— Докладывай, — приказал Тэмуджин.

— Я доставил твое послание, мой хан, — сказал тангут. — Государь колебался. Я слышал, как он бормотал, что это его отец Ли Цзун-сян несет ответственность за оскорбление, но в конце концов его министр Аша-Гамбу дал ответ.

— И что же он сказал? — спросил хан.

Посланник вздохнул.

— Он сказал так. Если некто по имени Чингисхан хочет воевать, скажи ему, пусть приходит померяться силой. Если нужны сокровища, скажи ему, что он может попытаться добыть их в могучих городах Линчжоу и Чжунсине, — Тангут перевел дух. — Кажется, мне повезло, что я вернулся с головой на плечах.

Лицо Тэмуджина было бледным.

— После такого оскорбления нам отступать нельзя. Я пойду на Си Ся, хотя бы это стоило мне жизни! Даю клятву Коко Монкэ Тэнгри!

— Ни один человек не отступится от такой клятвы, — сказал Субэдэй и дрожащей рукой поднес ко рту кубок с кумысом.

— Они укрепили свою оборону, — проговорил Тэмуджин, — но их силы разбросаны по большим и малым городам. Мы нанесем удар по Эдзине, как и намеревались. После взятия города пойдем долиной реки на юг. — Он с трудом вздохнул. — Мы должны действовать решительно и быстро. Завтра выступаем.

Мужчины допили кумыс и встали.

— Твои люди будут готовы, — сказал Субэдэй.

Когда они ушли, Ёсуй придвинулась к мужу.

— Я могу понадобиться тебе, — сказала она. — Я не могу придумать более безопасного места, чем быть с тобой, пока ты командуешь войсками. — Она ласково коснулась его лица. — Жаль, что ты не повернул обратно и не позволил другим продолжать поход без тебя, но я понимаю также, что твои люди будут сражаться более упорно, если ты останешься с ними. Пусть они видят, как тебе больно… Пусть знают, что и в страданиях ты не теряешь мужества. Они сделают все, чтобы не подвергать опасности жизнь хана. Я тоже. Что бы с нами было без тебя?

Он хрипло вздохнул.

— Смотри, Есуй… Как бы я не поверил, что ты влюбилась в меня.

Она сказала:

— Я клянусь, что буду твоей тенью, пока ты не вернешься на родину, что я буду рядом, если с тобой приключится беда.

— Я разрешаю тебе сдержать свою клятву. — Он изогнул бровь. — Видимо, и мысль о песнях, в которых будут славить храбрость и верность Есуй-хатун, нравится тебе.

Она сдержит свое обещание. Ему не следует знать, что Бортэ, которая боялась, что не увидит его никогда, заставила ее дать клятву.

Монголы пересекли пустыню, двигаясь на юг в направлении реки Эдзин-гол, и даже духи пустыни, казалось, трепетали перед ханом. От внезапных бурь небеса становились, красными, а солнце скрывалось, заставляя людей льнуть к животным и прижиматься к повозкам. Ветры, нескончаемо дувшие на голой равнине, утихли немного, когда армия одолела ее. В пустыне слышался чей-то шепот; духи, которые могли сбить неуверенных Путников с пути, на сей раз, казалось, звали их в правильном направлении. Смерчи песчаных духов вращались в отдалении, не касаясь поезда. Холодными ночами небо было как черный шелк, звезды горели яркими фонариками на чистом небе, тишина была такая, что даже шепот в отдалении был слышен.

Они торопились, не обращая внимания на озера у горизонта — иллюзии, создаваемые духами пустыни для искушения монголов. Когда они наконец увидели настоящее озеро, им потребовалось три дня, чтобы дойти до него. За песками и болотистой местностью вокруг озера стали видны защитные валы города, осадные башни, катапульты и темная масса солдат.

Город горел. Субэдэй и его передовые части осадили Эдзину, долбя ее стены большими камнями. За валами пламя то вздымалось, то оседало. Тэмуджин наблюдал за этим разрушением с седла, не отрывая взгляда от армии, двигавшейся по каменистой земле к умирающему городу, и Есуй не увидела боли в его глазах. Эдзина была костром, который согревал его и восстанавливал его силы.

