Во-первых, семья слепого барона вовсе не была так уж богата по местным меркам, как мне показалось в начале. Все эти телеги, возчики и вояки – вовсе не слуги. Это что-то вроде отряда добровольцев, которые собраны от всех трех баронств, и мой муж пошел на войну только потому, что у него не было денег лично вложиться в обмундирование и корм для селян и коней.

Во-вторых, в доме на постоянной основе проживали только барон с женой, я и Агапа. По сути, меня взяли замуж для того, чтобы я обихаживала баронессу, стала ее личной сиделкой и горничной. На Агапе, кроме кухни, был еще уход за животными: в сараюшках остались жить около полусотни кур, две взрослых свиньи, которых зарежут после заморозков, и пожилая корова, которая доилась уже не слишком обильно. Даже Нина, которая явно меня жалела и немного поддерживала, оказалась приходящей. Сейчас, когда в ее услугах нет такой нужды, она будет приходить для стирки один раз в месяц. Так что предполагалось, что рубашки и всякую мелочь типа кухонных тряпок я буду стирать сама. Об этом мне с удовольствием поведала Агапа. А все эти женщины, которые обслуживали свадебный пир, были просто привезенными из села крестьянками.

Чем больше мне рассказывала в этот день Нина, тем больше я поражалась. Неужели баронесса настолько безумна, что не понимает простой вещи: без охраны собственного сына, без любой силы, способное ее защитить, она просто не сможет управлять мной? Похоже, она действительно этого не понимала, так же точно, как и Агапа.

Во всяком случае, весь день обе вели себя так, как будто я умолила их взять меня в личные рабыни: покрикивания Агапы на кухне становились все увереннее, и в какой-то момент она даже замахнулась на меня, пока еще только кухонной тряпкой.

Утро следующего дня, наступившее через сутки после отъезда мужа, принесло множество сюрпризов обитателям дома.

Сперва, разбудив меня, чтобы попрощаться, дом покинула Нина, повздыхав и погладив меня по руке напоследок.

Она искренне была убеждена, что уж теперь-то свекровь отведет на мне душеньку: больше-то ей помыкать некем.

Нина заходила попрощаться очень рано, идти ей предстоит долго.

— Я, госпожа, Бог даст, после полудня дома буду. Это сюда на телеге привезли, а обратно-то и некому. Да и коней у вас не осталось. Один был, так на нем баронет уехал. Вы уж, милая, терпите, да Господа просите. Может, и смилостивится…

Нина ушла, а я лежала и потягивалась в кровати, мечтая о том, что сегодня поменяю белье. И даже тени запаха моего мужа здесь не будет.

За окном еще было совсем серо, и я никуда не торопилась, когда за дверью послышались шаги и, даже не постучав, ввалилась Агапа. Она встала в дверях, уперев руки в боки и нарочито широко расставив ноги, являя собой прямо карикатурный образец недовольной бабы:

— Нечего залеживаться, воды надо натаскать и дрова кончились. Ты вставай-ка, девка, а не то как баронесса

проснется, я все ей доложу! -- Вон пошла.

Я даже голос не повысила, настолько мне было наплевать на ее шипение.

— Чего-о-о?! – насмешливо протянула Агапа. – От как баронесса-то проснется, так быстренько вас в чуйства приведет. Ишь ты, командовать она мине здеся будет!

В общем-то, она вела себя ровно так, как я и ожидала. Но я сама поразилась тому чувству ярости, которое во мне вспыхнуло, как сухая лесина во время пожара. Я вскочила с кровати и, выхватив из-под подушки украденный у мужа кнут, стегнула наглую бабу по ногам так, чтобы кожаный ремень обвил у самой щиколотки одну из толстых ног. Кнут я резко дернула на себя и, спокойно дождавшись, пока повариха хряпнется во весь рост на пол, подошла к ней, сматывая мягкую кожаную часть на толстое кнутовище, и тихо повторила:

— Пошла вон.

