Из Зазеркалья на меня смотрел человек, в которого только что ударила молния. Бледный до синевы, с мертвыми пустыми глазами. Я вышла из ванной, присела на кровать и уставилась в стену. Мыслей не было. Чувств не было. Ничего не было...

В дверь тихо постучали, но я не ответила. Маринка вошла в комнату, села рядом со мной.

– Почему ты такая бледная?

– Потому что беременная.

– Что-о-о?! – Маринка подскочила. – Улька! Ты беременная?! От кого? От святого духа?

– Беременная вовсе не я, а мамашка, – прошептала я, закрыла лицо руками и разревелась.

Несколько минут в комнате были слышны только мои тихие всхлипывания. Не выдержав, Маринка погладила меня по спине.

– Все! Слышишь, Улька? Кончай водопад!

Я всхлипнула в последний раз и попросила:

– Принеси воды.

– Из-под крана?

– Да хоть из-под крана!

Скрипнула кровать и через несколько секунд из ванной донесся шум льющейся воды. Я торопливо достала из тумбочки бумажную салфетку и вытерла глаза. Маринка вернулась со стаканом, в котором плескалась водопроводная вода.

– За качество не ручаюсь, – предупредила она. – Может, подождешь? Я на кухню сбегаю.

– Не надо, – ответила я. Схватила стакан, сделала несколько жадных глотков.

Маринка забралась на кровать с ногами, обхватила руками колени и пригорюнилась. Я поставила на тумбочку стакан с недопитой водой.

– Чего притихла?

– Так, – неопределенно отозвалась подруга. Подумала и неожиданно призналась: – Знаешь, а я рада, что мы сюда приехали.

– А я нет.

Маринка строго посмотрела на меня.

– Все равно бы ты узнала, – сказала она, избегая называть вещи своими именами. – Лучше уж раньше, чем позже.

Я достала вторую салфетку и громко высморкалась.

– Представляешь, отец удрал, чтобы со мной не объясняться. – Это мучило меня даже сильнее, чем известие о Иркиной беременности.

– Представляю, – отозвалась Маринка равнодушно. – Что тебя удивляет? Мужчины вообще боятся объяснений с женщинами!

– Я не женщина! Я его дочь!

– Поэтому он тебя боится в два раза сильней.

– Я такая страшная?

Маринка положила подбородок на колени и задумчиво уставилась на меня.

– Страшная, – призналась она. – Не обижайся, Ульяна. Я даже не знала, какая ты страшная. Нет, правда! Ты эту бедную тетку просто затерроризировала...

Я вскочила с кровати. Маринка загородилась обеими ладонями.

– Не бей!

– Прекрати придуриваться! – велела я жестко. – Можно подумать, ты не понимаешь, почему я так себя веду!

Маринка опустила руки.

– Еще как понимаю, – сказала она. – Можно подумать, я веду себя лучше! Смотрю на тебя и вижу собственное отражение. Прямо скажем: малоприятное зрелище.

Я задохнулась от гнева.

– Может, мне извиниться? – начала я шепотом. Сердце колотилось в груди, как сумасшедшее. – Давай я прощения попрошу! За то, что меня всю жизнь дед воспитывал! За то, что я папочку с мамочкой только по фотографиям и помню! За то, что постоянно вынуждена спрашивать разрешения у какой-то лимиты! За то, что меня выперли из собственного дома!

– Брэк! – сказала Маринка.

Я словно споткнулась и умолкла.

– Нет, прощения просить не надо, – продолжала подруга: – Этим дела не поправить.

– Ты в своем уме?

Маринка не ответила. Покопалась пальцем в пододеяльнике, подняла на меня глаза, в которых не было привычной ехидной усмешки.

– Я тебе никогда не рассказывала, как меня выперли из дома? – спросила она неожиданно. – Нет? Хочешь, расскажу?

Я не ответила, и Маринка восприняла молчание как знак согласия. Слезла с постели, подошла к окну, повернулась ко мне спиной и сунула руки в карманы.

– Вообще-то, дома у меня никогда не было, – начала она пустым, лишенным эмоций голосом. – Когда я была маленькой, отец работал в Брюсселе. Сначала мы жили на территории одного консульства, потом переехали на территорию другого. Все казенное: мебель, посуда, столовые приборы, полотенца...

– Тебя это раздражало?

