Люди сложили песню об этой битве. Сын шаха прыгнул на коне с высокой скалы в реку. Хан, восхищенный таким проявлением храбрости, дал ему уйти и ставил его всем в пример. В песне не упоминалось, что дали пощаду одному Джелал-ад-дину. Солдат противника, пытавшихся вслед за ним переправиться через реку, перебили, сыновей его взяли в плен и казнили.

Через три ночи после своего возвращения хан пришел в шатер к Хулан. Никто из стражей не разбудил ее.

Она проснулась и увидела, что он склонился над ней, а рабыни попрятались в темноту.

Он сбросил шубу.

— Ты меня не поблагодарила, — сказал он.

— За что? — спросила Хулан.

Он схватил ее за косы и дернул.

— За то, что я разрешил тебе остаться с нашим сыном и привезти его сюда. За то, что я дал тебе возможность увидеть, как я отомстил за него и за смерть моего внука. — Он отпустил косы. — Об этом можно сочинить хорошую песню — красавица Хулан едет к своему орленку, узнает, что он поправляется, и радуется тому, что погибли все те, которые ранили его. Но это будет лишь часть песни о том, как ты смеялась, когда увидела Кулгана живым, а врагов своего любимого мужа убитыми.

Она сказала:

— Я оплакивала их.

— Да, ты оплакивала их и злилась на меня. — Он пристально смотрел на нее. — Если бы наш сын умер, что ты готовила мне? Чашу с ядом или нож в бок во время сна?

— Я никогда…

— Ты бы никогда не упустила случая нанести мне удар, и я бы огорчился, если бы пришлось казнить тебя за покушение. Но мне радостно знать, что даже моя нежная Хулан умеет ненавидеть.

Он сорвал одеяло и навалился на нее.

Тростник, росший по берегам рек, текущих к югу от Балха, был достаточно прочен, чтобы подбрасывать его под увязавшие колеса повозок. Хулан со своими женщинами всю вторую половину дня резала ножами тростник. Они выехали на луга южнее Балха и покормили животных. Речки тут были чистые, а деревья уже стали зелеными.

Жизнь возобновилась даже в лежавшем севернее разрушенном городе. Повозки доставили из Балха дыни, сушеные фрукты, зерно и странный плод с зернышками под названием гранат. Мальчики-рабы поставили сети и ловили рыбу удочками с берегов.

Когда Хулан подъехала к своему шатру, она увидела хана и Кулгана, сидевших у одной из кибиток и делавших копья из твердого бамбука, который рос на берегу реки. Они часто бывали вместе. Молодой человек охотился с отцом, сидел вместе с Угэдэем и Тулуем на военных советах в большом шатре хана и ездил в свите Тэмуджина.

С ними сидело еще несколько человек, и среди них был Наяха. Хулан вспомнила, как молодой человек говорил ей, что ему не доставляет радости война, как другим. Наяха одержал свою долю побед, воздвигал монументы из черепов. Видимо, он научился любить войну.

Она спешилась. Рабыни сняли связки тростника с лошадей и сунули их под повозки. Часовые у ее шатра встали, когда она поднималась по лестнице к входу. Четыре женщины в шатре готовили мясо по-хорезмски, насаживая кусочки баранины на вертела, чтобы поджарить их над огнем. Надо было кормить часовых, и с мужем обычно обедало несколько человек.

Но Тэмуджин с сыном вошли одни. Этим вечером хан надумал оказать внимание Кулгану.

Кулган ковылял по коврам позади отца. Он хромал на поврежденную ногу, но палкой не пользовался. Он стал у очага с Тэмуджином, погрел руки и огляделся. Зулейка побледнела, поймав взгляд Кулгана. Девушка, которую прежде называли Немой, теперь говорила, но не часто.

Отец с сыном прошли в глубь шатра и сели на подушки за низкий столик. Хулан принесла им кумыса, потом устроилась слева от мужа, который попрыскал питьем.

— Я думала, гостей будет больше, — сказала Хулан.

— Люди пошли к лошадям, — объяснил Тэмуджин. — Кобылы прибавили молока. Наяхе не терпелось в свой шатер — он все еще без ума от девушки, которую нашел возле Кабула.

Он положил руки на колени, а рабыни поставили на столик дыни.

