Мы с Освальдом наблюдали за ней с улыбкой. Пусть она и смотрелась немного нелепо, но была слишком яркой особой на фоне остальных скучноватых лавочниц: практичных, строгих, но далеко не таких симпатичных и интересных.

Именно в этой лавочке мы и оставили все, что я привезла. Старший сын Карлотты, мальчик семи-восьми лет, сбегал за законником, который и утвердил сделку. Небольшую часть денег нам выплатили сразу, а остальное мы должны были получить после реализации товара. У Карлотты был красивый, глубокий и бархатный голос.

Любуясь переливами шелка и нежно поглаживая приглянувшийся браслетик, она приговаривала:

— Даже и не беспокойтесь, ваше прекрасное сиятельство! Сама лично своим покупательницам все покажу и обскажу. И продадим все по самой завлекательной цене. Для себя только самую малость оставим! Уж я-то знаю, как таким важным господам угодить. Так что будьте благонадежны, ваши сиятельства. Всенепременно потрафить сумею!

В общем и целом, это был хороший и спокойный день.

Утром следующего дня, последнего перед отъездом, мы завтракали в общей зале, и герцог с Освальдом обсуждали двух кандидатов на место управителя графством во время нашего отсутствия.

С утра я чувствовала себя совершенно нормально, но сразу после завтрака, едва мы успели дойти до комнаты, у меня началась рвота. Похоже, встревоженные слуги доложили об этом госпоже герцогине, и та прислала собственного лекаря: мрачноватого и не слишком разговорчивого старичка, который задал мне всего несколько вопросов, а потом, повернувшись к Освальду, сообщил:

— Думаю, господин граф, Господь осчастливил вашу семью. Графиня в тягости.

ОСВАЛЬД

Новость была восхитительная, но одновременно я испытал растерянность, почти страх. Разумеется, в таком состоянии везти с собой Клэр было совершенно невозможно: рисковать здоровьем ее и ребенка я просто не мог.

Это не стало бы проблемой, так как ее рассказ о сне слышал кардинал, а королю, я думаю, будет достаточно и моего слова. Однако мысль о том, что мне придется надолго уехать, действительно пугала.

Все дела здесь совершались достаточно медленно. Вполне возможен такой вариант, что в стране сейчас слишком мало кардиналов, и мне могут предложить съездить в Ромейн, в резиденцию Папы. Такое путешествие может занять пару месяцев в одну сторону. И все это время Клэр будет здесь одна.

А если, не дай Господь, я не успею к родам?! Доверить ее местным повивальным бабкам совершенно невозможно! Они способны будут убить и ее, и ребенка просто своей антисанитарией.

Когда наш брак перестал быть белым, я, разумеется, не раз думал о появлении детей. Все же без детей любая семья немного не полная. Ребенок – это не просто плод любви, но и наше продолжение в будущем. Роды у жены я собирался принимать сам, лично.

Дело даже не в том, что мне приходилось присутствовать при родах у крупных животных и несколько раз помогать колхозному ветеринару. Однажды, когда я еще учился на пятом курсе, мне пришлось присутствовать в качестве медбрата и принимать настоящие роды. Пусть я и не стал специалистом, но точно разбирался не хуже местных бабок. А себе самому я доверяю значительно больше, чем им.

***

Тогда мне только-только исполнилось двадцать три года. Я уже встречался с будущей женой. И на новогодние праздники мы целой развеселой компанией решили рвануть в глухую деревню на окраине Беловежской пущи к Ириной бабушке. Нам были обещаны: роскошная баня, катание на тройках по зимнему лесу, лыжи и санки – сколько угодно, а также домашнее сало, рагу из кролика и бабушкины пироги.

Компания собралась шумная и разношерстная, но, поскольку часть домов в деревне пустовала, то проблем с размещением не ожидалось. Добрались мы туда на поезде, а потом и на грузовой попутке совершенно без проблем, к полудню тридцатого декабря.

В деревню мы ехали не с пустыми руками: несколько килограммов недоступных в то время шоколадных конфет, ради которых я с парнями ходил на разгрузку вагонов. Больше восьми килограммов апельсинов и мандаринов, две связки бананов и громадная, почти на четыре килограмма, слабосоленая сёмга, которую с гордостью добавил к нашим «дефицитам» Леха, мой одногруппник.

