Приемник продолжал работать. Диктор в который уже раз читал воззвание Папы — а затем торопливо сообщал о ходе боя. Горит Собор Святого Петра. Казармы палатинцев и швейцарской гвардии совершенно разрушены, защитники отступили в Библиотеку. Бой идет прямо в комнатах Папского дворца! И немцы подорвали внешнюю стену Садов, стреляют из гаубиц прямой наводкой. Вот они сбили швейцарцев с внутренней стены, в садах идет рукопашная, слышны взрывы гранат. Бой быстро приближается, вот уже они ломятся в дверь, бьют прикладами и сапогами. Мы заперлись в студии, продержимся сколько сможем!

Отче наш, иже си на небеси… Слова молитвы, и кажется, в несколько голосов. Затем грохот, автоматные очереди и крики. Несколько редких одиночных выстрелов на фоне топота сапог и лающей немецкой речи, можно различить «шайзе» и «швайнехунд». И тишина.

«Упокой Господи их праведные души, — подумал каудильо, — и что нам делать теперь?»

Он вспомнил свой визит в Ватикан в сороковом году. Беседа с Папой, всего год как занявшим свой пост, прогулка по аллее Ватиканских садов. «Радиостанция Ватикан» располагалась в старой крепостной башне внутренней ограды, там были аппаратные, под стальной мачтой-антенной, за толстыми стенами с прочными дверьми. А студии и вспомогательные службы были в двух поздних пристройках, слабо защищенных — и штурмующие немцы сначала ворвались туда, выбив двери и в прямом эфире расстреляли весь персонал, и добивали еще живых. И это слышали миллионы людей, верующих католиков по всему миру. А кто не слышал сам, тот очень скоро узнает от тех, кто слушал.

И Франсиско Франко вдруг понял, что выбора у него нет. Если он промолчит, не выступит в защиту веры — то это сделает кто-то другой. После Гражданской войны, завершившейся всего пять лет назад, осталось слишком много недовольных — одни известны, но расстрелять их не позволяет политический расклад, другие искусно маскируются лояльными, втайне мечтая вонзить нож в спину. И все будут рады поднять такое знамя — и Церковь, пока что главная опора его, каудильо, власти, обязана будет такую попытку поддержать! Это может начаться в любую минуту — сейчас войдет адъютант с докладом о начавшемся бунте, поддержанном армией. «А я не хочу быть свергнутым — и хватит ли у кого-то другого моей мудрости, провести корабль Испании через новую бурю? Господи, за что ты посылаешь нам новое испытание? Будь проклят тот день, когда я решил вступить в войну на стороне рейха! Тот британский ультиматум, казалось, говорил однозначно, что мы предназначены в жертву и сейчас последует вторжение — а Еврорейх тогда казался на вершине могущества, хотя и уже подорванного Сталинградом. Вот только русские, которым и в самом деле будто помогал сам Господь, никак не были в том раскладе учтены — а это оказалось главной ошибкой. И не дай бог ошибиться и сейчас!

— Сколько немецких дивизий на нашей территории?

— Десять, — сказал генштабист. — Два горных корпуса блокируют американцев у Порту. Еще парашютисты. Если учесть, что янки сидят смирно, то немцы могут бросить против нас минимум шесть дивизий, а то и семь-восемь. Правда, танковых и моторизованных нет ни одной.

— Насколько я знаю, среди немецких горных егерей много католиков, южногерманцев, — заметил отец Карлос, — как и командующие ими генералы Рингель и Эгльзеер. И мне интересно, какой приказ получил из Рима германский ордонат? Я могу прояснить этот вопрос по своим каналам.

— Русские уже под Берлином, — добавил генштабист, — а значит, Гитлер не пошлет на нас значительных сил. Да и есть ли у него лишние войска после битвы на Одере, поражения под Веной, а теперь наверняка общеитальянского бунта, который надо срочно подавлять — и ведь там тоже русские рядом! А если еще начнется бунт и во Франции, что весьма вероятно, то у рейха просто не хватит сил на все. Пожалуй, у нас есть шансы продержаться два-три месяца — и что важно, наш переход на другую сторону еще не будет выглядеть откровенной профанацией в последний момент.

