Мы очень опасались нападений «вервольфа», предполагая это чем-то похожим на русских партизан, о которых недавно смотрели русский же фильм, той же студии, что подарила миру «Индиану Джонса». Потому, гражданским немцам было небезопасно смотреть на прохождение наших колонн, как и находиться в высоких зданиях, пригодных для снайперов и корректировщиков — еще французы жаловались, что по пути движения американских войск не остается ни одной нерасстрелянной церкви с колокольней, но жизнь наших солдат дороже! Однако никаких инцидентов не было, и наибольшие трудности были, организовать движение колонн, чтобы не возникало беспорядка. Немцы умеют строить отличные автострады, ничем не хуже чем у нас в Штатах — но даже они не могли вместить огромного количества боевых и транспортных машин двух наших корпусов. Этот вид вызывал у меня не только восхищение, но и страх — если у немцев за холмами стоит артиллерия, будет бойня. Успокаивало лишь, что весь маршрут нашего движения плотно прикрывался авиацией, отслеживающей заранее любую вражескую активность впереди. Несколько раз, «тандерболты» наносили удар по местам, показавшимся подозрительными. Если при этом был нанесен ущерб немецкой гражданской собственности — что делать, война!

В Кайзерслаутерн нас не впустили. Сначала командир разведывательного отряда доложил, что встретил русских, они перекрыли дорогу, и утверждают, что дальше уже начинается их территория. В момент первой встречи русских было не больше десятка солдат во главе с лейтенантом, но когда я подъехал, в сопровождении штаба и охраны, то увидел не меньше батальона русской мотопехоты, выдвинувшейся со стороны города. Последовал мой напряженный разговор с русским офицером в чине майора или капитана, — по его словам, эти русские были передовым отрядом танкового корпуса, только что занявшего Кайзерслаутерн и в настоящий момент принимающего капитуляцию гарнизона. На мои возражения, что Сталин назвал зоной русских интересов лишь правый берег Рейна, русский ответил, что нас лишь предупреждали о невхождении туда, но ничего не говорилось о будущей границе зон оккупации.

— Военная необходимость, господин генерал. Когда мы вошли в Мангейм, то не увидели на другом берегу союзных войск — зато там были немцы, которых никак нельзя было оставить неразоруженными. Если бы вы были чуть быстрее, то избавили бы нас от этого труда.

А в это время мои солдаты с радостью общались с русскими, чему мало мешал даже языковый барьер — фотографировались, обменивались сувенирами. Меня удивило, что если наши американские парни были все молодые, сытые и здоровые, «железные парни Метца», как звали солдат нашей 95-й пехотной дивизии, то у русских довольно много было людей старшего возраста, имевших совсем не воинственный вид — однако же, именно они прошли две трети Европы, от Волги до Рейна, это было несправедливо к Америке! Я связался с высшим командованием, и с разочарованием получил категорический приказ, с русскими в конфликт не вступать!

Свидетельствую, что случившееся было следствием предательства Роммеля, сумевшего привлечь на свою сторону и генерала Штудента, отдавшего соответствующий приказ 1-й и 4-й парашютным дивизиям (последняя из которых как раз и была ответственна за Кайзерслаутерн, Людвигсхавен и Мангейм). В итоге, в полосе Третьей американской армии линия между зонами оккупации прошла от Рейна по рекам Наэ, Глан, Лаутер, дальше по горам Пфарцервальд до французской границы; севернее же русские, еще 1 мая, взяв Висбаден и Бонн, также продвинулись от Рейна на запад — в итоге, результатом нашего отчаянного наступления стало лишь занятие крохотного участка Германии от Саарбрюкена до Трира (еще севернее, от Аахена до Кобленца, удалось продвинуться Первой армии). И это была вся американская оккупационная зона в собственно Германии, не считая Эльзас-Лотарингии — после оставленная нами в обмен на уход русских с юга Франции и из восточных провинций Нидерландов!

Но я никогда не забуду позорную картину, как поток американской военной мощи останавливается на дороге перед русским шлагбаумом, за которым горстка советских солдат, совершенно не грозного вида.

Может быть мы, американцы, и не имели европейского военного опыта — но мы очень быстро учились. И я никогда не отрекусь от своих слов, позже сказанных мной в Париже генералу Эйзенхауэру, в присутствии многих достойных свидетелей.

