Этель, казалось, не поверила ни одному слову, но всё же нехотя отдала листок. Видно давно уже просчитала, что гораздо слабее Жени физически: ни убежать, ни отвоевать трофей не получится. Взамен розового письма, Евгения вернула блондинке серое, и девушки продолжили путь.

Погода, к счастью, окончательно наладилась. Жене было уже не так зябко. Одежда начала хоть немного просыхать. Хуже дела обстояли с кроссовками. Они были залеплены грязью уже не только снаружи. Внутри тоже хлюпало что-то омерзительно вязкое. Но теперь у Евгении хотя бы появилась надежда, что ей удастся раздобыть новую пару обуви, когда доберётся до дома на холме. Ещё бы знать, сколько туда идти. Этот холм расположен прямо в городе или нужно будет ехать за город? На чём ехать? Тут транспорт-то хоть какой-то имеется? Судя по качеству дорог, вряд ли.

Жене хотелось расспросить блондинку о Парадайз. Чувствовалось, что она много знает об особенностях мира. Но та после обмена письмами стала хмурной и неразговорчивой. Евгения понимала, почему у Этель испортилось настроение. Блондинка переместилась сюда, чтобы отыскать парня, которого любит. Похоже, она не лжёт. Тогда понятна её досада. Чтобы найти человека, не зная толком, где его искать, нужно много денег. А обладателю серого письма, насколько Евгения поняла, уготована серая не особо обеспеченная жизнь.

Но как-то разговорить Этель всё-таки надо было. Без минимальных сведений Женя даже дорогу не найдёт к этому пресловутому холму. Она решила попробовать тему, на которую все влюблённые девушки не прочь поболтать.

— Этель, расскажи о Санди. Он, наверно, красавчик?

С темой Евгения угадала. Блондинка немного оживилась.

— Да. Очень красивый, — она чуть заметно улыбнулась каким-то своим мыслям. — У него голубые глаза. Даже нет, бирюзовые, как небо в Парадайз.

— А чего тут небо такое, не знаешь?

— Говорят, много неона в атмосфере.

Жене не очень понравилось, что состав воздуха здесь не такой, как на Земле. Но насколько помнила школьную химию — неон, вроде бы, к ядовитым газам не относился. Внушало оптимизм и то, что повеселевший после непогоды лес, был полон разной живности: слышно было щебетание птиц, а над головой кружили какие-то мошки. И все они чувствовали себя прекрасно, несмотря на неон в атмосфере.

— А как вы с Санди познакомились? — решила не терять инициативу Евгения.

— Он был учителем у нас в школе.

— Получается, намного старше тебя?

— На десять лет.

Женя невольно скептически качнула головой. Нет, сама по себе разница в десять лет ещё как-то укладывалась в рамки разумного, но это если забыть насколько Этель юна, и насколько в принципе неэтична связь между ученицей и учителем.

Блондинке Женин скепсис явно пришёлся не по вкусу. Она фыркнула:

— Полагаешь, когда жених старше тебя на тридцать лет, это лучше?

Евгения посмотрела вопросительно, чувствуя, что у фразы будет продолжение, и не ошиблась.

— Когда мне исполнилось семнадцать (это у нас возраст совершеннолетия), отец сосватал мне одного престарелого состоятельного господина, — последнее слово было произнесено с презрением. — Видела бы ты его.

У Жени шевельнулось сочувствие. Она догадалась, что дальше скажет Этель — неравный брак должен был залатать дырку в семейном бюджете. Так и оказалась.

— Отец в последние годы сильно разорился, — подтверждая мысли Евгении, продолжила блондинка. — Мы едва сводили концы с концами. А Медрик, мой жених, обещал помочь поправить дела. Брачный контракт состряпали за пару дней. Моего согласия никто не спрашивал.

— И мама?

— Умерла двенадцать лет назад, — голос Этель даже не дрогнул. Видимо, давно смирилась с утратой. Была совсем ребёнком, когда это произошло, и, скорее всего, почти не помнит мать.

Женя по-новому взглянула на хрупкую белокожую спутницу. Наполовину сирота, из бедной разорившейся семьи. Отец собирался использовать её, как товар. До чего омерзительно. Не удивительно, что у Этель такой неоднозначный характер. Всякого натерпелась.