– Не-а, – все так же равнодушно ответила Маринка, не оборачиваясь. – Какая разница, из чего кисель хлебать? Меня раздражало другое. – Она поколебалась: – Ты никогда не спрашивала про мою мать...

– Ты никогда о ней не упоминала. Я думала, она умерла, как и моя.

– Живее всех живых, – отозвалась Маринка. Она по-прежнему стояла спиной ко мне, но голос у нее внезапно зазвенел. – Что ей сделается? Моя драгоценная маменька всегда жила в свое удовольствие, на остальных ей было наплевать. Возиться с ребенком она считала ниже своего достоинства. Меня окучивали какие-то няньки, горничные, воспитатели, частные учителя, кто угодно, только не она!

– А отец? – спросила я осторожно.

Маринка пожала плечами.

– Иногда принимал участие в воспитательном процессе. Мы редко виделись. Сейчас я понимаю, что он в этом не виноват. Он же работал.

Я промолчала. Мой папашка тоже вечно работает, но, на мой взгляд, его это не оправдывает.

– Я ее страшно ненавижу, – призналась Маринка дрогнувшим голосом.

– А меня осуждаешь! – упрекнула я.

Маринка повернулась ко мне. В неярком свете ночника она неожиданно стала выглядеть старше. От крыльев носа к уголкам губ пролегли горькие складки.

– Это совсем другое дело! Твоя мачеха не обязана с тобой возиться и не обязана тебя любить! Ты ей чужой человек, но она ведет себя корректно. По-моему, ты хамишь ей совершенно напрасно. Она и так тебя боится до смерти.

– Правильно делает! – не сдержалась я.

Маринка досадливо поморщилась.

– Ладно, не заводись. Мне дальше рассказывать или как?

– Если тебе не тяжело...

– Мне тяжело, – откликнулась Маринка. – Но иногда нужно высказаться. – Она криво усмехнулась. – Раз в семнадцать лет.

Я взяла с тумбочки стакан и допила воду. Вода пахла хлоркой.

– Мамочку я ненавидела до жути, – повторила Маринка. – Мне все время хотелось дать ей пинка под зад. Представляешь, один раз я не выдержала и изрезала ножницами ее любимое вечернее платье. Безумно дорогое. – Маринка сделала энергичный жест локтем: – Йес! Достала до самых печенок! Ты бы слышала, как она визжала!

Маринка даже закатила глаза от удовольствия.

– Наказали? – поинтересовалась я деловито.

– Спрашиваешь! Неделя без сладкого, по приговору папаши. Но меня это не сильно напугало.

– Напугаешь тебя, как же, – проворчала я, с уважением поглядев на бесстрашную подругу.

– Это трудно, – подтвердила Маринка. – Я продолжила борьбу с удвоенным рвением. Не знаю, может, они из-за меня развелись. Мать все время орала: «Это твоя дочь! Это твоя дочь! Уйми ее!»

– А отец?

Маринка пожала плечами, глядя в сторону.

– Молчал, – сказала она с кривой улыбкой. – Не отрицал. Как говорится «и на том спасибо».

Она замолчала.

– И что было дальше? – не утерпела я.

– Война! – сердито ответила Маринка. – Я объявила им войну! Насмерть!

Она стукнула кулаком по подоконнику. Я испуганно съежилась. Никогда не видела у подруги такого выражения лица.

– Отцу-то за что?

– За все! – резко ответила Маринка. – За то, что мне было плохо! Понимаешь?

Я молча кивнула. Что тут непонятного? Моя домашняя война развязана на том же основании!

– Я никогда об этом не задумывалась, – продолжала Маринка. – А сейчас посмотрела на тебя и поняла, что сама себя загнала в тупик. После развода родителей я ушла в глухую несознанку и пакостила отцу, как могла. Можно сказать, вынудила его выставить меня из дома. Знаешь, что меня раздражало больше всего? То, что он старался не оставаться со мной наедине. Удирал на свою работу с утра пораньше и возвращался как можно позже. Он дома почти перестал бывать.

– Ну и свинья!

– Ничего не свинья! – Маринка покраснела. – На работе его все любили, поэтому он старался бывать там, где его любят. Если бы я хоть раз попыталась наладить отношения, неизвестно, как бы все повернулось. – Маринка посмотрела на меня и предупредила: – Улька! Война – это тупик!