— Когда ты вернешься на войну? — спросил Монкэ.

— Скоро, надеюсь, — сказал Тулуй с загоревшимися светлыми глазами. — Когда твой дедушка заключит договор с западным ханом, мы окончательно сотрем с лица земли Цзинь. Армия Мухали успокоит к тому времени это государство.

Монкэ потянул отца за рукав.

— Но зачем дедушка хочет заключить договор?

— Потому что умный человек никогда не оставляет возможного противника за своей спиной.

Сорхатани взялась за шитье. Хан направил посла в западную страну Хорезм. Посол, купец по имени Махмуд Ялавач из хорезмийского города Бухары, был удачно подобран для переговоров с шахом Мухаммадом, правившим той страной. Хан хотел торговать с Хорезмом, но еще больше он хотел заручиться обещанием мира. Поскольку Кара-Китай стал частью монгольского улуса, ханские владения теперь граничили с шахскими. Монголам надо было увериться, что большая хорезмийская армия не будет посягать на их территорию, когда главные силы их войска пойдут на восток. А тем временем монгольский караван, сопровождающий посла, будет торговать и собирать сведения о западных краях. Тэмуджин-эчигэ хоть и хочет мира, но к войне тоже готовится.

Хану предстоит еще много завоевать, и ее сыновьям, видимо, придется править людьми, не похожими на них. Им надо будет знать не одно лишь искусство ведения войны.

— Можно мне пригласить писаря Толочу? — спросила Сорхатани.

— Делай, как тебе нравится, Сорхатани. — Тулуй улыбнулся ей и достал альчик. — Посмотрим, сможете ли вы оба обыграть меня. Есть игра, шахматы называется, фигурки на доске — я научился играть в нее у одного купца. Я вас научу ей — она похожа на войну.

Он разлегся на ковре вместе с сыновьями. У него было широкое круглое лицо и редкие усы, он сам выглядел почти мальчиком.

Сорхатани думала: а справится ли Тулуй со своими будущими обязанностями? Как самый младший сын хана и Бортэ, он был принцем очага — отчигином, и ему придется ведать всем на родине, когда выберут нового хана. Ему предстоит стать боевым конем, грызущим удила, жаждущим сражаться в дальних странах, стремящимся стать мечом того, кто будет ханом.

Она не знала, кому быть ханом. Тэмуджин не терпел никаких разговоров о своей смерти, и нойоны, возможно, не получат указаний, кого им выбирать, когда придет время. Если курултай остановится на каком-нибудь из старших его сыновей, отвергнутый может даже поднять оружие на брата. Может ли Джучи стать ханом, если ходят слухи, что он не сын своего отца? Как может править Чагадай, если он ни во что не ставит отцовскую Ясу и не руководствуется ею даже в интересах справедливости? Ни один из них никогда не склонится перед другим.

Бортэ взглянула на мужа. Он весь вечер ходил у очага. Наверно, он собирался переночевать здесь. Когда-то он приходил к ней распаленный. Теперь он пришел к ней в шатер отдохнуть, хорошо выспаться.

Он был встревожен, и она не знала, почему. Его посол Махмуд Ялавач вернулся лишь вчера и сказал, что шах Мухаммад относится положительно к торговле и не имеет никаких притязаний на территорию, завоеванную монголами.

— Тэмуджин, — сказала она наконец, — можно подумать, что западный хан отверг твое предложение.

— Наверно, он хотел это сделать. — Он перестал ходить и повернулся к ней. — Махмуд разговаривал со мной с глазу на глаз после того, как передал слова шаха. Я не уверен, что Мухаммад действительно хочет мира.

— Но у тебя были послы от него еще в Китае. Он и тогда предлагал мир.

— Я подумал тогда, что он боится моих армий, — сказал он, — и хочет избежать сражения. Но с тех пор я узнал его лучше. Его отец, а потом он создали улус на западе, пока я объединял свой народ, и, видимо, он думает, что ему благоприятствует Небо. — Он дернул себя за бороду. — У него больше войск, чем у нас. Если я поведу свои армии в Китай, ничто не остановит его от нападения на западе.

