— А вы не подумали, что кроме состояния «готов» или «не готов» может быть еще и «на грани»? — спросил Кириллов. — Когда все еще на развилке, но один камешек может лавину столкнуть?

— Держались же, — отвечаю. — Про «боевую службу» знаете? Когда наш крейсер, примерно как «Ворошилов», должен в мирное время постоянно висеть на хвосте американского авианосного соединения, в пределах досягаемости своих орудий. И, получив приказ, расстрелять авианосец в считанные минуты, до того как быть самим потопленными — как камикадзе. Причем в Суэцкий кризис, а вроде и еще было такое, поводом для войны мог считаться массированный взлет палубной авиации — после чего надо было стрелять, не дожидаясь никакой команды с берега. Чаще всего такую службу в Средиземке несли, начиная с семидесятых. Почти двадцать лет, до девяносто первого — но обошлось же!

— Вопрос прямой и конкретный: что было бы, попади вы не в сорок второй, а двадцатью годами позже, в ваш Карибский кризис? — прищурился Кириллов. — И американцы ведут себя предельно враждебно. Вы бы влепили в них атомным зарядом, без санкции правительства — решив патриотически, что так будет лучше, или банально спасая себя, если бы янки атаковали? Зная вас, почти уверен, что так бы и было. И — привет, Третья мировая! Когда вы в январе норвежцев у Шпицбергена атаковали — да, формально выполняя приказ — нашлись такие «доброжелатели», что сигнализировали: Лазарев союзников больше, чем фашистов ненавидит и строго в рамках приказа старается так, чтобы у тех всегда был максимум жертв. И всерьез рассматривалась возможность вас с К-25 снять, на берег перевести, в Наркомат ВМФ или на преподавательскую работу, а назначить или вашего помощника, или даже Видяева — но товарищ Сталин Кузнецова послушал, авторитетно заявившего, что при смене командира по уставу положено экипажу весь курс боевой подготовки пересдать, и первые походы с проверяющим из штаба — а где такого найти, кроме вас же? Вот и вышло, что за все Головко с Зозулей пришлось отдуваться, и мне тоже досталось. Так что имейте в виду!

Такой вот неприятный вышел разговор. А после — снова заботы. Поскольку задерживаться в Специи нам нежелательно, немцы авианалет организуют, и хоть ПВО мощное, от случайной бомбы-дуры никто не застрахован. И задача прервать сообщение отрезанных на «сапоге» немцев с французскими портами, на нас осталась. Так что в море нам, и чем раньше, тем лучше. А надо было еще и мне в штаб к Владимирскому ехать, на предмет подготовки будущего выхода эскадры, взаимодействовать мы должны тесно лишь с нашими кораблями, и только через них с итальянцами. Пришлось еще раз обговорить с командирами эсминцев порядок связи и совместной работы по вражеским лодками, как мы на севере делали — мы не жадные, боевым счетом поделимся охотно, чтобы торпеды с СН не тратить.

И был напоследок еще один разговор. С тем, кто в «демократические» времена был известен, как один из главных сталинских злодеев.

Не любят? Ну, так я не девушка, чтобы меня любили!

За своего не считают? Наши, советские командиры, простите, офицеры — а рожи скорчили, как «благородия», увидев агента Третьего отделения. Хотя у тех жандармов, если подумать, функция была та же — следить, чтобы все было по государевой воле. Ну а армия, а особенно флот, что тогда, что сейчас — свои за своих горой. Бардак, а то и явное преступление, и прикроют, и покроют, «сами разберемся» — а это чревато. Даже если в конкретном случае действительно разберутся — вместо урока на будущее, чувство вседозволенности, что раз сошло, сойдет и снова. А вот хрен вам!

…Самая неприглядная картина организации управления войсками. Комфронта Козлов не знает положения частей на фронте, их состояния, а также группировки противника. Ни по одной дивизии нет данных о численном составе людей, наличии артиллерии и минометов. Козлов оставляет впечатление растерявшегося и неуверенного в своих действиях командира. Никто из руководящих работников фронта с момента занятия Керченского полуострова в войсках не был…

(Прим. автора — здесь и далее, доклады Мехлиса в Ставку подлинные).

