подобного. На Джераль стали указывать пальцем, родственники пропавших девочек устраивали ей отвратительные сцены на улице. Несколько матерей дошли до того, что надавали ей пощечин и пинков; это она унизила Фогеля, довела его до отчаяния, толкнула его на преступление — значит, отчасти виновата в том, что произошло...» Помолчав, Эмма задумчиво продолжала: «Должна признаться, Джераль действительно была бессердечной вертихвосткой. Конечно, она вызывала всеобщее восхищение. Ей достаточно было искоса посмотреть на парня, вот так, — Эмма продемонстрировала, — и он готов был встать перед ней на колени... Негодница! Она флиртовала даже с Фогелем. Что было чистейшим садизмом, потому что она терпеть его не могла. Ох уж этот мерзкий Фогель! Каждый день, приходя из школы, Джераль рассказывала нам о какой-нибудь очередной гнусности, устроенной Фогелем. О том, как он резал живую лягушку, а потом вытер руки салфеткой и тут же стал пожирать полдник. О том, как от него воняло, как он никогда не менял одежду — видимо, даже спал в одежде. О том, как он хвастался своим поэтическим воображением и пытался впечатлить ее величием своего таланта. Но это правда! Джераль спровоцировала Фогеля — и двадцать восемь других девочек дорого заплатили за ее ужимки».

«И что же случилось потом?»

«Всеобщее возмущение. Все отвернулись от Джерали — пожалуй, многие ей завидовали и наконец дождались повода, так сказать, «поставить ее на место». В конце концов Джераль сбежала с мужчиной гораздо старше ее. Она так и не вернулась в Амбейль. Даже ее мать не знает, где она и что с ней».

В гостиную сбежала по лестнице старуха с горящими глазами и растрепанными седыми волосами. Герсену пришлось вскочить и спрятаться за креслом, чтобы уклониться от ее кулаков.

«Что вы тут делаете, что разнюхиваете у меня в доме? Ступайте прочь! Вам мало горя, которое вы мне причинили? У вас лживая физиономия — вы такой же, как все! Вон, и никогда не возвращайтесь! Мошенник! Какая наглость! Вломился сюда, задавать свои паршивые вопросы...»

Герсен покинул этот дом настолько поспешно, насколько это было возможно. Эмма пыталась проводить его к выходу, но тетка резво проковыляла по коридору и оттолкнула ее назад.

Дверь захлопнулась; за дверью продолжалась почти истерическая приглушенная перепалка. Фурия! Герсену повезло, что она не успела исцарапать ему лицо.

В прибрежном кафе неподалеку Герсен заказал бутылку вина и наблюдал за тем, как солнце склонялось к морскому горизонту... Не исключено было, конечно, что все его расследование, начавшееся с газетной заметки, попавшейся на глаза в Авенте — бесполезная погоня за призраками. До сих пор единственным звеном, связывавшим Виоля Фалюша и Фогеля Фильшнера, была исповедь Какарсиса Азма. Эмма Тинзи явно считала, что несколько раз видела Фогеля в Амбейле; Виолю Фалюшу могло доставлять особое удовольствие возвращаться время от времени в город своего детства. Если так, почему он скрывался от старых знакомых? Надо полагать, среди них у него не было друзей, которые не поспешили бы его выдать. Джераль Тинзи, со своей стороны, приняла самое мудрое решение, когда бесследно скрылась из Амбейля: Виоль Фалюш был знаменит злопамятностью. Одним из его ближайших местных знакомых был чемпион-шахматист, Роман Хенигсен. Дандина упоминала также о поэте, побуждавшем Фогеля Фильшнера к эксцессам воображения... Герсен попросил принести ему телефонную книгу и стал искать фамилию «Хенигсен». Она нашлась почти сразу — справочник буквально раскрылся на нужной странице. Герсен записал адрес Хенигсена и спросил у официанта, как туда проехать. Оказалось, что Роман Хенигсен жил в пяти минутах ходьбы. Оставив на столе недопитую бутылку вина, Герсен снова вышел на улицу, где уже начинало смеркаться.

Дом Романа Хенигсена был элегантнее всех жилищ, какие Герсен посетил в этот день: трехэтажная усадьба из металла и панелей плавленого камня, с окнами из поляроидного стекла, становившегося прозрачным, зеркальным или темным по команде.

Приближаясь к входной двери, Герсен чуть не столкнулся с Хенигсеном, возвращавшимся домой. Невысокий подвижный человек с большой головой и щепетильно-придирчивым выражением лица, Хенигсен с подозрением взглянул на Герсена и спросил, по какому делу тот явился. В данном случае Герсен решил, что откровенность будет полезнее уклончивости: «Я навожу справки по поводу Фогеля Фильшнера, учившегося с вами в одном классе. Насколько мне известно, вы — единственный человек, которого в каком-то смысле можно было назвать его приятелем».

«Хм! — Роман Хенигсен задумался. — Заходите, будьте добры, и мы обсудим этот вопрос».

Он провел Герсена в кабинет, украшенный всевозможными шахматными трофеями и сувенирами: призовыми кубками, портретами, бюстами, коллекцией шахматных досок и фигур из редких и полудрагоценных материалов, фотографиями.

«Вы играете в шахматы?» — поинтересовался Хенигсен.

«Мне случалось играть в шахматы, но только изредка».

«Как любому другому специалисту, чтобы оставаться в форме, шахматисту приходится постоянно практиковаться. Древняя игра! — Хенигсен подошел к шахматной доске и с заботливой небрежностью переместил несколько фигур. — Каждая комбинация проанализирована, зарегистрировано столько партий, что компьютер может предсказать последствия любого разумного хода в любой позиции. Если бы человек мог помнить все игры и позиции, ему не нужно было бы думать, чтобы выигрывать! К счастью, ни у кого, кроме роботов, такой памяти нет. Но вы пришли не для того, чтобы говорить о шахматах. Не желаете ли немного выпить?»

Герсен принял из рук хозяина дома граненый хрустальный стаканчик, наполненный на два пальца крепкой настойкой: «Благодарю вас».

«Фогель Фильшнер! Странно снова услышать это имя. Где он сейчас?»

«Именно это я пытаюсь узнать».

Роман Хенигсен иронически покачал головой: «От меня вы это не узнаете. Я его не видел и ничего о нем не слышал с 1494 года».

«Честно говоря, я не ожидал, что Фогель осмелится возвращаться в родной город. Но существует возможность...» — Герсен осекся, потому что Роман Хенигсен вздрогнул и прищелкнул пальцами.

«Любопытно! — воскликнул Хенигсен. — По четвергам, вечером, я играю в шахматном клубе. Примерно год тому назад я заметил человека, стоявшего у входа, под часами. Я подумал: «Фогель Фильшнер? Не может быть!» Человек повернулся, я увидел его лицо. Он чем-то походил на Фогеля, но в то же время это ни в коем случае не был Фогель. Представительная внешность, выправка ничем не напоминали сутулую узкоплечую фигуру Фогеля. И все же — раз уж вы об этом упомянули — в нем несомненно что-то было от прежнего Фогеля. Может быть, манера держать опущенные руки ладонями назад».