Хулан резала дыни своим ножом. Этой зимой хан наконец узнал, что шах Мухаммад скончался на одном из островов Каспийского моря, брошенный всеми своими приближенными и загнанный туда Джэбэ и Субэдэем. Некоторые говорили, что он покончил с собой, другие — что он умер от отчаяния и страха. Хан почти завоевал Хорезм, и Тулуй стирал с лица земли последние очаги сопротивления на юге с такой же тщательностью, какую он проявил при взятии Хорасана. Люди называли его в своих песнях величайшим из генералов, почти равным своему отцу. Никогда еще не умирало столько людей от рук одного человека.

— Мне кажется, надо приказать, чтобы за меня молились в мечетях, — сказал Тэмуджин. — Теперь, когда у этих людей нет шаха, они должны почитать меня, как своего законного правителя и защитника.

Кулган засмеялся:

— Не слишком их много осталось тут, чтобы молиться за нас.

— Пусть годик подкормятся. Людей, как стада оленей, надо прореживать время от времени, иначе они расплодятся, как насекомые. — Хан прихлопнул муху. — И запомни еще одно, сынок, — бери все, что могут дать города, но избегай искушения жить, как городские люди. Мы должны жить так, как жили всегда, и ставить управлять городами тех, кто разбирается в этом.

Хулан прихлебывала кумыс. По-видимому, разговор сегодня вечером сведется к советам по части управления. Она гадала, действительно ли Тэмуджин разбирается в своих советниках, киданьцах и мусульманах, с их мудростью и книгами. Он говорил так, будто научился у них многому, но мысли его быстро возвращались к тому, что он знал лучше всего. Он мог удивляться тому, что Елу Цуцай говорил ему о движениях звезд, но больше думал о тех странах под Небом, на которые все еще зарился — о Китае и, наверно, даже о стране Манзи, которой управляла династия Сун. По его приказу и Субэдэй с Джэбэ отправились далеко на северо-запад, чтобы разведать, какие страны еще можно захватить.

Рабыни подали вертела с мясом. Тэмуджин и Кулган заглатывали пищу.

— Мы с мусульманами многое понимаем одинаково, — промычал хан, набив рот. — Они почитают воина, как и мы. Они поклоняются Тэнгри, хотя и называют его другим именем. — Он вытер руки о свою шелковую рубашку и потянулся за кубком. — Но человек не должен думать слишком много о мире ином. — Он помолчал. — Ты хорошо сражаешься, Кулган. Твои люди подчиняются тебе беспрекословно. Я собираюсь дать тебе под начало тысячу.

— Папа! — Янтарные глаза Кулгана сияли. — Такая честь!

Они были похожи друг на друга, ее муж и ее сын.

Кулган пониже ростом, но у него отцовская стать. Как глупо ей было надеяться, что Кулган может стать похожим на Елу Цуцая или что раны могут отвратить его от войны. Тэмуджин разглядел в их сыне то, чего не увидела она.

— Если существует такой эликсир, — сказал хану Елу Цуцай, — тогда этот человек, возможно, знает его секрет. А если и не знает, то все же рассказать он может многое.

Хулан, сидевшая среди женщин, подняла голову. Киданец был единственным советником мужа, сомневавшимся в знаменитых возможностях мудреца. Тэмуджин посмеялся над его недоверием. Он узнает секрет, такова воля Неба.

Хан пригласил близких товарищей и любимых женщин в большой шатер, где принимал мудреца. Чан-чинь наконец прибыл в его лагерь — его привезли через Железные Ворота Борчу со своими людьми. Монах уже путешествовал более года и провел зиму в Самарканде. Заждавшийся его хан захотел увидеться с ним тотчас.

Вошел Лю Ван, а за ним Борчу и его генерал Чинкай. Ван произнес было речь о мудреце Чан-чине, который приехал издалека, чтобы дать мудрый совет, но запнулся, потому что в дверях показался старик в сопровождении нескольких людей помоложе. Их простые шерстяные одежды ничем не отличались от тех, что носят обыкновенные пастухи. Более молодые отвесили поясные поклоны, а старик сложил вместе ладони, посмотрел хану прямо в глаза и заговорил.

— Учитель говорит, — переводил Лю Ван, — что видеть вас для него большая честь.