— Не думаю. — Он пошел к очагу, его странные зеленовато-желтые глаза блестели при свете огня. — Единственная польза от него — ты сравниваешь нас и хочешь меня.

Он завязал пояс, сунул за него нож и вышел из юрты.

Оэлун услышала поющие голоса; кое-кто продолжал отмечать событие. Лицо Оэлун пылало от злости. Она представила себе, как он там справляет малую нужду и, смеясь, обсуждает с друзьями свою новую женщину. Ей показалось, что его племя поет о ней насмешливые песни. Она укрылась и зарыдала.

Она наконец заснула, но он, вернувшись, разбудил ее и взял снова, потом уснул глубоким спокойным сном человека, довольного своими дневными делами.

Оэлун ворочалась рядом, прислушиваясь к ровному дыханию. Есугэй лежал на животе; задравшаяся рубашка обнажила его кривые мускулистые ноги; от него пахло потом, кожей и кумысом. Она подумывала, а не взять ли его нож и не воткнуть ли ему в спину.

Наконец она встала и, крадучись, вышла из юрты. Быстро зашагав прочь, она наткнулась на кусты. В стане царила тишина, ночное небо было чистым. Оэлун посмотрела вверх, отмечая положение звезд. Через эти отверстия Тэнгри выпускает дым своего очага Утро приближалось.

Ей придется теперь жить с ним. Придется быть хорошей женой и помогать ему, потому что это единственный путь защитить себя и детей, которые будут от него.

Она вернулась в юрту. Есугэй шевельнулся, когда она вошла. Потом он сел на постели и уставился на Оэлун. Она подошла и села тоже, но как можно дальше от него.

— Ты моя жена, Оэлун-уджин. — Теперь он обратился к ней почтительно, но рот застыл в полуулыбке, словно такое обращение изумило его самого. — Ты видела, что у меня есть, но я собираюсь добыть еще больше. — Он покачал головой. — У тебя будет своя доля моего скота и третья часть от того, что я добуду в любом набеге, когда у тебя родятся дети. Все, что ты принесла с собой, — твое, и можешь распоряжаться этим по своему разумению. Ты будешь управлять нашей собственностью и распоряжаться, как хочешь, когда я буду отсутствовать.

Чиледу выражался более красиво, но смысл был тот же.

— Значит, теперь у тебя есть вторая жена, — с горечью сказала Оэлун.

Есугэй дернул себя за ус.

— Родишь сына, будешь моей первой женой.

— У Сочигиль-уджин может быть свое мнение, — возразила Оэлун. — Она уже родила тебе сына.

— Она возражать не будет. Твои сыновья будут первыми, а ее — вторыми. — Он положил руку себе на колено. — Я ее знаю… Я ее желал, но я вижу, что она из себя представляет. — Лицо его приняло торжественное выражение. — Мне надо управлять людьми, Оэлун, и у меня есть соперники среди тайчиутов, которые порой оспаривают мою власть. Если я вознесусь на Небо до того, как мои сыновья станут мужчинами, моя главная Жена должна держать все роды вместе, пока мой сын не сможет занять мое место. Сочигиль это не под силу.

Оэлун припомнила робкую улыбку женщины и то, как спокойно она восприняла появление новой подруга мужа.

— О, кое в чем она меня устраивает, — продолжал Есугэй, — но с тех пор, как она стала моей, у нее одна песня: «Есугэй, как ты думаешь? Хозяин, как мне быть? Муж, не знаю, что сказать тебе — решай сам». Мужчине нужны хорошие советы жены.

— Мужчины всегда так говорят, — откликнулась она, — а потом делают по-своему.

Он криво усмехнулся.

— Ты мне будешь говорить все, что думаешь. Говори мне даже, как ты ненавидишь меня, но только не при людях.

— Быстро же ты доверился женщине, которую едва знаешь.

— Мне надо разбираться в таких вещах, знать точно, кто мне может сейчас помочь. Если ты не будешь давать мне хороших советов, то пожалеешь — я не стану терпеть на своей шее двух слабовольных женщин.

Оэлун молчала.

— Но я не думаю, что ты слаба, — продолжал он. — Это по воле Неба я обрел тебя… Я понял это, как только увидел тебя. — Он посмотрел на дымовое отверстие; снаружи еще было темно. — У нас есть время…

И он снова повалил ее на постель.

