Весь февраль немецкий фронт у Гавра еще кое-как держался, упруго подаваясь назад, но часто огрызаясь контратаками, иногда даже успешными. Приходилось участвовать и 101-му батальону, потери за все время составили восемь машин, за три десятка уничтоженных «шерманов» и «кромвелей». Американцы не умели взаимодействовать танками и пехотой настолько же хорошо, как немцы, и в последний год, русские — и потому внезапный огонь из засад оказывался против них эффективным. Но даже если удавалось нанести англосаксам урон, развить успех своей атакой удавалось очень редко. И постоянная усталость — поскольку днем передвигаться по дорогам, и вообще находиться на открытой местности, было невозможно по определению, проклятые «джабы», истребители-бомбардировщики, гонялись даже за одиночными повозками и мотоциклистами, то передислокации, пополнение топлива и боезапаса, происходили ночью, а затем наступал очередной боевой день — и если стоя в резерве в тылу можно было выспаться, то на передовой спать приходилось урывками, на закате и перед рассветом. Но храбрые дойче зольдатен держались, и потери янки и англичан были, пожалуй, не меньше, если не больше!
Оборона вокруг плацдарма рухнула первого марта. Никогда еще Виттман не видел такого количества самолетов в небе, и это был враг, а истребители люфтваффе не появлялись вообще! Немецкие позиции были буквально перепаханы, сровнены с землей градом снарядов и бомб — и лишь после этого американцы пошли вперед, неудержимой лавиной, почти не встречая сопротивления. Руан был взят четвертого марта, немцы беспорядочно отступали. Сильнейшей стороной германской армии до сего времени была логистика, когда все необходимое для боя всегда оказывалось в нужном месте в нужное время, теперь это было невозможно, преимущество здесь перешло к американцам. Спасало лишь то, что американская пехота, по меркам ветеранов Восточного фронта, была откровенно слаба, и что американские командиры низового звена, до полкового уровня, заметно уступали немцам. А еще изобилие живых изгородей, где так удобно прятать фаустпатронщиков, и минометы, бывшие на этом театре самым эффективным противопехотным оружием. Но авиация просто душила! Над Зееловскими высотами Виттман видел ожесточенные воздушные бои, люфтваффе отчаянно пыталось вырвать у русских победу. Возле Руана немецкие самолеты были замечены — счесть по пальцам одной руки. А «тайфунов» и «тандерболтов» становилось все больше, хорошо хоть не было ничего похожего на русские бипланы, бомбящие ночью прямо по огоньку зажженной сигареты — в темноте летали лишь бомбардировщики, на цели в тылу. В итоге, начались перебои со снабжением, чего раньше все ж не было, даже ночью не всегда удавалось полностью дозаправиться и пополнить боезапас, у тыловых объяснение было обычное — железнодорожную станцию разбомбили, перегружали на автомашины, едва проскочили в объезд, на шоссе разбит мост, все дороги в воронках.
Два дня назад пришел приказ, совместно с 17-й танковой дивизией нанести контрудар. При выдвижении на исходный рубеж совершено неожиданно наткнулись на англичан — деревня, через которую был указан маршрут движения, оказалась занятой британскими танкистами. Это было удачей, что Виттман, в предрассветных сумерках, первым сумел различить угловатые коробки «кромвелей» стоящих вдоль улицы колонной. Чертова русская оптика — хотя в остальном «тигренок» оказался выше всяких похвал, наилучшим образом подходя именно для роли головного дозора или разведки — передвигаясь по любой местности, любым дорогам, или вовсе без них, гораздо быстрее батальонной колонны, и в состоянии уцелеть во внезапном боестолкновении, а не сгореть в первые же секунды, как легкие машины, неожиданно полезным было и то, что вид Т-54 сильно отличался от немецких танков, хорошо знакомых англичанам и американцам. Вот и тогда, британский часовой на въезде в деревню лишь махнул рукой с фонариком, место того, чтобы сразу поднять тревогу.
— Бронебойным заряжай! — скомандовал Виттман — удрать не успеем, расстреляют, придется драться. Вперед, и с нами бог!
Там было еще что-то на обочине, «виллис» или легкий броневик — оказалось под гусеницами раньше, чем Виттман успел рассмотреть. Не было слышно за ревом танкового дизеля, успел часовой крикнуть или выстрелить, в следующую секунду ударила пушка. С ходу, с тряски — и снаряд угодил не в головной, а в следующий за ним танк, британцы стояли друг за другом, как на расстрел. Дистанция быстро сокращалась, выстрел, выстрел, выстрел — очередной «кромвель» вспыхнул от прямого попадания снаряда всего с двадцати метров! Почему они стоят, даже не пытаются сопротивляться? Да они же без экипажей — вот, британцы выскакивают из домой, перебегают улицу, пытаются заскочить в танки — из пулемета по ним, патронов не жалеть! Шевеление справа, за забором, летит граната, слава богу, не под гусеницу, мимо! Финке, вправо, дави их! Страшный удар в борт башни, но броня не пробита, рикошет! Финке, разворот на месте! Башню вправо! Один из «кромвелей» мимо которого мы проскочили, развернул башню, стреляет. Выстрелы одновременно, но английский снаряд пролетел мимо, может даже в каких-то сантиметрах, а мы не промахнулись, горит англичанин!