Есуй поклялась быть его тенью, так что когда ворота раскрылись и люди вышли сдаваться, она осталась с ханом, а его люди приказали тангутам — защитникам Эдзины, связать друг друга, после чего все они были обезглавлены. В казнях был свой ритм и порядок. Вражеских офицеров и солдат ставили на колени, свистели сабли, тела раздевали и отбрасывали. Кучи отрубленных голов возвышались вокруг монгольских солдат, халаты и доспехи которых были заляпаны кровью.

Вражеские солдаты знали свою судьбу. Но остальных тоже прогнали перед Тэмуджином — женщин, вцепившихся в руки детей, мальчиков и девочек, рыдавших от ужаса, стариков в желтых халатах, младенцев, которые ревели, когда их выдирали из рук матерей.

Есуй знала, что Тэмуджин прикажет перебить их — он поклялся стереть тангутов с лица земли. Навлек на них это зло их государь, как некогда ее отец определил участь своего татарского народа. Ей показалось странным, что она вообще помнит это. Она считала, что все осталось позади, что забыта та жестокая судьба, которую она была не в силах предотвратить.

Ей пришло в голову, что Тэмуджин знает, что умирает, что не переживет этой войны. Этой резней хан не просто избавлялся от врагов, а справлял тризну. Небо предопределило ей пережить это, служа мужу в его последней войне. Ее выхватили из пепла того костра, в котором сгорел ее народ. Теперь она слышит забытые крики людей еще раз, но вырываются они из глоток умирающих тангутов.

Монголы проходили песчаной местностью, где стволы тамарисков были наполовину засыпаны. Солдаты обходили эти песчаные холмики и заросли, пока не вышли к тополям и обработанным полям. Впереди были луга и чистая вода широкой реки. Позади монголов оставалась полоса сожженных городков, разоренные поля и курганы отрубленных голов.

Когда животные подкормились и монголы достигли слияния двух рек, армия разделилась на три части. Субэдэй переправился через Эдзин-гол и направился на восток к Ганьчжоу, другое крыло пошло на запад к городу Сучжоу. К тому времени хан и центр армии пришли в местность, называвшуюся Кансу. Эдзин-гол там был бурным потоком, заваленным булыжниками и обломками скал, так что переправляться через него было опасно.

Ханская армия обогнула стену севернее Кансу, ее валы и сторожевые башни теперь стали для противника бесполезными. На колеях торговых путей, избороздивших желтую землю, не виднелись караваны, а поля у разрушенных городов в оазисах были усеяны трупами и костями. Между рядами тополей и ив паслись кони, сюда добрался авангард.

Началась летняя жара. Ветер вздымал пески Кансу, и они затмевали небо. Высокие снежные пики гор Наньшань звали на юг, где хан мог расположить свою ставку. Он шел туда, и по дороге солдаты добивали кучки беглецов.

Над гранитными глыбами и желтыми лессовыми обрывами хан нашел убежище на широком горном лугу. По берегам быстрого ручья выросли шатры; животные паслись, пощипывая клевер и траву, испещренную голубыми цветочками.

Хан уже не носил на торсе шелковой повязки, но Есуй замечала, как он морщится от боли и стонет по ночам Она всегда была рядом. В шатер к хану часто приходили люди и извещали его, как идет война: Тэмуджин настаивал на том, чтобы лично выслушивать все доклады.

Слушая послания, давая указания об изменениях тактики и решая, какими сигналами обмениваться армиям, Тэмуджин проводил большую часть своего времени. Слишком часто тревожили его приступы боли, чтобы он мог развлечься охотой. Он не приглашал ни одну из своих женщин и слышать не хотел о новых девушках-тангутках. Только Есуй знала, что он больше не занимается любовью, даже это удовольствие у него было отнято.

Она настаивала, чтобы он побольше отдыхал, бывал на свежем воздухе, но война не давала ему передышки. Он дал клятву, и стрела, выпущенная из его лука, должна была вонзиться в сердце врага. Его люди делали все, что им было угодно, с тангутами, разрушали все стены, которые могли бы укрыть их, сравнивали с землей всякий дом, в котором они могли бы найти пристанище. Если ему суждено расстаться с душой, то и тангутам его не пережить.