Оэлун и Сочигиль сидели слева от мужа. Бектер, спеленутый и привязанный к люльке, лежал между ними. Есугэй сидел на подушке перед постелью, а его люди — справа от него. Нескольким мальчуганам разрешили присоединиться к взрослым, потому что Чарха рассказывал легенды.

Он говорил о женщине по имени Алан Гоа, родоначальнице племен борджигийнов. Мужчины, по большей части уже пьяные, не в первый раз терпеливо слушали легенду.

Есугэй внимательно следил за присутствовавшими и вдруг прищурил глаза, бросив взгляд на Даритая, сидевшего рядом с Таргутаем Курултухом. Братья перестали спорить. Мунлик, сын Чархи, не сводил глаз с Оэлун. Она покачала головой. Мальчик обязан был слушать отца — легенды каждый должен был знать на память.

— Прекрасная Алан усадила перед собой своих сыновей, — продолжал Чарха, — и вручила каждому по стреле. Братья взяли стрелы и… — Он замолчал. — Мунлик!

Мальчик вздрогнул и покраснел.

— Ты не слушаешь. А ну посмотрим, что ты запомнил. Каждый из сыновей Алан Гоа держал по стреле. А что случилось потом?

Мунлик покраснел еще больше.

— Каждый легко сломал стрелу.

— А потом?

Мунлик кусал губу.

— Алан Гоа связала пять стрел вместе и дала связку каждому сыну по очереди, но они не могли сломать связку.

Чарха кивнул и потом продолжил:

— Прекрасная Алан сказала первым своим двум сыновьям: «Вы сомневаетесь во мне. Вы говорите, что хотя ваш собственный отец умер, я родила еще трех сыновей, у которых нет ни отца, ни роду, ни племени. Вы шепчетесь, что в моей юрте жил какой-то слуга и что его надо считать отцом ваших братьев. Но я говорю вам, что три ваших брата — сыновья Коко Мункэ Тэнгри, Вечного Голубого Неба. По ночам человек, золотой как солнце, спускался ко мне в юрту через дымовое отверстие по лучу света, он-то и был отцом ваших братьев».

Мальчики серьезно кивали, каждый знал, что во время оно проявления небесного могущества случались гораздо чаще. Прекрасная Алан обещала своим сыновьям, что они станут властелинами, и то, что потомки ее были ханами, доказывало, видимо, правдивость легенды.

Чарха обратился к одному из подростков:

— А что сказала Алан Гоа своим сыновьям потом?

Подросток откашлялся.

— Она сказала: «Все вы появились из моего чрева, и я мать всех вас. Если вы отделитесь друг от друга, каждого легко будет сломать, как отдельную стрелу. Если же вы будете держаться друг друга, как связка стрел, которую вы не могли сломать, то, объединенные общей целью, вы выстоите против любого врага».

Чарха посмотрел на Даритая, а потом на Есугэя. Багатур тоже посмотрел на Чарху и вдруг улыбнулся.

— На одной ноге человек не устоит! — крикнул Даритай и взмахнул рогом.

Оэлун встала, чтобы подлить ему кумыса. Мужчины заговорили о набеге, который собирались совершить позже, в сезон, когда лошади наберут вес и окрепнут. Таргутаев брат, Тодгон Гэртэ, вышел, спотыкаясь, наружу, чтобы облегчиться. Двое мужчин насели на третьего, заставляя его открыть рот, чтобы накачать кумысом. Кто-то запел, другие поддержали его, и о набеге все забыли.

Бектер заплакал, и Сочигиль склонилась над люлькой. Есугэй махнул рукой своим женам:

— Идите отсюда.

Оэлун хотела было воспротивиться, но Сочигиль взяла на руки сына. Оэлун взглянула на Есугэя и увидела, что он сердится.

— Идите, я сказал, — повторил он. — Расходитесь по юртам.

Оэлун помедлила ровно столько, насколько осмелилась проявить характер. Есугэй показал рукой на выход, Оэлун встала и пошла следом за Сочигиль.

Оэлун проснулась. Хриплые голоса мужчин уже не были слышны, а Есугэй так и не пришел к ней в юрту. Возможно, он отправился к Сочигиль. Она подмяла под себя подушку. «Я скажу ему, — подумала она, — что я по-прежнему вспоминаю о Чиледу, когда лежу в его объятьях. Это неправда, но только так можно пронять его. Я скажу ему, что я лишь притворяюсь, что он удовлетворяет меня, а потом он вечно будет сомневаться».

Вдруг она почувствовала, что в промежности мокро. У нее начались месячные. От Чиледу не будет ребенка. У нее не остается ничего от утраченного мужа.

