– Почему вы не сказали, что Сизов эпилептик?

Одиссей усмехнулся.

– Потому что хотел пощадить вашу чувствительную совесть.

– Он сегодня мог умереть...

– Он так и так умрет, – перебил Одиссей. – И вы это знали с самого начала. Разве нет?

Гомер снова промолчал. Он до смерти боялся человека, сидевшего напротив него. Хищник новейшего поколения, против которого нет оружия. Хищник, способный мимикрировать и выживать в любой среде, лишенный жалости и угрызений совести.

– Что делать с Сизовым? – спросил Гомер после долгой мучительной паузы.

– Вы у меня спрашиваете? – удивился Одиссей. – Кто у нас автор сценария? Убирать, конечно!

– Может, вывезем его прямо этой ночью? – начал Гомер, но Одиссей решительно перебил:

– Ни в коем случае! Два убийства на одной территории! Голубчик, где ваша хваленая фантазия?! Нет-нет, придумайте что-то поинтересней. Предлагайте! Отрабатывайте деньги!

Гомер вздохнул и вытащил из портфеля исписанный лист.

– Я предлагаю перенести действие в частную клинику, – сказал он угрюмо. – Декорации новые, все будет смотреться эффектно.

Одиссей откинулся на спинку сиденья, посмаковал идею.

– Мысль неплохая, – признал он, – только я не вижу, как ее реализовать... Каким образом мы можем просочиться в такое заведение?

Гомер объяснил. Три года назад его соседке сделали операцию в частной клинике. Операция пустяковая, удалили аппендицит. Но при этом анестезиолог закачал пациентке лошадиную дозу препарата, у бедняги случился инфаркт. И пошло – каждый год по инсульту. После третьего приступа женщина перестала самостоятельно передвигаться. Родные пробовали судиться с врачами, но получили от ворот поворот. Эскулапы в два счета доказали, что анестезия тут ни при чем, сосуды полопались совсем по другой причине... неважно.

Если припугнуть главврача клиники черным пиаром, тот, пожалуй, согласится поучаствовать в их затее. Ну и, конечно, придется хорошо заплатить. За «так» нынче и прыщ не вскочит.

Одиссей выслушал молча, повернулся к окошку, уставился прищуренным взглядом в ночную темноту. На его губах бродила задумчивая усмешка.

– Остроумно, – хмыкнул он наконец. – Ладно, попробую уговорить. Диктуйте координаты.

Гомер продиктовал телефон клиники и фамилию главврача. Он не сомневался: Одиссей уговорит кого угодно на что угодно. Поэтому заискивающе попросил:

– Не будем мучить больного мальчишку. Пускай его уберут сразу и безболезненно.

Одиссей подался вперед, достал из внутреннего кармана Гомера валидол и сунул таблетку в рот собеседника. Похлопал Гомера по щеке, открыл дверцу, выскользнул из теплого салона и слился с холодной темнотой.

Обстановка палаты напоминала гостиничный номер средней руки: две кровати, журнальный столик, холодильник и небольшой телевизор на тумбочке. В палате было чисто, а окна выходили в парк.

– Блеск, – сказал Севка, осмотревшись. – По-моему, все складывается прекрасно. Я остаюсь в Ванькиной палате и охраняю его. Девочки! Вы размещаетесь здесь.

Дуня опустила на пол сумку, села на кровать, обхватила голову руками. Мне стало ее жалко.

– Все нормально, – сказала я бодро. – Условия вполне сносные. А на сколько нам разрешили остаться?

– Пока Ванька не поднимется, – ответил Севка. – Следователь созвонился с главврачом и обо всем договорился. Сказал, что мы свидетели, которые не хотят светиться. Что у нас деньгами?

Я вытащила из внутреннего кармана куртки жалкие остатки долларовой наличности.

– Вот, – сказала я. – У Ваньки денег не было. У меня было чуть-чуть. У Маруси... – Горло перехватил спазм, но я справилась и продолжала: – У Маруси были почти две тысячи, но нам пришлось расплатиться за гостиницу, за такси, за костюмы...

– Эти проклятые костюмы! – с ожесточением произнесла Дуня.

– Итого? – спросил Севка.

Я пересчитала купюры.

– Восемьсот долларов.

Севка повеселел.

