В стане Наяхи было всего десять небольших юрт, поставленных на невысоком холме. Кое-кто из его людей пас лошадей, другие сидели у юрт и чистили мечи и ножи. Наяха оставил мэркитских воинов на попечение своих людей, повел Хулан и Дайра Усуна в юрту, а потом вернулся, чтобы поговорить со своими воинами.

В юрте было несколько седел, на стене висели луки и саадаки. Земля была покрыта шкурами, а на пригорке в центре горел небольшой костер.

— Сотник, кажется, неплохой парень, — сказал, усаживаясь, Дайр. — Путешествовать тут опаснее, чем я думал, но у нас не было выбора.

Хулан грела руки над костерком. Наяха был не таким высоким, каким он казался в седле. Она не поднимала голову, взглянув на него лишь украдкой. Она освободила лицо от платка, а потом и вовсе сдернула его с головы. Под шубой у нее был ее еще детский халат, но Дайр настаивал, чтобы она ходила с покрытой головой, как взрослая женщина.

Их окликнул чей-то голос, в дверном проеме стоял Наяха. Хулан обернулась к нему. Глаза его широко раскрылись, рука замерла на саадаке, она тоже смотрела на него, не отрываясь. Лицо ее запылало, покраснел и Наяха.

Словно терновая колючка больно вонзилась в ее сердце. Она помнила, как некоторые девушки говорили об этом чувстве, о лихорадочной дрожи, о боли такой, будто стрела ударила. Наверно, Наяха испытывает то же самое, она видела это по его покрасневшему лицу и сияющим глазам.

Он быстро повесил свое оружие.

— Большая часть моих людей в дозоре, — сказал он, — но они вернутся к ночи. — Он подошел к Дайру Усуну и сел справа от него. — Я послал двух людей на юг в стан Чингисхана, чтобы известить его о вашем приезде. Когда станет побезопасней, сам препровожу вас туда. Вы с дочерью можете оставаться в этой юрте под охраной своих людей. Я со своими воинами буду ночевать в других юртах.

Хулан села слева от отца. Наяха посмотрел на нее, она опустила глаза.

— Жаль, что я могу предоставить в ваше распоряжение лишь эту бедную походную юрту, — добавил молодой человек.

— До сих пор мы жили в лесу, — откликнулся Дайр. — Эта юрта вполне нас устраивает.

Наяха взял флягу, висевшую на деревянной раме.

— И кумыса у меня очень мало.

Дайр Усун кивнул.

— Это как раз то, чего мне не хватало. — Наяха попрыскал кумысом пол и вручил ему флягу. — Я воевал против Тэмуджина многие годы, но говорят, он прощает старых врагов.

— Верно, — сказал Наяха. — Я сам еще три года назад воевал против хана.

Дайр удивился.

— В самом деле?

— Я баарин, и мои родные присягнули вождям тайчиутов. Мой отец Ширгугету был слугой Таргутая Курултуха. Я был в арьергарде, когда мы выступили в поход с гур-ханом Джамухой против Чингисхана.

Дайр Усун откашлялся.

— На той войне у меня погиб сын.

— Многие потеряли сыновей, когда Тэнгри наслал на нас бурю. Мы помчались обратно в свой лагерь, и Таргутай бежал оттуда, оставив многих на милость врага. Тогда-то я и пожалел, что присягнул ему. Мы с ним и его охраной скрывались в лесах несколько дней, а потом мой отец сказал моему брату Алаху и мне, что пора подумать о самих себе.

Дайр передал флягу Хулан.

— Выходит, вы сдались.

— Отец сказал, что надо взять Таргутая в плен и доставить Чингисхану. Он был уверен, что получит большую награду за него. Так что однажды ночью мы схватили его, связали и бросили в кибитку. Когда другие пытались вступиться за него, отец сел на Таргутая, приставил нож к его горлу и сказал, что отправит на тот свет, если люди подойдут.

Хулан вернула флягу. Пальцы Наяхи коснулись ее руки, когда он принимал флягу.

— Таргутай умолял своих людей не пытаться освободить его. Он сказал, что знал Тэмуджина еще мальчиком, и что бы там ни было, он тогда пощадил Тэмуджина, и хан может простить его за это. Когда его люди увидели, что отец непременно убьет его, они нас выпустили. Наверно, они презирали его, как и мы, видя, как он цепляется за свою жизнь.

