Но он, Мальгузу, совершенно ни при чем! Он никогда не был заговорщиком — всего лишь мирный буржуа, носящий мундир, военная служба ведь такая же работа, не хуже других? Это какая-то ошибка — за что меня арестовали? Это произвол!
Ему не дали даже толком одеться, сунули в фургон. Что стало с Франсуазой, капитан не видел — может, немцы отпустят совершенно постороннюю даму? Хотя ходили слухи, что сейчас из гестапо не отпускают никого — у всех, туда попавших, выбор, или в концлагерь, или на тот свет.
Его бросили в холодную камеру, не дав ни пищи, ни воды. И словно забыли о нем. В голову лезли самые черные мысли. Последнее время и в кают-компаниях, и в матросских кубриках кораблей Тулонской эскадры открыто говорили — мы ничего не должны немцам! И дуракам ясно, что никакой прибыли с этой войны не будет — свое бы сохранить! Итальяшки удачно переметнулись, еще и в число победителей войдут — а мы чем хуже? За семьдесят лет эти проклятые боши трижды на нас нападали, какое тут к чертям германо-французское единство? Жалование выдают в «евро», на которые сегодня даже на «черном рынке» почти ничего не купишь, а завтра с этими бумажками лишь в сортир! А ведь в прошлую войну мы с русскими были на одной стороне. Даже наш Маршал наконец понял — и где он теперь, неизвестно, боши даже видимость «союзников» отбросили, ведут себя с добрыми французами хуже, чем мы с неграми на каком-нибудь Мадагаскаре. Мы бошам нужны лишь как пушечное мясо, сдохнуть за их интерес — как там этот, с московского радио говорил, «попали на Верден в чужой, проигранной войне». И об этих разговорах знал весь флот — а значит и немцы тоже, ведь их агенты повсюду! Неужели они сейчас решили предъявить счет к оплате — но ведь он, Мальгузу, никогда не был зачинщиком подобных бесед, а лишь не мешал им! И конечно, немцы не станут подозревать его, офицера французского флота, в симпатии к коммунистам — партии пролетариев и клошаров, а не приличных людей! У него нет никакой особой вины перед немцами — значит, его арест это ошибка, которая скоро разъяснится!
Двое эсэсманов потащили его по коридору, как неодушевленный объект. Их остановил шарфюрер, сказав — этого не в «отбивочную», Маэстро Фауст займется им сам. Допросная была похожа на бедно обставленную кухню с кафельным полом и стенами, на полках какие-то банки, тарелки, роскошная коллекция ножей вызвала у француза смутную тревогу. Его усадили и пристегнули к стулу рядом с разделочным столиком, и Мальгузу с ужасом узрел, что оный столик снабжен странного вида зажимами. Его пальцы вставили в них, больно зафиксировали — и оставили капитана в одиночестве, на несколько тягостных минут.
Вошел гауптштурмфюрер СС, еще молодой, блондин образцово арийской внешности — держа в руке, как ни странно, пучок зелени. Бросил его на столик рядом с руками командира «Алжира-Аахена-Вилката» и стал придирчиво выбирать нож. Мальгузу дернулся, пытаясь отодвинуться от проклятой разделочной доски, но зажимы были прочны как тиски, а стул привинчен к полу. Немец наконец-то выбрал здоровенный нож и, не обращая внимания на онемевшего француза начал мелко рубить зелень. Блестящее лезвие бешено сновало в считанных миллиметров от кончиков пальцев, ни разу не задев их. Мальгузу терпел минуту, потом заорал — что вы делаете?
— Зелень рублю — добродушно отозвался эсэсовец — если ее не измельчить, то она не сможет отдать кушанью всего своего аромата; искусство кулинара состоит в том, чтобы выжать из каждого компонента абсолютно все, что в нем есть, и сделать это изысканно.
— Зачем вы запугиваете меня — вскрикнул Мальгузу, не отрывая взгляд от мелькающего ножа — я и так скажу все, что знаю! И я готов в бою доказать верность Еврорейху. Что вы от меня хотите?
Немец будто не услышал. Лишь через несколько секунд, не прекращая своего занятия, бросил небрежно:
— Что вы хотели доказать и зачем? Француз немцу — заклятый враг, француз никогда не сможет стать немцем. Не сомневаюсь, что вы никогда не верили нашей пропаганде, а если вы не слушали русское или британское радио — так это вам только в минус. Тогда вы не просто враг, а еще и трусливый враг, что лишает меня удовольствия.
