Я все больше недоумевала, за каким лешим этой семье понадобилась невестка. Или баронесса не знает про проблемы сына?

___________________

*гипокрас – настойка винная, давно вышедшая из употребления. В вине настаивали мелко перемолотые мускатный орех, корицу, гвоздику и мед или сахар. Потом напиток процеживали, отжимая оставшиеся пряности, и подавали на стол.

Следующие несколько дней мужа я видела только за завтраком. На стол, кстати, еще два дня ставили уже откровенно попахивающие остатки со свадебного пира. Баронессе на пятый день стало плохо, она заработала диарею. Нина замучилась бегать через зал с дурно пахнущим горшком. Зато из своей комнаты свекровь не выходила до самого обеда следующего дня. Баронет то уезжал куда-то верхом, то разговаривал с какими-то селянами, приходящими непонятно откуда. Часть этих мужиков уходила на задний двор дома и там пропадала. Чтобы я не мельтешила под ногами, как заявила баронесса, меня отправили помогать на кухню. Высокой массивной женщине, Агапе, которая там, на кухне, командовала, баронесса лично приказала:

— Ты готовь сама, а эта вот пусть в помощь тебе будет, – она кивнула в мою сторону. – Народу кормить много нужно, пусть овощи чистит-режет и воду таскает. Больше с нее все равно никакого толку.

Работы мне хватало. С утра требовалось натаскать полный котел воды, который был вделан в плиту. Литров тридцать, не меньше. Колодец был не слишком далеко, а вода в нем потрясающе вкусной. Если бы не тяжеленные ведра, я ходила бы туда прогуливаться с удовольствием. После того как я наполняла котел, требовалось наполнить еще и бочку за домом.

Так я впервые попала на задний двор. Там в окружении пары десятков крестьян размахивал какой-то палкой баронет. Похоже, он обучал этих самых мужиков приемам боя или чему-то похожему. Только вот у мужиков палок не было: они по очереди держали в руках деревянный кинжал. Не представляю, куда за день расходовали половину воды из здоровенной, почти в мой рост, бочки. Не могли же люди столько выпить?

Натаскав воду, я садилась чистить и мыть бесконечные корзины овощей. Тут присутствовали и морковь, и картофель, крупная твердая репа и репчатый лук. Лук был довольно злой, и над ним я постоянно рыдала, так как требовались не пара луковок, а килограмма три-четыре.

Еду Агапа варила довольно странно. Я такое блюдо видела впервые. В большой, литров на пятнадцать, не меньше, котел она мелко крошила небольшой кусок соленого сала, вытапливала оттуда жир. А уж потом, впихнув в котел одновременно все порезанные овощи и добавив целый кочан крупно нарубленной капусты, повариха доливала туда пару ковшей воды и, закрыв крышкой это варево, почти полностью закрывала поддувало в печи.

Вся эта махина парилась часа два, не меньше, затем туда еще доливали крутого кипятка, высыпали целый ковшик пшена и добавляла две с горкой ложки крупной сероватой соли. Вот тут Агапа вставала к плите, подкидывала немного дров и, непрерывно помешивая, давала вареву закипеть. После закипания все шло по той же схеме: поддувало прикрывалось, котел закрывался крышкой и таким образом стоял до самого ужина. Блюдо получалось странное: разваренное в кашу, с неприятно мягкими и пресными овощами. К завтраку селян было необходимо нарезать с десяток буханок хлеба. Его привозили откуда-то. Я так думаю, что как раз из монастыря: хлеб был скверно пропеченный и лип к ножу. Нина занималась стиркой каких-то бесчисленных рубах и тряпок. В том самом котле, куда я таскала воду, она кипятила вонючий раствор, пахнущий хозяйственным мылом, и, ловко прихватив из корзины очередную рубаху или тряпку, кидала ее в отвар. Это бельевое месиво она периодически тыкала большими деревянными щипцами, заставляя комок белья медленно вращаться в кипящем мутном «бульоне». Думаю, что часть тряпок были портянками: воняли они просто неимоверно. Их также кипятили в общем котле, и никто не собирался отделять рубахи и штаны от этих средневековых «носков».

В целом, из-за бесконечно топящейся печи и испарений из котлов на кухне днем был натуральный ад: жара, духота, высокая влажность. Я сидела, чистя очередную порцию овощей, и размышляла, станет ли полегче, когда баронет наконец-то уедет. По лицу у меня бежали едкие капли пота. Но из-за того, что руки были грязными, вытирать их приходилось не рукой. Иногда я тыкалась лицом в собственное плечо, чтобы рубаха впитала пот и от него не щипало глаза.