Последний «кромвель» они тогда уничтожили, когда тот выполз впереди на перекрестке откуда-то справа. Британцы просыпались и становились готовыми к бою, игра становилась смертельно опасной — да сколько их тут? Тут удачно нарисовался поворот налево, с улицы в поле, в темноту — спасение!
Они уходили прочь, а в деревне жарко горело не меньше десятка «кромвелей», взрывались боеприпасы. Только сейчас Виттман почувствовал, что в танке невозможно дышать. У всех германских машин была продувка ствола компрессором после выстрела, у русских был эжектор на стволе — но что было делать с гильзами, источавшими густой белый дым? Пришлось открыть башенные люки, и заряжающий, надев толстые брезентовые рукавицы, поспешно выбрасывал гильзы вон. А Виттман думал, что он скажет оберштурмфюреру Хюббнеру, замещающему его в батальоне — отчего не поспешили на помощь, был ведь шанс уделать этих британцев полностью и бесповоротно! Хотя целая танковая рота, расстрелянная без малейшего своего урона, это тоже отличный результат!
17-я дивизия к назначенному сроку так и не подошла. Утром узнали, что она на марше попала под бомбовый ковер, на перекрестке дорог, теперь англосаксы ночами иногда бомбили и так, по маркерам, сброшенным «тайфунами». Зато поступил новый приказ, выбить британцев из этой самой деревни. Хотя было очевидно, что завтра ее сдадут — но хотя бы нанести противнику ущерб.
И вот, сейчас Виттман, осторожно выдвинувшись почти до гребня холма, осматривал поле будущего боя. Там еще чернели коробки сгоревших танков, одиннадцать штук. Но живого и невредимого противника было гораздо больше — и кажется, на этот раз там были не только «кромвели», но и «шерманы», и много пехоты. А в батальоне осталось шестнадцать танков — два «кенига», один «ягдтигр», два «тигра», шесть «пантер», четыре «штуга» и «тигренок», и это с учетом того, что было еще одно пополнение, после Берлина! К вечеру наконец прибыли какие-то ошметки от 17-й дивизии — еще два десятка «пантер» и «четверок», неполный дивизион легких гаубиц, батальон бронепехоты, самоходно-зенитная батарея. Командир, штандартенфюрер Клингенберг, был в свое время легендой панцерваффе — в сорок первом он захватил Белград, имея всего один разведбатальон дивизии «Рейх».
— Решились идти засветло — сказал он, после рапорта Виттмана об обстановке — после того налета, я приказал тряпье, старую резину поджечь, чтобы был дым, так и стояли на дневке, на виду у британского воронья, будто подбитые. Однако же после обеда они снова бомбили — может, что-то заметили, а может, просто бомбы некуда было бросить. И мы решились, один черт, стоя сожгут, или на ходу! По пути еще раз налетели, но зенитчики выручили — хотя полдесятка машин потеряли, но и одного англичанина приземлить удалось.
Надо было атаковать — а пространства для маневра не было. Поле размокло, и даже «пантеры» могли двигаться по нему с трудом, надрывая моторы — «четверкам» и «штугам» было легче, ну, а «тигренок», как было сказано, грязи и не замечал. Зато «тигры» вообще не могли сойти с дороги. И еще было очень плохо, что у артиллеристов оказалось совсем мало снарядов. Оставалось еще время… странно, даже на русском фронте Виттман никогда не испытывал меланхолии перед боем, только злой решительный азарт! Но сейчас в голову лезли всякие неприятные мысли — вроде той, что семьдесят лет назад по этим же полям и холмам шли лавиной непобедимые гренадеры великого Мольтке, и французы отступали огрызаясь — но на каждый их выстрел, пруссаки отвечали десятью, и надвигались, втаптывая лягушатников в грязь… а вот теперь и мы в точно таком положении, и одиннадцать британцев, сожженных вчера, и два, три раза по столько же, что сгорят сейчас, если нам повезет, ничего по большому счету не изменят! Похоже, что Германия проиграла эту войну — но не думать об этом, вообще не задумываться, что будет дальше, а честно исполнять свой долг!