Мальгузу вздрогнул: нож почти коснулся его пальца.
— Может быть, вы надеетесь дожить до прихода русских или англичан — скучающим тоном продолжил немец — не буду вас разочаровывать, доживете. Вот только вы будете в состоянии маленького хорошенького кусочка плоти, от которого мы отрежем все лишнее, и дадим вам возможность увидеть аналогичную метаморфозу всех ваших родных, друзей, соседей. Особенно одной соседки. Что, малышка Франсуаза вам дороже жены? Как постыдно для воина Еврорейха такое пренебрежение семьей! Если кто-то возьмется вас лечить, то лишь продлит ваши ощущения. Отрастить заново руки, ноги, то что между них, ну и всякую мелочь, вроде носа и ушей, современная медицина не в состоянии. В средневековье такое наказание называлось «человек-свинья», и считалось милосердной заменой повешению. Хотя я бы выбрал петлю.
«Повар» в черном мундире наконец отложил нож, ссыпал измельченную зелень на тарелку, и, взглянув на полуживого Мальгузу, снял с полки одну из банок. От нее воняло спиртом и еще чем-то нехорошим.
— Хотите доказать, что представляете собой полезный для рейха «фрукт»? Тогда не прикидывайтесь зеленью, как многие до вас!
Француз сначала не сообразил, что за мелкие белые предметы находятся в банке. Затем он увидел на одном из них кусок ногтя, и провалился в забытье, его вырвало. Эсэсовец ловко отскочил в сторону, позвал конвоиров. Мальгузу привели в чувство несколькими ведрами воды, заодно сполоснув стол. Когда француз очнулся, немец спросил, участливым тоном:
— Кстати, вы не считаете, что без общества мадемуазель Франсуазы наша компания весьма скучна? — и, обернувшись к конвоиру, уже деловито — Генрих, обыск в ее квартире что-то дал?
— Ничего — доложил эсэсман — но обстановка богатая, не по средствам мадмуазель живет.
— Когда рейх ведет войну на истощение, роскошь преступна, а в руках лягушатников вдвойне омерзительна — вдруг взорвался Маэстро — а, вы принесли сюда кота этой мамзель?
Мальгузу ошеломленно взирал на упитанного мурлыку, который еще вчера добавлял уют квартире Франсуазы, а теперь злобно шипел в руках охранника.
— Дайте зверюгу мне, ну и жирен же! — приказал гауптштурмфюрер, и, обернувшись к французу, дико заорал — галльские петухи откармливают шлюхиных котов, когда Германия жрет эрзацы!
И, резко сбавив тон, самым мягким голосом, почти промурлыкал:
— Рейху к зимней компании мех пригодится, а кошатина при правильном приготовлении очень вкусна; эх, на берегах Волги крупные попадались…
Он бросил кота на столик, приказал охраннику — привязать, или подержать. Затем в руке Маэстро откуда-то появился странного вида нож. И напоследок, приказ второму охраннику, необычно учтиво:
— Пожалуйста, поднимите веки нашему дорогому гостю, чтобы не лишить его просмотра захватывающей лекции по биологии.
Мальгузу пришлось получить на свою голову еще не одно ведро воды, прежде чем рассказ о внутреннем устройстве кошачьих завершился. В ушах все еще стоял ужасный вой; француза мутило и хорошо, что желудок был уже пуст. Со стола убрали «наглядное пособие» и окатили водой. Истязатель (да, истязатель, хоть он ни разу даже не ударил своего пленника) придирчиво осматривал пушистую шкурку.
— Пожалуй, мы немного обокрадем Рейх — задумчиво произнес он — мы пригласим обворожительную Франсуазу и подарим ей мех на манто, а она в знак признательности преподнесет вам перчатки, а может и сапожки. Прямо со своих рук и ног — раз она такая пухленькая, с нее не убудет. Куда это вы!?
В этот раз Мальгузу одной воды не хватило и ему вкатили пару легких пощечин. Немец смотрел на него с нескрываемым разочарованием.
— За что не люблю французов, слишком они быстро ломаются; на востоке было куда интересней. Так я могу рассчитывать, что вы выведете свой корабль в море и исполните все приказы нашего адмирала, герра Кранке, преемника великого Тиле? Если вы будете разумны, никто из ваших близких не пострадает, а Франсуаза, по-прежнему гордящаяся своей атласной кожей, с радостью и любовью встретит вас при возвращении. Так будьте же благоразумны! И прошу, на мостике не падайте в обморок — не надо расстраивать кригскомиссара.