Январь сорок второго, Крымский фронт. Он, Мехлис, ведь пытался тогда — предупредить, предотвратить. Как вообще можно было командовать, если штаб поначалу находился в Тбилиси, и лишь по его, Мехлиса, настоянию, переехал в Керчь? А Козлов совершенно не годился на место командующего фронтом. И опять же, не кто-то, а товарищ Мехлис требовал от Ставки срочно поставить сюда Рокоссовского — но не успели. И каков поп, таков и его приход — каков комфронтом, такие у него и командармы!

…Командующий 44-й армией Черняк — безграмотный человек, неспособный руководить армией. Его начштаба Рождественский — мальчишка, а не организатор войск. Можно диву даваться, чья рука представила Черняка к званию генерал-лейтенанта…

Террор, расстрелы перед строем, невзирая на чин? Было и такое. Еще с финской — а как было поступить с Виноградовым, который бездарно погубил свою дивизию, а сам удрал в тыл? Еще можно простить неумение и безграмотность — тот же Черняк, разжалованный до полковника, вполне справлялся с дивизией на второстепенном фронте. Это была совсем другая война, к которой не подходил прежний опыт — того же Козлова, прапорщика Империалистической войны и комполка Гражданской, Черняка — пулеметчика царской армии и взводного в Польском походе РККА — и самого Мехлиса, фейерверкера (по современному, сержанта) Второй артиллерийской бригады.

Не хватало опыта и таланта, нужных для этой войны — и оттого ошибки были неизбежны. Но нельзя прощать трусость, подлость и предательство. Власов перебежал к немцам, будучи уверен, что при выходе из окружения его расстреляют — очень может быть, что, и расстреляли бы, за допущенные им грубейшие ошибки, обернувшиеся большой кровью. Хотя там не один Власов был виноват.

Мехлис был на своем месте — наркомом Госконтроля. Где его фанатичная преданность товарищу Сталину, а также честность, неподкупность, личная храбрость — были незаменимы. Кадры решают все — насколько прав был Сталин, сказав это! Человек на своем месте справится с задачей, если ему не мешать. Иначе же жди беды, рано или поздно!

И потому Мехлис был не то что обижен, разве можно обижаться на Вождя — как удивлен фактом появления возле него людей с особым допуском, как-то незаметно составивших «ближний круг» Первого лица. Равно как и информации с невиданным раньше уровнем «ОГВ» — особой государственной важности — к которой не было доступа даже у членов ЦК. В то же время нельзя было не признать, что решения, принимаемые новым кругом посвященных, всегда были беспроигрышными — касаемо стратегии, политики, экономики, кадровых решений. Хотя логика их была совершенно непонятна. В крупную немилость впал Хрущев, и все, кто был к нему близок. А кое-кто из ответственных товарищей попытался очень осторожно — нет, не помешать, а прозондировать, кто и что за всем этим стоит — и тут же был окорочен, кому-то просто разъяснили пагубность их поступков, в вежливой и не очень форме, кого-то сняли с должности и загнали в самую дальнюю дыру, а кто-то даже и вовсе пропал бесследно. Причем Хрущева и в Средней Азии не оставили в покое — после авантюры с каналом через Каракумы, он затеял в Ашхабаде быстрое и масштабное строительство и получил за это окрик из Москвы! Известно ли вам, что Туркмения является сейсмоопасным местом, и в случае землетрясения все ваши наспех построенные многоэтажные бараки станут братскими могилами? Построенное принять, временной мерой — но с условием расселить и снести не позже сорок седьмого года. Обвинение было явно надуманным — ну не было отмечено разрушительных землетрясений в Средней Азии за последние несколько веков! Хотя и в Ялте тоже, а еще раньше в Мессине — но не может этого предсказать заранее даже самая передовая советская наука. Так что Хрущев, пребывая в крайней меланхолии — странно, а отчего еще не арестован и даже не снят? — осторожно, по всем оказиям, запрашивал всех своих прежних знакомых о причинах, за что на него так рассердился сам?