«Что интересного или удобного в том, чтобы тащиться на своих двоих десятки километров, уже второй день подряд?» — ворчал Грот. Ему решилась возразить Маргари Льевер: «Не надо так беспокоиться Хайген. Здесь прекрасные виды. Посмотрите вокруг! И разве вам не понравилась романтическая старая охотничья дача? Мне понравилась».
«Уверен в том, что Маркграф надеялся произвести именно такое впечатление, — сказал стюард. — А теперь, дамы и господа, нам лучше всего продолжить путь».
Тропа взбиралась по склону все круче — друидесса Лейдига и Дорани скоро начали отставать. Стюард вежливо сбавил темп. Через некоторое время тропа углубилась в скальную расщелину, и подъем стал не таким крутым.
Стюард устроил кратковременный привал и раздал нечто вроде походного обеда: суп, колбасу и снова печенье. Вниз по горному склону начинал дуть холодный порывистый ветер; по небу неслись на восток низкие темные тучи. Паломники продолжали брести вверх по голому каменистому склону — город Кухила, яхта с прозрачным корпусом, зеленый с золотом самоходный фургон превратились в не более чем смутные воспоминания. Маргари Льевер сохраняла оптимизм, а Наварт шагал, ухмыляясь, словно повторял про себя какую-то злорадную шутку. Хайген Грот перестал жаловаться — ему едва хватало дыхания на то, чтобы продолжать продвижение вверх.
Во второй половине дня внезапный ливень заставил путников поспешно искать убежища под навесом скалы. Небо потемнело; горный пейзаж погрузился в фантастические серые сумерки. Паломники, в серых костюмах и черных шапках, казались порождениями тех же скал, что окружали их со всех сторон.
Тропа продолжалась по дну каменистого ущелья; молчаливые паломники с трудом передвигали уставшие ноги — шутки и любезности первых нескольких дней теперь были неуместны. Следующий короткий ливень стюард проигнорировал, так как уже начинало смеркаться. Ущелье расширилось, но дорогу загородила массивная каменная стена, по верхнему краю которой торчали высокие чугунные шипы. Стюард подошел к чугунной боковой двери, поднял тяжелый дверной молоток и опустил его. Прошла долгая минута, после чего дверь со скрипом отворилась, и в ее проеме показался согбенный старик в черной мантии.
Стюард обратился к паломникам: «Здесь я должен с вами расстаться. Вам надлежит идти дальше — достаточно не сворачивать с тропы. Советую торопиться: скоро будет темно».
Один за другим путники протиснулись через узкий проход; дверь со звоном закрылась у них за спиной. Некоторое время они топтались на месте, поглядывая по сторонам. Ни стюарда, ни старика в черном с ними не было — никто не давал никаких указаний.
Диффиани протянул руку: «Вот она, тропа! Придется снова идти наверх».
* * *
Обмениваясь болезненными стонами, паломники заставили себя идти. Тропа пересекла каменистую пустошь, после чего пришлось перейти вброд горную речку; ветер разыгрался не на шутку, а тропа продолжала подниматься. Наконец, когда начали блекнуть последние лучи пасмурного заката, путники взобрались на гребень хребта. Диффиани, опередивший всех, снова протянул руку: «Огни! Какой-то приют или постоялый двор».
Вся компания поспешила вперед, пригибаясь навстречу порывам ветра и пряча лица от хлещущих капель дождя. На фоне неба уже выделялся силуэт длинного приземистого каменного строения; два окна были бледно озарены желтым внутренним освещением. Диффиани нашел дверь и громко постучал в нее кулаком.
Дверь скрипнула, приоткрылась; выглянула старая женщина: «Кто вы такие? Почему стучитесь так поздно?»
«Мы — гости, приглашенные во Дворец Любви! — перекрикивая ветер, ответил Хайген Грот. — Мы не заблудились?»
«Нет, не заблудились. Что ж, заходите. Вас ожидают во Дворце?»
«Конечно, ожидают! Мы сможем здесь переночевать?»
«Да-да, — дрожащим голосом проворчала старуха. — Я могу устроить для вас постели, но это старый форт. Вам нужно было идти другой дорогой. Так заходите же! Мне придется похлопотать. Надеюсь, вы ужинали?»