Снаружи кого-то рвало. Она собиралась уже встать и надеть меховую набедренную повязку, как вошел Есугэй и, спотыкаясь, направился к постели.

— Уходи, — сказала она, — а то шаману придется совершить обряд очищения.

Он покачивался.

— Мы с тобой завтра поедем на охоту.

— Я теперь с оружием не управлюсь, — сказала она.

Он плюхнулся на постель и облапил ее.

— Не притрагивайся ко мне. Тебе нельзя спать здесь, ты даже находиться в юрте не имеешь права. Придется тебе пойти к Сочигиль. У меня начались месячные.

Он выпялился на нее, а потом рассмеялся.

— Хорошо, — пробормотал он, вставая.

— Я хотела ребенка от него, — сказала она.

— Я не верю тебе, Оэлун. Теперь ты хочешь занять место первой жены.

— Я никогда не полюблю тебя.

— А мне плевать…

Он повернулся и вышел из ее юрты. С грустью и сожалением она поняла, что не может отчетливо припомнить, какое было лицо у Чиледу. Она помнила лишь всадника вдали и бьющиеся о спину косы.

Оэлун скребла шкуру. С холма, на котором стояла ее юрта, ей была видна южная часть куреня. Люди Есугэя откочевали в конце лета и раскинули стан на восточном берегу Онона, под скалами, окаймлявшими Хорхонахскую долину. Белые овцы вперемешку с черными и серыми козами паслись за пределами куреня и казались мохнатыми клубочками; скот бродил по лугу у реки, которая, извиваясь, текла в долине.

Поблизости от Оэлун болтали женщины. Сочигиль сучила веревку из конского волоса и шерсти; женщины, которые не пасли овец, шили или обрабатывали шкуры. Приближалась осень, пора войны, и весь курень говорил об этом. Есугэй хотел напасть на татар, пока враги не напали на него самого. В добыче, которую он собирался захватить в татарском курене, были и товары из Китая.

Чжурчжени некогда кочевали по лесостепи к северу от Китая, но потом осели в городах До них правили там киданьцы, тоже кочевавшие в степях, но ослабевшие в новом государстве, которое по сию пору называлось Китаем, по названию их племени. Для чжурчженей не составило труда покорить киданьцев и их подданных Часть киданьцев ушла на запад и создала новое государство Кара-Китай; оставшиеся в пределах Великой стены теперь служили династии Цзинь.

Перед взором Оэлун появились две пары обутых ног. Она подняла голову и увидела широкое лицо Даритая. С ним был угрюмый Тодгон Гэртэ, очень похожий на брата Таргутая. Даритай бесстыже рассматривал Оэлун. Он слишком часто улыбался ей, ему пора было обзавестись собственной женой.

Даритай показал рукой на гигантское дерево, возвышавшееся над куренем. Его широкая крона затеняла изрядную часть земли.

— Вон под тем деревом, — сказал Даритай, — мой дядя Хутула был провозглашен ханом. Когда курултай выбрал его, люди плясали, пока ноги не оказались по колено в пыли. Они вырыли ногами целую канаву.

Отчигину не следовало бы напоминать Тодгону, что его отца собрание вождей и нойонов отвергло и предпочло избрать Хутулу.

— Видимо, канаву они вырыли неглубокую, — сказала Оэлун, — потому что я не вижу и следа от нее.

Тодгон засмеялся. Мужчины ушли. Оэлун скребла шкуру заостренной костью. Рядом шептались две женщины. Одна из них взглянула на Оэлун и прикрыла ладошкой рот. Сочигиль наклонилась, чтобы подслушать.

Оэлун знала, о чем говорят женщины. Сочигиль пересказала ей сплетни, утверждая, что никто не верит в нее: поговаривали, что Даритай настроен слишком благожелательно к новой жене брата и что Оэлун поощряет его.

Дело в том, что Таргутай и Тодгон часто встречались с Даритаем, а потом безмятежно болтали со своей бабушкой Орбэй, не придавая значения словам. Старуха и распространяла такие слухи.

Оэлун собиралась строго поговорить с Орбэй, прежде чем мужчины отправятся воевать.

Вожди других родов были вызваны в курень Есугэя на военный курултай. Среди нойонов были его двоюродные братья из племени джуркинов и Алтан, младший сын Хутулы. Число лошадей у коновязи перед юртой Есугэя росло, и Оэлун призналась про себя, что недооценивала мужа. Некоторые из этих людей могли бы претендовать на ведущую роль, но соглашались следовать за Есугэем.