***

Моя юность пришлась на девяностые. Мы выживали только благодаря тому, что у нас была баба Маша. Отец растаял на просторах России еще в девяносто втором году, а мамина болезнь не давала ей нормально работать. Много ли способна принести в дом женщина, вес которой после химии всего сорок четыре килограмма при росте метр семьдесят? Пенсию по инвалидности задерживали, а алиментов мы вообще никогда не видели. Так что с первых дней июня я уезжала к бабе Маше и помогала вести хозяйство. А потом всю зиму каждые две-три недели ездила к ней с рюкзаком, с трудом доволакивая до нашей с мамой квартиры запасы картошки, сала, домашней колбасы и солений.

В девяносто седьмом, когда с тяжелой новостью к нам приехала домой бабушкина соседка тетя Валя, моя мама плакала не только оттого, что потеряла родную мать, но еще и от страха:

— Боже мой, Ксюшенька, как же ты теперь выживешь, девочка моя? На мою пенсию только повеситься можно с комфортом…

— Ты, Настасья, не рыдай. Мама у тебя была чисто золото. Схоронили мы ее честь по чести. Тебе не писали: знали, что в больнице лежишь. До последнего дня Маша все в хлопотах и в работе была, беспокоилась за вас сильно. Там у нее в подполе закруток осталось, до осени вам хватит. Конечно, огород-то вы сами не обработаете, так ты его за денюжку сдай в аренду, али за треть урожая. Вон Петрищевы который год вздыхают: земли им не  хватает. А приехала-то я вот чего: Миколай Петрович жалуется, что стар становится. А ведь коров-то у нас каждая вторая семья держит. Без них, кормилиц, нонче и не выживешь. Это молодняк у нас в город рвется, а мы, пенсионеры, наоборот, поближе к земельке-матушке. Их же там, а городе-то, кормит надобно. Сама знаешь, времена нынче тяжкие. Так вот Петрович-то наш подпаска затребовал: говорит, мол, не управляется уже один. Дак давай с июня пусть Ксюшка приезжает. Я ее у себя поселю и досмотрю. А ей за работу и молока вдосталь, и еду, какую надобно, и денежку малую все равно заплатят.

Мама не была в восторге оттого, что мне придется уехать из города. Ей казалось, что эти поездки лишают меня детства, но и выбора у нас особого не было -- через пять дней ей снова ложится в больницу. Два года – в пятнадцать и шестнадцать лет я все три месяца до последних чисел августа работала с Петровичем подпаском. Нельзя сказать, что работа была слишком уж утомительная, но вставать приходилось аж в половине четвертого. За эти два года я выучилась многому. В том числе и доить коров, и делать творог и сыр, а также прилично владеть кнутом. Конечно, до Николая Петровича мне было далеко. Вот он как раз кончиком кнута муху на лету сбивал.

Но для того, чтобы поставить на место двух охреневших злобных теток, моих умений вполне хватит. Так что пробуждения свекрови я ждала с каким-то злобным предвкушением. Сегодня ей предстояло узнать, что беззащитна в этом доме вовсе не я.

Одевшись, я спустилась вниз, сбегала в уличный туалет и прошла на кухню. Притихшая Агапа покосилась на меня, но сказать ничего не рискнула. И правильно сделала: настроение у меня было отнюдь не благостное.

— Слей мне теплой воды.

Вымыла руки и умылась, затем окинула взглядом кухню, брезгливо поморщилась и сообщила:

— С сегодняшнего дня готовить в этом доме буду я. На тебе остается скотина, дрова и вода. Ну и помощь по дому.

А сегодня мы с тобой отмываем все здесь, – я обвела рукой закопченное помещение и грязные столы. – Ты меня поняла?

Может быть, моя речь ей и не понравилась бывшей хозяйке кухни, но, опасливо глянув на кнут, который я демонстративно держала на руках, как младенца, пристроив на согнутый локоть, Агапа часто закивала, соглашаясь со всеми моими словами сразу.

— Туточки вот, госпожа… коровку я подоила с утра. С молоком, что прикажете делать?

Я на секунду задумалась и спросила:

— А раньше что с молоком делали?

— Баронесса шибко творог уважают. Так на творог почти все и шло. Рыжуха старая уже совсем и не гожая. С нее того молока одни слезы.

Глиняный горшок с молоком и в самом деле было очень невелик – литра полтора, не больше. Кроме того, использовать в пищу то, чего касались не слишком чистые руки Агапы, мне не хотелось. Сперва приучу ее эти самые руки мыть. Потому я ответила: