Есть информация, что Черчилль надеется на «авторитетной международной конференции» по вопросу послевоенных границ взять за основу положение на начало войны, то есть на 1 сентября 1939 года, ну а все прочее — будем решать, кому и по какому праву. Так вопрос, Германия Австрию, Чехию, Мемель присоединила когда? И отчего именно 1 сентября — давайте уж тогда Версальский мир? А лучше, сославшись на прецедент, провести референдум, как население решит… ну а мы позаботимся, чтобы на наших территориях оно решило правильно.

По крайней мере, в будущем соревновании с англосаксонским миром, у СССР будут намного более лучшие «стартовые условия». И знание, уже не столько о конкретных событиях, как о тенденциях развития послевоенного мира.

А товарищ Сталин ничего не забывал.

Сейчас я хочу ответить на вопрос, до сего дня задаваемый военными историками — можно ли было взять Берлин в конце февраля-марте 1944 года?

Как командующий Первым Белорусским фронтом могу сказать — нет. Войска устали и понесли потери в Кюстрин-Зееловской битве, израсходовали большое количество боеприпасов. Против нас также играла начавшаяся распутица, противник же мог пользоваться автострадами и железными дорогами — напомню, что перешив путей на нашу колею восточнее Одера, по всем необходимым нам направлениям, был завершен лишь к середине марта. Кроме того, мы имели сведения, что в Померании немцы накапливают значительные силы, готовясь нанести нам фланговый удар, начни мы наступление. Напомню, что Германия еще располагала мобилизационным людским ресурсом, а мощная германская промышленность, несмотря на бомбардировки немецких городов англо-американской авиацией, почти не пострадала, и вполне могла обеспечивать вермахт вооружением.

Наиболее уязвимой стороной немцев была уже ощутимая нехватка квалифицированного командного состава и обученных солдат. Но на бумаге немецкие войска, занявшие оборону на Одерском рубеже, выглядели очень внушительно, численно даже превосходя бывшие у них до Зееловского сражения. Гораздо позже, в ходе нашего наступления, выяснилось, что танковые дивизии в Померании, будучи только что сформированы, еще проходили боевую подготовку, личный состав их в большей части не служил прежде в танковых войсках, или был почти необученными новобранцами, в технике, а особенно в артиллерии и автотранспорте, имелся значительный некомплект. Что позволило некоторым историкам утверждать, что германское командование вообще не имело плана флангового контрнаступления, поскольку силы, выделенные для этого, совершенно не соответствовали задаче.

Могу возразить — что в нашем планировании, на наших штабных картах, эти дивизии числились полноценными боеспособными соединениями! И мы хорошо помнили, как в ходе Зееловской битвы подобные фланговые удары по правому берегу Одера, нанесенные с обеих сторон, могли поставить наши войска на плацдарме в исключительно опасное положение. А недооценивать противника, еще на этапе планирования, бывает смертельно опасно.

И, хотя с Зееловских высот был виден свет пожаров в Берлине, совершенно невероятно, чтобы можно было быстро взять этот большой и сильно укрепленный город даже в конце марта, когда в состав его гарнизона входили, кроме бывших там в апреле, еще пять армейских дивизий. Если даже при обороне его силами галицийских изменников, фольксштурма и ПВО, бои в Берлине затянулись на десять дней. Притом, что наши войска в районе Берлина, вырвавшись вперед, не имели бы поддержки с флангов. Подводя итог, могу сказать — да, с учетом современных знаний о силах противника и их реальной боеспособности, вероятность успеха была. Но во-первых, в тот момент мы никак не могли это знать, а во-вторых, за планирование операции с вероятностью, а не уверенностью в победе, ставят неудовлетворительную оценку слушателю любой военной академии на экзамене. И не было причин настолько спешить!