Если бы мне был отдан приказ, я бы, с моей великолепной армией, взялся бы пройти за полгода от Рейна до Москвы — сделав то, что не удалось проклятому неудачнику Гитлеру!

Если бы мне тогда был отдан приказ.

Как я День Победы встретил? В Берлине, конечно!

Фюрера пойманного кому надо сдали — думаете, отпустили нас отсыпаться? Каждому надлежит самый подробный отчет написать — с последующими уточнениями и выявлением расхождений! Документы, что мы захватили (а выгребали из вагона все бумаги и в дикой спешке) — где, и в каком порядке лежали? К итальянским товарищам — особых переводчиков приставили, не нас. Успокаивало лишь, что Гитлера с Герингом трясти будут куда круче — мы сейчас отпишемся, и свободны, а из них еще душу вынут, как они готовили самое страшное преступление против всего человечества.

Главным был тот, на молодого Брежнева похожий — вспомнил я, наконец, его портрет, еще одна легенда советской разведки, Наум Исаакович Эйтингтон, он командовал, когда в сороковом Троцкого убили. Нет, к нам у него никаких подозрений не было — но как я понял, главный вопрос был, а тот ли фюрер, не двойник? Решили все же, в первом приближении, что тот самый.

Лючия и через это испытание прошла успешно. И даже с радостью — ее первый вопрос ко мне был, после:

— Мой кабальеро, это значит, все окончательно признали меня в твоем отряде?

Галчонок, ну вот скажи, какого черта ты на немку врукопашную бросалась — а если бы она и в тебя шмальнула, повезло лишь тебе, что ты сбоку стояла, ей повернуться было неудобно, да еще и вправо? А зачем ты ей на полу мордобой устроила — нет, мне не ее жалко, а тебя, если бы она сообразила твой же пистолет у тебя из-за пояса схватить, у нее же руки были свободны, пока ты ее физиономию полировала — опять повезло тебе, что эта Гертруда или как ее там, падая, долбанулась головой. Я чему тебя учил — ну да, знаю, в первом настоящем бою многое из головы вылетает (так что и то хорошо, что в драку бросилась, а не стояла столбом и не побежала с визгом, и такое случается) — но ты понимаешь, что только чудом там лежать не осталась?

— А каким же был твой первый бой, мой кабальеро?

Галчонок, мне просто повезло — что был очень хороший наставник (наш Андрей Витальевич, что сейчас в Москве заправляет), и гораздо более долгий срок тренировок, когда нужные действия уже в рефлексы вбиваются. Ну и начинал я еще до этой войны, на войне иной, меньшей — но о том рассказать не могу. И то, ты пойми, при всей моей выучке, все равно убить могут, нет гарантии стопроцентной. А так как суют нас в самое пекло, даже когда войны нет — то шанс до старости дожить у меня куда меньше, чем у какого-нибудь крестьянина из твоей деревни.

— Так и должно быть — ты ведь рыцарь!

Куда деться, раз сам Папа так назвал. Но женщин-рыцарей не бывает! У нас принято, что женщины в строй, это когда война насмерть — иначе же выходит, что мы, мужики, плохо свой воинский долг исполнили. Убьют тебя в следующем бою, не всегда же везет! А я, уж прости, только тебя прикрывать не могу — в бою у каждого своя задача есть! Одно хорошо, войне уже совсем конец — так что поедешь ты, птичка-лючия, домой, в свою солнечную Италию. Ну а я — на свой Северный Флот.

И тут она заплакала. А после сказала твердо — мой кабальеро, но пока мы вместе, ты мой!

Еще целые двое суток нас не трогали! Решали, наверное, куда нас дальше — обратно на юг, где наши Рим должны брать, или… Решили все же, на север! В распоряжение штаба Первого Белорусского — в Берлин! Всей группой — мы ладно, а что там минерам-подрывникам делать? Но начальству виднее — будем, значит, «спецгруппой Ставки», как в давно прочитанном романе Конюшевского. У него, кажется, Берлин в сентябре сорок четвертого же брали — ну а мы к маю управимся. Неужели и тут будет — девятого числа?