Впервые зрители начали тихо переговариваться; они не приветствовали победу Герсена, но и не выражали негодование. Их голоса выражали скорее некоторое недоумение, с примесью разочарования.
Все обернулись к гетману — тот вышел на середину освобожденной площадки и гулко произнес, ритмично распевая рубленые фразы: «Бледнокожий чужеземец! Ты победил этого юнца. Не могу осуждать твои необычные приемы — ты не из нашего племени. Мы, тадушко-ойи, считаем, что только слабак полагается на один удачный бросок. Кроме того, ты ничего не доказал победой — кроме того, что твой ранг выше ранга молодого бойца. Тебе придется драться снова». Он уже переводил взгляд с одного красно-коричневого лица на другое, но Герсен вмешался. «Передай гетману, — сказал он девушке, — что мой спор по поводу того, где и с кем ты проведешь эту ночь, касается только меня и его самого. Драться я буду только с ним».
Алюсс-Ифигения тихо повторила его слова на местном наречии; теперь аудитория была поистине поражена. Гетман даже позволил себе изумленно поднять брови: «Таков его выбор? Он не понимает, что я — чемпион, что до сих пор я не уступил ни в одной схватке никому из воинов — ни врагу, ни другу? Объясни ему также, что гетман может драться с человеком не из своего клана только насмерть».
Девушка объяснила. Герсен сказал: «Сообщи гетману, что у меня нет особого желания доказывать свое превосходство, что я предпочитаю спать, а не драться — если он не будет настаивать на твоем подчинении его прихоти».
Алюсс-Ифигения перевела. Гетман сбросил куртку, после чего ответил: «Мы быстро решим вопрос о превосходстве, так как у военного отряда не может быть двух предводителей. Трусливое метание ножей тебе не поможет — мы будем драться голыми руками».
Герсен внимательно рассмотрел фигуру гетмана. Это был высокий и плотный, но явно проворный человек с темной кожей, напоминавшей задубевшую шкуру вола. Герсен взглянул на Алюсс-Ифигению, следившую за ним с напряженным вниманием, после чего медленно шагнул навстречу гетману. Рядом с бугристым темно-багровым телом дикаря его торс казался бескровным и гибким. Для того, чтобы проверить реакцию гетмана, Герсен ткнул кулаком, словно наугад, ему в лицо; жесткая рука мгновенно схватила его за кисть, мелькнула ступня гетмана, наносившая удар с разворота. Герсен тоже развернулся и вырвал кисть из хватки противника; он мог бы схватить ступню гетмана и повалить его на спину, но вместо этого позволил ей слегка задеть свое бедро. Снова взмахнув левой рукой, он будто случайно попал ребром ладони по шее гетмана. С таким же успехом он мог бы ударить ствол дерева.
Гетман подскочил ближе, подпрыгнув на обеих ногах и широко раскинув руки в стороны, что выглядело исключительно странно. Герсен нанес удар кулаком в левый глаз тадушко-ойя, но тут же оказался в тисках захвата, грозившего через секунду переломить его локтевую кость — Герсен никогда не сталкивался с подобным приемом. Герсен подогнул колени и совершил безумное сальто-мортале, перекувыркнувшись в воздухе колесом, ударив гетмана пяткой в лицо и высвободив руку из захвата. Когда Герсен снова взглянул гетману в лицо, тот уже не был так уверен в себе. Гетман медленно поднял обе руки; Герсен опять ударил его в левый глаз. Снова нога гетмана взметнулась — и снова Герсен не схватил его за лодыжку, а позволил ступне скользнуть по бедру. Глаз гетмана вспух. После пинка он отскочил назад, и Герсен воспользовался мгновенной передышкой, чтобы сделать канавку в песке носком ботинка. Гетман стал обходить его по кругу; Герсен подвинулся в сторону и притворился, что споткнулся. Гетман тут же схватил его за кисть — огромная рука размахнулась, чтобы нанести удар сзади по шее. Герсен тут же нырнул вперед, толкнув гетмана плечом в твердый, как камень, живот; удар проскользнул по плечу. Герсен надавил еще раз; гетман принялся пинать Герсена коленом в грудь — Герсен подхватил его колено, сделал шаг в сторону, сжал лодыжку противника и резко повернул. Гетману пришлось упасть, чтобы спасти колено. Герсен пнул его в правый глаз и отскочил, увернувшись от взмаха могучей