С ним встречалась Иришкина двоюродная сестра Марина. Ему эта красота обломилась от какого-то дальнего родственника, бывшего в Минске проездом. Рыбину выслал Мишке отец специально к Новому году аж с Дальнего Востока, где батя обустроился после развода с Мишкиной матерью. Мать гордо «эту гадость» брать не захотела, и таким образом, наш новогодний подарок приобрел ощутимый вес.

***

Бабушка Татьяна Ивановна, бывшая учительница сельской школы, оказалась высокой, крепкой еще, пожилой женщиной, которая строго взглянула на притихшую толпу студентов и спросила:

— Ну, голубчики, что сперва? Банька или поесть?

-— - Ой, бабуля, мы такие голодные! – Ирина бесстрашно сунулась под руку суровой старухе и, целуя ее морщинистые щеки, приговаривала: – Как же я соскучилась! – Ну, будет, лиса, будет! – добродушно приговаривала Татьяна Ивановна, гладя Ирину по волосам.

Для нашей компании Татьяна Ивановна открыла и протопила соседний полузаброшенный дом. Большой, добротный, на четыре комнаты.

— Вот здесь, голубки, и устраивайтесь. Хозяева умерли, а наследник Василь только летом и приезжает, да и то не каждый год. Я, конечно, присматриваю за домом, – тут она огорченно махнула рукой. – Хозяин дому требуется!

Настоящий, чтоб за всем доглядывал. Ну, хоть вам в радость будет. Бельишко вот я принесла, обустраивайтесь.

К вечеру повалил снег. И деревушка, и без того тонувшая в сугробах, стала выглядеть совершенно сказочно.

Пироги Татьяны Ивановны были выше всяческих похвал, а уж самогонка, которой угостил нас старик-сосед, и вовсе была восхитительна: чистая как слеза, с горьковатым можжевеловым привкусом.

— Так ить сам, ребятушки, и перегоняю, и очищаю. Никакой в ей химии нету, а только одна сплошная польза. С устатку или после баньки стопочку махнешь, аж сердце петь начинает, – торжественно поднял сухой кривоватый палец к низкому потолку Дмитрий Семенович, тот самый сосед.

Мы угощали соседей конфетами и апельсинами, а нам в ответ тащили миски с холодцом и винегретом, какие-то потрясающе вкусные салаты и изумительную домашнюю колбасу. Пусть в деревне жило не так и много людей, но нравы были удивительно добросердечные. Почти каждый из селян знал: «Это к Татьяне Ивановне внучка с женихом приехала. Оба студенты, да еще и друзья с ними. Голодные, небось!».

Тридцать первого, в самую полночь, мы стояли с бокалами шампанского во дворе под хлопьями сказочного снега и загадывали желания. А первого числа, почти сразу после полудня, нас разбудил тот самый Дмитрий Семенович:

— Ребятушки, ребятушки… медики есть среди вас?

Медик среди нас был: студентка четвертого курса мединститута Ольга Воронович. Она испуганно вцепилась в кофту, накинутую поверх ночнушки, плотнее запахивая ее на груди, и, растерянно оглядываясь на нас, таких же полуодетых и сонных, спросила:

— Что случилось, Дмитрий Семенович?

— Фельдшерица наша Любаша к родне в соседнее село уехала на праздники, а снега-то эвон какие выпали! В «скорую» звонили, конечно... А только не успеют они до нас пробиться-то. Оно, конечно, дорогу чистят, а только сперва возле райцентра. До нас, Бог даст, только к вечеру доберутся.

Мы все так же непонимающе таращились на встревоженного деда, а он торопливо пояснял:

— Марьяна у нас рожает! Они собирались в конце недели в больницу ехать и ложиться, а она, ишь ты, ведро подняла, а теперь – вот… – он растерянно и беспомощно пожаль плечами.

Меня поразило, с какой скоростью Ольга взяла себя в руки и начала раздавать команды:

-- Виктор, достань из рюкзака мою сумку, ну ту, черную... Дмитрий Семенович, сейчас, подождите минуту, я соберусь. Мальчики-девочки, – она оглядела всех нас очень внимательно и спросила: -- У кого нервы крепкие?