— Я выступлю с обращением к нации, — решительно сказал каудильо. — Снова, как во времена Наполеона, подлый враг посягает на нашу свободу. Если немцы попробуют вести себя, как в Италии, они получат всеобщую гверилью. Пожалуй, можно и освободить из лагерей тех, кто пожелает сражаться за Отечество. Надеюсь, что Церковь меня поддержит?

«А ведь русские с самого начала называли эту свою войну священной, — вспомнил Франко. — Не было ли это первым знаком Того, кто уже решил вмешаться? Тем более Он не оставит нас — страну, всегда верную ему, все время своего существования, с тех пор как Фердинанд и Изабелла объединили Кастилию и Арагон».

— Наша Церковь всегда с нацией, — ответил отец Карлос, — и аминь!

— Вы забыли еще одно! — вмешался полковник с орденами. — Когда русские встанут на нашей границе, а это реально может быть уже через пару месяцев, они будут не вести с нами переговоры, а диктовать условия капитуляции! Думаете, они забыли и простили то, что было всего шесть-семь лет назад? Чьи головы покатятся, когда в этом самом кабинете сядет бешеная Долорес, жаждущая мести? У англичан к нам счет за Гибралтар — ну так они должны понимать, что мы можем вернуть им их Скалу, а «товарищ Ибаррури», с русскими штыками за спиной, не вернет никогда! Ты меня понял, Франсиско? Спасение для Испании — это немедленный мир с британцами и янки! Надеюсь, у нас это получится лучше, чем у шведов в Нарвике. Не теряй времени — не то погибнем все!

— Положим, Маннергейм, Михай, Борис и Хорти остались на своих местах — заметил министр экономики — и я начинаю думать, что мнение о коммунистической кровожадности сильно преувеличивает реальность. Или же дело в том, что семь лет назад со стороны русских в большинстве были представители их троцкистского крыла — которое теперь в СССР очень не в почете, а многие и расстреляны за эти самые идеи.

— При чем тут идеи? — взорвался полковник. — Своей крови русские не прощают никому, это общеизвестно! Вы-то перед ними чисты, а другие? Нашими жизнями хотите откупиться? Не выйдет! Я ведь многих за собой утянуть могу!

— Прекратить! — повысил голос каудильо. — не хватает нам лишь раздоров, когда Испания на краю гибели! И будем решать проблемы по мере поступления. А главное для нас сейчас, это немцы, а не русские!

— Поводом для объявления войны будет оскорбление христианской веры? — спросил генштабист. — А то уже есть возмутительный инцидент, из которого при желании можно сделать «казус белли».

— Подробнее! — приказал Франко. — Отчего мне не доложили?

— Восемь наших офицеров, в том числе пятеро из состава испанской военной миссии в Италии, остальные паломники и по частным делам, были вчера схвачены в Риме немцами и подвергались избиениям и пыткам. В результате, один умер, пятеро в госпитале, в состоянии различной тяжести, лишь двое отделались легко. Причем немцы не только не принесли извинений, но и прислали откровенно хамскую ноту. По их утверждению, причиной будто бы были трое испанцев, в мундирах и при оружии, которые, затеяв драку с четырьмя эсэсовцами, искалечили всех четверых и скрылись. И последующие события — это всего лишь стремление военнослужащих германской армии самим найти виновных. Но пока не нашли — судя по тому, что требуют от нас содействия, поимки и выдачи для наказания…

— У бравых германских вояк весьма распространено развлечение, — вставил полковник. — В ресторане или ином подобном заведении приказывать всем присутствующим встать и кричать «хайль гитлер». Кто отказывается, того избивают, а могут и пристрелить. Видно, не на тех нарвались.

— Молодцы! — сказал каудильо. — Когда установите имена, представьте к награде, я утвержу. Если этим героям повезет выбраться из Италии живыми. А войну объявлять будем, конечно же, «за оскорбление Веры Христовой».