Евгения больше не задавала вопросов. Не хотела бередить раны блондинки. Решила дать ей время стряхнуть грустные воспоминания. Воцарилась тишина. Ну, это если не считать противного чавканья жидкости в кроссовках. У Этель такой проблемы не наблюдалось. На её худеньких ножках были хоть и грубые, но довольно высокие сапоги, не в пример Жениным лёгким летним почти кедам. Но она старалась не обращать на чавканье внимания. И как только у неё это получилось, стали слышны разнообразные звуки леса. Они были и похожи, и не похожи на земные. Где-то невдалеке журчал ручей — нежно, завораживающе, знакомо. А вот жужжание и стрёкот насекомых были неприятными и навязчивыми, хотя тоже узнаваемыми. Но присутствовал ещё один звук. Чужой, не свойственный лесу. Он был едва различим, смешан с общей какофонией, но всё равно вызывал непонятное чувство тревоги. Не сам по себе. Жутко становилось от ощущения, что такого звука здесь быть не должно.

Женя озиралась по сторонам, пытаясь найти источник звука. И вдруг глаза выхватили нечто белое, лежащее на небольшом пригорке, устланном зелёным ковром невысоких лесных трав. Она сделала несколько шагов в направлении находки. Звук стал громче и отчётливей. И теперь Женя узнала его — плач ребёнка. Она помчалась в сторону пригорка, что было сил. Невозможно было поверить глазам: на траве, завёрнутый в белое одеяльце, лежал малыш. Совсем крохотный. Видимо, новорожденный. Его маленькое личико было сморщено. Он отчаянно кричал.

Макс глянул на часы — уже 10 утра. Он всю ночь тщательно изучал потайной минус первый этаж особняка, но так и не нашёл ни Жени, ни Карины. Даже следов их пребывания не заметил, если не считать странного силуэта, который померещился в стекле одного из стеллажей. Но силуэт пришлось списать на игру воображения, вызванную нервным перенапряжением. Потому как больше никаких намёков на то, что кто-то посещал минус первый этаж в последние несколько часов или даже дней, не обнаружилось.

Макс недоумевал. Где девушки? Ну, насчёт того, что Карина должна находиться здесь — это было только предположение, которое имело право и не подтвердиться. Но Женя-то точно никуда не могла деться из ванной комнаты, кроме как спуститься сюда. Что-то Максим упускал. Вообще-то, помещений разного назначения в этой скрытой части особняка оказалось достаточно много — можно заблудиться. Жилые комнаты, архивы, рабочие кабинеты и даже что-то вроде лаборатории. Но Макс обошёл их уже по нескольку раз. На всякий случай заглядывал в каждый шкафчик, в каждую нишу — никого.

Идти на очередной круг было бессмысленно, и Максим решил проанализировать ситуацию, опустившись в кресло в одной из комнат. Она как будто специально была спланирована для отдыха и раздумий. Из мебели лишь пара кресел и небольшой столик. И всё. Ничего не отвлекает от погружения в собственные мысли. Даже странно, для чего отцу было нужно такое помещение. Ни телевизора, ни компьютера.

Взгляд упёрся в голую стену, побродил по ней вверх-вниз, и вдруг Макс догадался, что тёмно-серая матовая поверхность — не что иное, как экран. Телевизор размером со стену? Или это не телевизор? Что должно отображаться на гигантском мониторе и как его включить? Пульта нигде не наблюдалось. Может, предусмотрено сенсорное управление? Макс встал, подошёл к экрану и прикоснулся к нему рукой. Ничего не произошло.

Не удивительно. Чтобы включить монитор, нужно не просто прикоснуться — нужно нарисовать на экране какой-то знак — пароль. Хм. Откуда Максим это знает? Секундное недоумение и вдруг воспоминания из раннего детства яркой вспышкой промелькнули в голове. Вот откуда эта информация — сидела на подсознании. Макс прикрыл глаза, чтобы воспоминание не ускользнуло, чтобы прокрутить его ещё раз не спеша.

Максиму года три-четыре, не больше. Он вбегает в комнату, очень похожую на ту, в которой сейчас находится. Отец сидит в кресле. Улыбается. Тогда он иногда позволял себе улыбнуться сыну. Максу жутко любопытно, ведь одна из стен светится, как гигантский телевизор. Что там за картинка? Кажется, какие-то люди. Максим точно не помнит. Ему трёхлетнему это было не так важно. Больше впечатляло не то, что на экране, а его размеры. В то время даже у Кольцовых ещё не было настолько впечатляющих девайсов.