красно-коричневой руки. Герсен стоял, часто дыша и даже постанывая — у него болели легкие; но правый глаз гетмана тоже начинал закрываться. Нагнувшись, Герсен тщательно углубил и удлинил канавку в песке. Поднимаясь на ноги, гетман уставился на него, как разъяренный дикий кабан и, словно отбросив всякую осторожность, рванулся вперед. Герсен отступил в сторону, опять притворяясь опрометчиво неуклюжим. Он ткнул пальцами в левый глаз гетмана, но тот повредил ему кисть молниеносным взмахом левой руки, — пронзительная боль заставила левую руку Герсена бессильно опуститься. Это была серьезная потеря, но правый глаз гетмана уже ничего не видел, а левый вспух и покраснел. Игнорируя боль, Герсен махнул бесполезной левой рукой в направлении лица противника; снова левая рука гетмана приготовилась рубить, но Герсен схватил его левую кисть правой рукой, подсек гетмана пяткой под левое колено и боднул гетмана в шею — тот успел отшатнуться, смягчив удар; гетман все еще прекрасно контролировал и координировал свои движения. Со стоном напряжения и шипя сквозь зубы, Герсен изо всех сил ударил по обнажившейся ненадолго шее ребром правой ладони. Побагровев, предводитель тадушко-ойев размахнулся открытой мясистой ладонью — Герсен, начинавший выдыхаться, перехватил правым предплечьем удар, отбросивший его, словно кувалдой. Теперь и правая рука Герсена онемела и отказывалась слушаться. Противники стояли, обливаясь пóтом и тяжело дыша. Гетман уже почти ничего не видел обоими глазами; Герсен пытался скрывать свою неспособность действовать руками — показывать слабость было равносильно смерти. Собравшись с последними силами, он пригнулся и стал подкрадываться к гетману, держа руки наготове, словно собирался напасть. Гетман взревел и прыгнул вперед, оттолкнувшись обеими ногами; Герсен рванулся навстречу и погрузил локоть в почерневшую от ушибов шею противника. Руки гетмана обхватили Герсена, дикарь принялся колотить его головой по затылку. Герсен опустился, боднул гетмана под подбородок и подцепил его сзади пяткой под колени. Оба они свалились — гетман пытался перевернуть Герсена и навалиться сверху. Герсен поддался натиску и потянул в том же направлении, что позволило ему перевернуться еще раз и усесться на гетмана, сжимавшего Герсена мокрыми красно-коричневыми руками. Герсен наносил головой удары по подбородку и в нос; гетман делал встречные выпады головой, щелкая зубами, и раскачивался, упираясь в песок плечами и ногами, чтобы сбросить Герсена и оказаться сверху. Герсен пресекал эти попытки, широко расставляя ноги. Он продолжал бить лицо гетмана головой; зубы дикаря оцарапали ему лоб. Герсен сломал гетману нос своим окровавленным лбом. Он продолжал колотить головой, зубы противника снова содрали ему кожу со лба — но гетман терял сознание и слабел. Он ослабил хватку, чтобы взять Герсена рукой за горло, но Герсен ожидал этого и, отодвинувшись на живот противника, вырвал свою взмокшую, окровавленную шею из пальцев гетмана и из последних сил нанес с размаха удар головой в сломанный нос.
Гетман поперхнулся и расслабился, оглушенный болью, усталостью, ударами по шее и по голове. Герсен с трудом поднялся на ноги, глядя на распростертое на песке огромное красно-коричневое тело. Руки Герсена висели, как плети; еще никогда ему не приходилось иметь дело со столь устрашающим соперником. Трудно было сказать, умер ли предводитель тадушко-ойев. Любой другой противник уже давно испустил бы дух.
Спотыкаясь, Герсен добрался туда, где сидела, всхлипывая, Алюсс-Ифигения. Едва выговаривая слова, он пробормотал: «Скажи им, чтобы позаботились о гетмане. Он доблестный воин, враг моего врага».
Алюсс-Ифигения обратилась к тадушко-ойям. Свидетели поединка отозвались приглушенным ворчанием. Несколько бойцов собрались посмотреть на неподвижного гетмана, потом обернулись в сторону Герсена. Герсен шатался, у него кружилась голова. В глазах мелькали сумасшедшие отсветы костров, лица плясали кошмарным подпрыгивающим хороводом. Откинув голову назад, он ловил ртом воздух — наверху, в черном небе, мерцало скопление звезд, напоминавшее блестящий ятаган...
