Теперь Мехлис знал ответ. Но ни в коем случае не поделился бы с этим преступником, заслуживающим, на его взгляд, самой суровой кары. Вождя решил грязью облить, как какую-то троцкистско-зиновьевско-бухаринскую сволочь? Вот только Сталин приговаривал побежденных противников — а этот решил уже мертвого, на кого бы при жизни и глаз не посмел поднять, ради собственной выгоды и авторитета? Наплевав, что это взорвет изнутри соцлагерь — в Венгрии едва усмирили, а Китай и Албания так и ушли. И предательство, начатое Хрущевым и завершенное другими к концу века, было тем гнуснее, что великую страну социализма, надежду всего прогрессивного человечества, сдали свои, вышедшие из Партии же, а не засланные шпионы и не тайная белогвардейская организация! Как же прав был Сталин, говоря об усилении классовой борьбы по мере развития коммунизма!

И новые мудрые слова Вождя: «Мы ошиблись с лечением. Репрессии нужны, но лишь как хирургия, чтобы отделить уже сгнившее. Но мы же не лечим ножом простуду, а головную боль — топором? И надо помнить, что в стерильных условиях организм теряет устойчивость к микробам. А для иммунитета нужна прививка вакцины — ослабленной культуры бацилл. Именно в этом плане надлежит рассматривать нашу терпимость, например, к Церкви. Но особый интерес для нас в этом плане представляют итальянские товарищи. Если у нас единство, однопартийность, — это основа, то по их теории, компартия, оставаясь ведущей политической силой, не должна становиться монополистом, а постоянно подтверждать свое право быть руководящей и направляющей в споре с прочими партиями, включая даже откровенно буржуазные! В перспективе, именно эта «общедемократия» позволит отмереть и государству — а вытеснение враждебных сил из политической борьбы предполагается не истреблением их партийного актива, а естественным отмиранием опорного класса. Причем это возможно даже в капиталистической стране — план «бархатной революции», придуманный Грамши, к сожалению, был взят на вооружение нашими врагами, реализовавшими его против нас в конце века. Этот план был невозможен для нас в семнадцатом, мы вынуждены были жить по законам осажденной крепости, форсируя движение вперед через кровь. Теперь же мы сильны — и можем позволить себе ступать мягко».

Теперь Мехлис знал, что делать. Гениальность вождя — проверить новую линию сначала в чужой стране, которая еще очень нескоро войдет в СССР. Впрочем, Союз в этой истории будет иметь совсем иной смысл — именно союз государств, вокруг центрального русского ядра, включающего в себя по окраинам культурные автономии. С течением времени новые республики перейдут в разряд автономий — и таким образом, СССР постепенно распространится на весь мир. Возможно, даже без войны, если итальянские товарищи окажутся правы. Будет тяжело — но когда коммунисты боялись трудных путей? Потому что контролировать ситуацию куда сложнее, чем разрешить ее одним ударом.

«А вы посмотритэ, кто у нас будэт нэдоволэн перестройкой, товарищ Мехлис?»

Грузинский акцент в речи Сталина появлялся, лишь когда вождь был по-настоящему взволнован. Значит, новый курс, по иронии названный так же, как горбачевское предательство, сначала в Италии, затем в Польше, Румынии, Венгрии, Болгарии, Германии — и в завершение в СССР. С послаблениями в сторону «демократии», «плюрализма», даже мелкой частной собственности, на уровне советской кооперации — что должно ввести в заблуждение наших заклятых «друзей» с запада. Но в тени, с изнанки — жесткий контроль: новая контора товарища Пономаренко, «внутренняя разведка», уже прозванная среди своих инквизицией — судя по целям и методам, при царе это Охранным отделением называлось?

И — «товарищи потомки», важный элемент плана. Надо познакомиться с ними поближе!

— Это будет война, — сказал товарищ Мехлис, — пусть и без выстрелов, может быть, но война. Раз эти — не успокоятся, не забудут, не простят. Вы там однажды уже поверили в капитализм с человеческим лицом, чем кончилось для вас?