— И какую же награду вы получили от Тэмуджина? — спросил Дайр Усун. — Следует думать, что он не слишком добро обошелся с Таргутаем, поскольку с той битвы я ничего не слышал о тайчиуте.

— К тому я и веду, — сказал Наяха. — Я сомневался в замысле отца, и по дороге мне пришло в голову, что хану не понравится то, что мы сделали. Какой бы ни был Таргутай, мы присягнули верно служить ему. Я спросил отца, как же хан может вообще доверять людям, предавшим своего вождя. Они с Алахом спорили со мной, но в конце концов поняли, что я рассуждаю правильно. Мы срезали нуты с Таргутая, дали ему лошадь и сказали, что он свободен. Он не сдался потому, видимо, что не слишком верил в великодушие Чингисхана. Мы поехали и сдались сами.

— Раз вы живы, — сказал Дайр Усун, — то я полагаю, что вы не рассказали Тэмуджину обо всем.

Наяха покачал головой.

— Пришлось рассказать. А что, если схватят людей из охраны Таргутая, или они сами сдадутся и расскажут хану, что мы поехали к нему с их вождем? Мы только и надеялись, что на правду. Отец рассказал хану, что мы везли к нему Таргутая, но потом поняли, что предавать вождя не стоит, и отпустили его.

Дайр, слушавший, затаив дыхание, выдохнул:

— И ваши головы все еще у вас на плечах?

— Он похвалил нас, сказав, что не стал бы иметь дела с людьми, которые не оправдали доверие своего вождя. Потом, когда отец признался, что они с Алахом последовали моему совету, хан удостоил меня еще больших похвал. Тогда мне было всего шестнадцать, но он назначил меня сотником и сказал, что ожидает великих дел от такого умного молодого человека, так что, как видите, я совершил правое дело. — Наяха хлебнул из фляги и вытер рот. — Если бы мы доставили к нему Таргутая, мне кажется, он бы убил нас, а нашего вождя пощадил.

Дайр Усун потер подбородок.

— Вот это история.

— Она говорит о том, что хан справедливый человек. Я ни разу не пожалел, что присягнул ему. К предателям он безжалостен, но честного человека он почитает, и те, что когда-то были его врагами, хотят служить в его войске.

— Это обнадеживает меня, — сказал Дайр Усун. — Наверно, он простит старого мэркита и возьмет мою дочь в жены. Смотреть на нее приятно, она хорошая сильная девушка. Поклонников у нее хватало, но они ни разу не предложили того, что она стоит.

Наяха сглотнул, кадык его дернулся.

— Думаю, хану твоя дочь понравится, — хрипло сказал он. — Обещаю тебе, что я доставлю ее к нему в целости и сохранности. — Он встал. — Теперь я вас покину, отдыхайте.

Он быстро вышел из юрты.

Когда отец и его люди уснули, Хулан вышла прогуляться. Несколько монголов стояли в карауле за юртами. В конце лагеря сидели на корточках у костра Наяха и еще два монгола. Вечером он приходил в юрту, слова его предназначались Дайру, но она почувствовала, что он смотрит на нее.

Она обошла юрту и прокралась за кусты, а потом взошла на пригорок, где находились стреноженные лошади. Она не могла уснуть, и в юрту не хотелось возвращаться.

Хулан села, положив руки на колени, и вдруг почувствовала, что кто-то наблюдает за ней. Она обернулась, в темноте кто-то шел к ней.

— Почему вы сидите здесь, госпожа?

Она узнала голос Наяхи.

— Не могу уснуть, — ответила она.

— Прошу прощенья, но вы бы закрывали лицо, да и голову покрывали, когда выходите из юрты. Ночью не видно, а днем лицо свое не показывайте.

В темноте не было видно его лица. Она подумала о теплоте, которую источали его глаза прежде.

— Тебе не нравится мое лицо? — спросила она.

— Я поклялся доставить тебя в целости и сохранности. Мне не хочется, чтобы кто-нибудь из моих людей соблазнился и поступил с тобой бесчестно. Мужчина может забыться при виде красоты.

Значит, он считает ее красивой. Она крепко обхватила ноги. Ей не следовало бы оставаться с ним здесь наедине, отец может проснуться и поинтересоваться, где она.

— У тебя есть жена, Наяха?

Он приблизился и сел. Стоило бы ей протянуть руку, и она коснулась бы его.