Сторонники наступления в феврале-марте приводят главным аргументом то, что в этом случае Советская Армия имела возможность встретиться с тогда еще союзниками не за Рейном, а уже на французской территории. А наиболее горячие головы утверждают, что у нас был шанс взять и Париж! Заявляю, что задача наступления вглубь Франции даже не ставилась нашим войскам, и в более позднее время! В то же время факт нашей встречи с англо-американцами примерно у франко-германской границы показывает правильность расчетов Ставки, установившей именно такие сроки.

Следует также учесть, что к концу марта были перемолоты последние оставшиеся у немцев значительные силы люфтваффе, в боях над Зееловским плацдармом. Ряд танковых частей вермахта, еще в феврале снятых с Одера и направленных «пожарной командой» на Западный фронт, уже был «сточен» там до полной потери боеспособности. В то же время Первый Белорусский фронт успел получить большое число новой техники, как танки Т-54-100, и новейшие машины ИС, поступающие в тяжелые танковые полки взамен КВ-54, в тылах фронта удалось организовать полигон для эффективного обучения экипажей. Была значительно усилена артиллерия, особенно крупных калибров. Развернута аэродромная сеть, с искусственным покрытием (металл). Войска отдохнули и пополнились до штата.

Все было готово для наступления на Берлин. И никаких сомнений в успехе уже быть не могло.

Михаэль Виттман стоял на башне танка и обозревал в бинокль будущее поле боя.

Забавно, но танк был русский, Т-54. И получил его Виттман благодаря налету «рус фанер», на марше от Зеелова к Берлину. Две или три тени возникли над колонной, совсем низко и почти бесшумно, как летучие мыши, высыпали по нескольку десятков кумулятивных ПТАБов, и исчезли прежде, чем приданный батальону «фирлинг» начал беспорядочную пальбу. В итоге, сгорели три «штуга» и «пантера», потери положено было восстановить, и на ремонтном заводе в Берлине Виттман увидел этот русский танк. Подорвался на мине, но повреждения ходовой минимальные, сумели вытянуть и привести в боеспособное состояние.

И ведь он, Виттман, сначала не хотел брать этот трофей! После того, как посидел в Т-54 на местах командира, наводчика, мехвода. Эти русские, как спартанцы — все у них до предела аскетично и тесновато, а усилия на рычагах непривычно велики. Из плюсов же была мощная пушка, почти не уступающая 88/56 «тигра», к ней подходили бронебойные снаряды от русских зениток, трофеев сорок первого года — хотя конечно, нестандартный боеприпас доставлял проблемы. И конечно, необычно толстая броня, да еще под большим наклоном, так что снаряд легко шел на рикошет — защита лучше чем у «тигра», и это на среднем танке! По ходовым качествам надо было бы погонять на танкодроме — но Виттман не раз видел, как такие же Т-54 буквально танцуют на поле боя, с полного хода короткая остановка, выстрел, резкий поворот, сбивая противнику прицел и подставляя свою лобовую броню, или ныряя в облако дыма. Хотя у этой машины дымовые гранатометы отсутствовали, снятые за ненадобностью — боеприпасов к ним не было. Так же и рация была заменена на стандартную немецкую, а вот оптика осталась прежней, явно не «цейс», но заметно лучше, чем на ранних русских Т-34.

В общем — «тигренок». Повезло и с мехводом, унтер-офицер Финке был танкистом со стажем, застал еще Францию и самое начало русской кампании, был ранен и комиссован, а сейчас, по новым правилам, возвращен в строй. Воевал он на «тройке», что тоже было удачей — те, кто был знаком лишь с «тиграми» и поздними версиями «пантер», где передачи переключались буквально, двумя пальцами, причем не требовалось включать-выключать главный фрикцион, вряд ли сумели бы привыкнуть к более примитивному русскому управлению, требующему еще и немалой силы. Впрочем, усилие на рычагах было терпимым — не то что у Т-34 начала войны, когда водителю надо было напрягать спину и давить коленом, здесь физически здоровый человек вполне мог справиться одной рукой. А маневренность у русского танка оказалась просто изумительной, как и проходимость, грязи, в которой вязли «тигры», он просто не замечал.