Мы сидели в кают-компании «Воронежа» — я, Сан Саныч, Елизаров, Сирый, Буров, ну и остальные офицеры. Петровича не было — бдил в ЦП, оставшись за меня. Зато был Брюс, и еще кто-то из спецназа — только наши, из будущего. Наш же гость мало интересовался техникой — «а что я в этом понимаю?» — но задавал множество вопросов по жизни «там», включая бытовые мелочи. Удивлены были и он, и все мы — хотя провели здесь уже полтора года, но в военное время, а это специфика, тут и к денежному довольствию относишься философски, пребывая на казенном. А в довоенном СССР красный командир, что армии, что флота, был фигурой — как по почету, так и по уровню жизни — гораздо более уважаемой, чем, например, кооператор. Правда, этот уровень тоже от привычного нам сильно отличался — так, даже человек в звании, условно, полковничьем, если говорить не только об армии, но и партийных или хозяйственных чинах, науке, культуре, вполне мог жить в комнате в коммуналке, если не имел семьи — причем по собственному выбору: «Вы лучше семейным жилплощадь дайте». В то же время чин с женой и детьми — и не только военный или партийный, но и инженер или профессор — вполне мог иметь домработницу, кухарку и няню. Личных автомашин было очень мало, бензина практически не было в свободной продаже, и собственникам надо было «прикрепляться» к какой-то из контор. Также и дачи, как правило, были отличительной чертой интеллигенции, прежде всего творческой — хотя весьма распространено было «на лето, к родственникам в деревню». Но чтобы офицер атомной подлодки мыкался на берегу без квартиры, имел грошовую зарплату, да и ту не получал месяцами, как было у нас в девяностые — это не укладывалось у товарища Мехлиса в голове! Как и то, что в двухтысячные, когда все как-то выровнялось уже при Путине, защитники Отечества, в подготовку которых государство вложило огромные средства, были в глазах общества и по достатку много ниже «деловых»:

— Это ведь прямой подрыв не только обороноспособности, но и государственных основ! У вас там вредители наверху сидели? Читал я про ваши трудности — но представить не мог, чтобы настолько. И никто против этого безобразия не протестовал?

— Армия и флот вне политики, — отвечаю я, — именно так нам говорили с самого верха. Горбач, который был не только президентом, но и генсеком, то есть вождем — а каково в СССР спорить с вождем, уж вам-то должно быть известно. Когда Ленин нэп вводил, многие протестовали? Вождь большой — ему виднее.

— Ленин тогда объяснял Партии и народу про временное отступление ради конечной победы коммунизма, «от пролетарского штурма к трудовой осаде», — заявил Мехлис, — у вас же, насколько я прочел, речь шла о полном отказе от коммунизма как конечной цели, то есть полное попрание высоких идеалов! Предательство было налицо — так отчего никто не протестовал?

— А не было идеи, — отвечаю, — «учение Маркса — Ленина — Сталина истинно, потому что верно». Это, и правда, было в ваше время — теория, наиболее правдиво объяснявшая мир вокруг. А в конце века — превратилась в набор мертвых догм, никакого отношения к действительности не имеющих. Читал я тут «Краткий курс» — и заметил, что еще при жизни Сталина, пошли Бог ему многие лета, не говоря уже про Ильича, идея жила — менялась, активно откликалась на происходящее. А после, при Хруще и Брежневе, мне отец рассказывал — всякие там экзамены по марксистско-ленинской философии, материалы очередного съезда никто и не учил, достаточно было самых общих фраз про углубить, улучшить, ускорить и вперед к победе коммунизма. И никто не мог внятно объяснить, а отчего это революции на Западе нет, если коммунизм — это следующая и более прогрессивная формация. Вот и вышло — я уже про себя говорю — когда грянуло, мы, кто в погонах, за Отечество сражаться и умирать были готовы, а идею никто уже всерьез не воспринимал. А отчего так вышло, вопрос не ко мне.