Закончив чистить, я вставала к столу и прямо на нем, за неимением досок, начинала нарезать очередную груду овощей: такой котел с похлебкой Агапа варила дважды в день. Первый выносили на задний двор около полудня, а второй – поздно вечером. Часов здесь не было, но думаю, что ужинали крестьяне около семи-восьми вечера. Кроме того, в течение дня на кухню заходили люди, которых требовалось кормить. Это были возчики, еще один довольно здоровый мужик, который с утра до вечера колол на заднем дворе дрова, оттаскивая нарубленное в пристроенную к дому ветхую сарайку.

Сараек, кстати, за домом было несколько. Похоже, в одной их них и ночевали все будущие солдаты. Кроме того, одна из хозяйственных построек была конюшней, еще в двух содержалось около пятидесяти кур, а в маленьком загончике хрюкали две жирных свиньи. Сама я хрюшек только слышала, но не видела. До тех пор, пока на пятый день недели при мне одну не выволокли во двор и не зарезали.

В детстве я часто бывала в деревне у бабушки. Помнится, это было самое начало девяностых, когда при мне по первым заморозкам впервые резали поросенка. Конечно, сам процесс умерщвления животины мне никто не показывал, однако я прекрасно помню, как мы с бабушкой тщательно отмывали широкую низкую скамейку, обдавая ее кипятком. На нее потом и положат тушу. Мыли разделочные доски в горячей воде, готовили банки, миски и кастрюли.

— Чтобы мясо хранилось долго, его в чистоте готовить надобно, Ксюшенька. А занесешь какую грязь – весь продукт испортится. И колбаски потом отвезешь домой, и сальца. Засолим с травками, с перчиком, с чесночком – ух! Духовитое будет и вкусное!

Бабуля была невысока ростом, крепка и подвижна, как ртутный шарик. В ее доме всегда восхитительно пахло травами, пучки которых она развешивала на просушку в «зале» – самой большой комнате дома, где на окнах висели не шторки, а «городские» занавески до полу. От угла до угла комнаты по диагонали натягивалась каждый год толстая хлопчатобумажная нить, и к ней бабушка крепила пучки зверобоя и чабреца. На весь дом благоухала душица. Только став взрослой, я узнала, что орегано и майоран – слова, которые казались иностранными и загадочными – готовят именно из обычной душицы. Её мы с бабушкой собирали в июле месяце, аккуратно обрывая цветущие верхушки или срезая их старым, чуть подржавевшим секатором. Собирать ходили обязательно после полудня, в самую жару.

— Смотри внимательно, деточка. Чтобы никаких сухих веточек или паутины не было. Нам потом с тобой это кушать. И домой к маме я тебе обязательно кулечек положу. Тот год мама лежала в больнице, и месяца три я даже ходила в деревенскую школу. Домой меня забрали уже перед самым новым годом.

Бабушка Маша была чистюля и аккуратистка. А уж кровяную колбасу готовила так, что я до сих пор вспоминаю ее вкус. Такой больше нигде не пробовала. Сейчас я неприязненно смотрела, как бедную хрюшку разделывали прямо на земле, на соломе, даже не собрав кровь. Как себе под ноги кидают куски мяса и сала, как, слегка отряхнув, складывают в деревянную кадушку. Один из крестьян, громко хэкая, рубил тушу на куски. Тут же на соломе Агапа, бросившая на Нину всю кухню, огромным ножом снимала куски сала и скидывала их в бочку, пересыпая щедрыми горстями соли. Не добавляла ни приправ, ни обычного чеснока, хотя на кухне висела на стене целая коса. Мне было любопытно посмотреть, что буду делать с мясом, но из кухни меня окликнула Нина.

Вся эта суета и суматоха продолжались до воскресенья. Муж со мной не разговаривал и, слава всем богам, почти не виделся. Однако именно в воскресенье в гости пожаловали священник с помощником. Прямо в зале был устроен молебен «о воинах и в пусть шествующих». Присутствовали все: слепой барон и его жена, которая так и осталась сидеть в коляске, я и баронет, обе служанки. Еще одна незнакомая мне женщина и все те возчики и селяне, которые ночевали вне дома.