«Нет, — уныло отозвался Грот. — мы не ужинали».
«Может быть, я найду какую-нибудь крупу. У нас зябко, вы уж не обессудьте!»
Паломники зашли на унылый внутренний двор, освещенный парой тусклых фонарей. Старуха провела каждого из них, по очереди, в комнаты с высокими потолками, находившиеся в различных флигелях форта. Это были неуютные, сумрачные помещения, аскетическая обстановка которых свидетельствовала о соблюдении каких-то давно забытых традиций. В комнате Герсена стояли койка и одинокая лампа с абажуром из красных и синих сегментов. Три стены оказались не более чем перегородками из чугуна, украшенного лишь потеками ржавчины. Четвертая стена была обшита резными панелями темного вощеного дерева, изображавшими огромные нелепые маски. Здесь не было ни камина, ни каких-либо нагревательных приборов; от чугунных перегородок веяло холодом.
Запыхавшаяся старуха торопливо сказала Герсену: «Когда ужин будет готов, вас позовут». Она указала на дверь: «Здесь душевая, но теплой воды мало. Вам придется обойтись тем, что есть». С этими словами она поспешила прочь. Герсен зашел в ванную и проверил душ — из него текла горячая вода. Он разделся, помылся и, вместо того, чтобы надевать грязную промокшую одежду, растянулся на койке и прикрылся стеганым одеялом. Шло время; Герсен слышал, как далекий колокол пробил девять раз. Это мог быть, а мог и не быть, сигнал идти к ужину... После горячего душа не хотелось вылезать из-под одеяла, сон одолевал Герсена — он задремал. Сквозь сон он слышал, как колокол пробил десять раз, затем одиннадцать. По-видимому, подавать ужин никто не собирался. Герсен повернулся на другой бок и снова уснул.
Колокол пробил двенадцать раз. В комнату зашла стройная горничная с шелковистыми светлыми волосами, в облегающем комбинезоне из синего вельвета и синих кожаных тапочках с загнутыми вверх носками.
Герсен сел в постели. Горничная сказала: «Ужин готов. Всех будят, всех просят пройти в трапезную». Она вкатила в комнату тележку с одеждой: «Ваш костюм — если хотите, я помогу вам одеться». Не ожидая ответа, она передала Герсену чистое нижнее белье. Вскоре он облачился в одеяние из прекрасной узорчатой материи, странного изощренного покроя. Горничная причесала его, налепила ему на щеки пару больших разноцветных мушек и надушила его одеколоном. «Ваше сиятельство выглядит великолепно, — проворковала она. — А теперь — маску! Сегодня вечером это обязательно».
Маска — нечто вроде шлема из черного бархата с черным козырьком — надевалась на уши, закрывая нос и даже подбородок. Открытыми остались только щеки с мушками, рот и глаза Герсена. «Теперь ваше сиятельство выглядит не только великолепно, но и таинственно, — интимным полушепотом сообщила горничная. — А сейчас я покажу вам дорогу — в наших старых коридорах легко запутаться».
Она провела его вниз по продуваемой сквозняком лестнице, а затем по сырому гулкому коридору, едва освещенному исключительно тусклыми лампочками. Стены, некогда расписанные роскошными малиновыми орнаментами с серебряными и золотыми обводами, давно поблекли и покрылись пятнами; керамическая плитка пола пошатывалась и скрипела под ногами... Горничная остановилась у тяжелой красной портьеры. Покосившись на Герсена, она приложила палец к губам; в желтоватом полумраке коридора ее формы, обтянутые синим вельветом, блеск ее русых волос казались сновидением — столь изысканное, прелестное существо просто не могло быть сделано из плоти и крови. «Ваше сиятельство! — сказала она — Там, внутри — наш банкет. Призываю вас сохранять инкогнито. Сегодня все должны играть по правилам — свое имя называть нельзя». Она раздвинула портьеру; Герсен вошел в огромный зал. Откуда-то со свода, настолько высокого, что его не было видно, свисала на цепи единственная люстра, образовавшая островок света над большим столом; на столе, покрытом белоснежной льняной скатертью, поблескивали серебряные столовые приборы и хрустальные бокалы.