– Нормально! Девочки, вы не возражаете, если мы внесем задаток? По-моему, это усилит доверие к нашим персонам.

– Не возражаю, – сказала я.

Дуня молча кивнула.

– Думаю, четырехсот долларов хватит за глаза, – продолжал Севка. – Заплатим за четырехдневное пребывание, а дальше видно будет. Может, Ванька к тому времени уже поднимется, и мы уедем.

– Куда? – спросил Дуня.

– Не знаю. Потом решим.

Я отсчитала от тощей стопки четыре купюры, протянула их Севке.

Он взял деньги, сунул их в карман.

– Ладно, я пошел на переговоры, а вы пока отдыхайте.

– Сева! – окликнула Дуня.

Тот обернулся.

– Ты узнавал, клиника закрывается на ночь?

– Конечно! – успокоил Севка. – И потом, как маньяк узнает, где мы? Сами же смотрели за дорогой: слежки не было.

Это была чистая правда. Мы с Дуней не спускали глаз с машин, следовавших за нами. Ни одна из них не доехала до больницы. Значит, мы в безопасности. Относительной безопасности.

Севка вышел из палаты. Я торопливо вскочила с кровати, подбежала к двери и дважды повернула ключ в замке.

– Уля! – позвала Дуня. – Как ты думаешь, мы выберемся?

– Конечно! – уверенно сказала я. – Разве у нас есть выбор?

Дуня хрустнула костяшками пальцев.

– Может, наглотаться снотворного и не мучиться?

Я схватила Дуню за плечи и хорошенько встряхнула:

– Ты с ума сошла! Взять и сдаться этому ублюдку?

– А Маринка...

– Маринка боролась! Она дралась до последнего! Вспомни ее руки!.. – Тут в моей памяти всплыли бледные пальцы, сведенные судорогой. Я на мгновение запнулась, но тут же взяла себя в руки: – А Ванька? Его что, тоже с собой заберешь? Чтобы не мучился?

– Прости, – сказала Дунька ломким от слез голосом. – Это была минута слабости.

Я села рядом с подругой и обняла ее плечи.

– Мы вместе, – напомнила я. – Теперь мы знаем, откуда ждать опасности. Мы продержимся, пока поймают этого ублюдка.

– Конечно, – откликнулась Дуня. Но откликнулась вяло, без особого подъема.

– Приляг, – посоветовала я. – Отдохнешь, все и пройдет. А я пойду, осмотрю окрестности. Только дверь за мной закрой.

Я шла по коридору, заглядывая в открытые палаты.

Вообще, слово «палаты» ассоциируется у меня с чем-то царственным, помпезным, хорошо обставленным. Здесь эти ассоциации были неуместны. Больница не выглядела особенно убогой, но и не производила впечатления преуспевающей клиники.

Номера, то есть палаты, я вам уже описала. Коридор со свежей масляной краской на стенах, красная ковровая дорожка, репродукции картин Левитана на стенах... Все это я видела в фильмах про старую советскую жизнь. Впрочем, какая нам разница, где прятаться? Никакой! Я подумала о другом. О том, что мы постепенно, но уверенно сдаем социальные позиции.

Из комфортабельного специнтерната, пребывание в котором стоит нашим предкам пяти тысяч баксов в месяц, мы перебрались в мой дом, неплохой, но совсем даже не роскошный. К примеру, сибарит Ванька, привыкший к бескрайним просторам маменькиного особняка, всерьез мою хибарку не воспринимал.

Из дома нам пришлось ретироваться в недорогую частную гостиницу. Оттуда нас снова вышибли обстоятельства, и мы оказались в совсем уж неказистой больнице из фильмов про трудную советскую жизнь.

Медсестра, сидевшая за стойкой, разговаривала по телефону. Увидев меня, она смутилась и перешла на шепот. Быстро буркнула собеседнику: «Пока», и бросила трубку. Интересно, почему она поторопилась закончить разговор? Что за тайны?..

Я помотала головой. Кажется, такое состояние называется «невроз». Везде мне мерещатся какие-то ужасы и заговоры. Почему я решила, что эта милая девушка говорит с «собеседником», а не с «собеседницей»? Может, она трепалась с подругой о событиях в последней серии мыльной оперы? А трубку положила потому, что ей не разрешают этого делать. И она опасается, что я накапаю начальству.