Оэлун встала рано. К тому времени, когда проснулся Есугэй, в котле, висевшем на треножнике над очагом, варилось мясо и был приготовлен кумыс. Муж наблюдал за ней с постели, которую она некогда делила с Чиледу, в юрте, которую она собиралась установить в стане мэркитов.

Есугэй громко зевнул, вскочил и натянул штаны, прежде чем она подала еду. Он взял кувшин, стряхнул несколько капель кумыса на пол, чтобы задобрить духов, и стал пить.

— Вчера я говорил с Сочигиль, — сказал он. — Она знает, что ты будешь моей главной женой, когда родишь сына.

— Мог бы и подождать говорить с ней об этом. — (Наверное, поэтому Сочигиль избегает ее.) — Может, я уже беременна. — Он сощурил глаза. — Ты всегда будешь думать, а твой ли это, если я рожу через девять месяцев.

— Чиледу еще не вошел в мужскую силу, чтобы заставить тебя понести так скоро. — Есугэй осклабился. — Если у меня будут сомнения, ты можешь и не стать первой женой.

Она подняла голову. Ее онгон, резное изображение овечьего вымени, висело над постелью рядом с его онгоном. Ей помогали собирать юрту несколько женщин. Вместе они укрепили деревянные жерди и решетчатые стены, перед тем как привязать к ним войлок. Она подарила женщинам мягкие шерстяные платки, предназначавшиеся семье Чиледу.

Кроме братьев, у Есугэя некому было больше приветить Оэлун. Три года тому назад, когда Есугэю было шестнадцать, его отец Бартан умер, пораженный злым духом, который отнял у него дар речи и способность двигаться. Мать Есугэя последовала за ним два года спустя.

Есугэй теперь — глава рода Кият. Некун-тайджи старше, но его мать была второй женой; он уступил Есугэю, когда другого старшего брата убили во время набега. Даритаю-отчигину, как младшему брату, полагалось оставаться хранителем очага.

— Дни стали слишком длинные, — сказал муж Оэлун. — Мне хочется поскорей в постель с тобой. Тебе будет хорошо, я знаю.

— Ты себе льстишь. — Она ткнула пальцем себе в промежность. — Я могу и без тебя получить больше удовольствия.

Лицо его потемнело; его мрачность восхитила ее. Она ждала, во что выльется его гнев, когда из-за дверной занавески донесся голос Даритая.

— Входи, — крикнул Есугэй.

Вошел Даритай в сопровождении Таргутая Курултуха.

— Приветствую тебя, брат. — Даритай пялился на Оэлун. — Таргутай говорит, что устал от пастушьей работы — целыми днями глотает пыль. Мы могли бы поохотиться.

— Ты будешь пасти, — откликнулся Есугэй.

Мальчишеское лицо Таргутая застыло в недовольной гримасе. Тайчиут оставался с Есугэем, потому что многие его соплеменники были согласны признать старшинство рода Кият; муж говорил об этом Оэлун. Но Таргутай втайне сам мечтал стать вождем. По мнению Оэлун, честолюбие разжигала его бабушка Орбэй.

Есугэй встал. Оэлун подала ему бурдючок с кумысом — он не вернется до ужина.

Когда все трое вышли из юрты, Оэлун привела в порядок войлочное одеяло и овчины на постели. Корзинка У входа была почти пуста; Оэлун надо было собрать сухих коровьих лепешек, чтобы топить очаг. Она взяла корзину и вышла.

Воздух был уже горячий и сухой; даже в такую рань она могла найти навоз, достаточно подсохший, чтобы горел. На востоке горизонт был красный, небо светлело. Она повернула на запад. Темная холмистая земля простиралась за деревьями, окаймлявшими реку.

Коко Мункэ Тэнгри был повсюду. Не существовало места, где бы человек мог спрятаться от Вечного Голубого Неба. Тэнгри палил Свой народ жаром солнца, насылал на него бури, сек ветрами и морозил зимней стужей. Тэнгри раскалял его в жаре и погружал в холод, закалял его, как это делают кузнецы с мечами, которые куют из руды, собранной в горных разломах.

Скотина шла на пастбище неподалеку от стана. Ноги животных скрывались в тучах пыли; туловища их, казалось, плывут над прахом. Конные мужчины гнали табун на равнину, а женщины и девушки с помощью собак пасли овец. Все заглушало мычанье и топот копыт.

Оэлун искала сухие лепешки. Сочигиль с ребенком, привязанным к спине, тоже собирала кизяки. Темноглазая женщина было пошла к Оэлун, но вдруг резко повернула обратно.