Он взглянул на двух рабынь, спавших у входа, а потом повернулся к ней и сел на кровать.

— Махмуд доставил мое послание, — сказал он, — а потом шах поговорил с ним наедине. Махмуд повторил мои слова о том, что я буду почитать его как сына и что мир выгоден для нас обоих. Шах рассердился, что я назвал его своим сыном, и сказал, что из уст неверного это звучит оскорблением. — Хан вздохнул. — Потом он сделал предложение Махмуду, как бухарцу, шпионить в его пользу по возвращении сюда.

— И что ему ответил на это Махмуд Ялавач? — спросила Бортэ.

— Он принял взятку от шаха — он ничего не добился бы, возбудив его подозрения. Он сказал шаху, что я взял много цзиньских городов, но что мои армии не столь сильны, как хорезмийские. Это вроде бы успокоило Мухаммада, и он снова предложил мир.

— Тогда не понимаю, чего же ты боишься. Когда прибудет твой караван, он увидит, что может дать ему мир. — Караван вез золото, серебро, шелк из Китая, меха с севера и тангутские халаты из верблюжьей шерсти — образцы того, что торговля, обеспечиваемая монголами, может дать Хорезму. — Он получит больше, чем может дать ему военная добыча.

— Зато я не получу того, что мне хотелось бы.

Вот чего добивается Тэмуджин, подумала она. В своем послании шаху он предложил тому стать его сыном. Пусть шах выгадывает, лишь бы признавал в нем властителя вселенной. Тэмуджин никогда не согласится на мир с правителем, который считает себя равным хану.

— Поступись гордостью, — сказала она, — и прими любой мир, который он предлагает. Тебе предстоит воевать в Китае. Твои сыновья рвутся туда на войну опять, и это, по крайней мере, удержит Чагадая и Джучи от междоусобных распрей.

— Я запретил им это.

— Но это не заставило их полюбить друг друга. Они сдерживаются, потому что боятся тебя.

Он мог бы уладить все, назначив наследника, но этого она сказать ему не могла. Наверно, в своем отказе признать, что он смертный, хан черпал свою силу.

Через несколько дней после возвращения Махмуда в стан прибыл погонщик верблюдов из монгольского каравана и был спешно приведен к Тэмуджину. В хорезмийском пограничном городе Отрар товары были захвачены городским наместником Иналчиком, а все купцы и сопровождавшие караван люди были перебиты. Бежать удалось лишь одному погонщику верблюдов.

Хану удалось как-то сдержать гнев, но Бортэ знала, как глубоко уязвила его эта новость, поскольку он отправился на Бурхан Халдун. Он часто молился на горе, когда был не совсем уверен в себе, когда воля Неба казалась неясной. Ее беспокойство усилилось, когда она узнала, что хан направил к шаху двух послов-монголов и мусульманина Бохру ибн-Кафрая с требованием выдать Иналчика. Если бы Мухаммад выдал его, мир сохранился бы, но Бортэ помнила, что говорил муж о шахе. Мухаммад мог увидеть в предложении Тэмуджина признак слабости, и это толкнуло бы его на войну.

Когда стали завывать северные ветры, хан с главным станом откочевал на бывшие найманские земли, и Бортэ поняла, что он готовится к войне на западе. Осенью мужчины затеяли большую охоту, и люди говорили, что хан убивал зверей, которых гнали на него, с необычной яростью, убивал, убивал, пока туши не стали громоздиться курганами.

Вскоре после охоты прибыли два посла-монгола с отрезанными бородами и известием, что шах предал Бохру ибн-Кафрая смерти. Бортэ не пришлось спрашивать, что сказал Тэмуджин, услышав об этом оскорблении. Убили посла и унизили двух других — на это преступление ответ был один. Окончательное покорение Китая подождет, пока шах не заплатит за свои деяния.

Сестра села, а Есуй снова взялась за шитье.

— Чего ж ты не спросишь про своих детей? — спросила Есуген.

— Видимо, с ними все в порядке, — ответила Есуй. — Ты бы мне сообщила, если бы что-нибудь случилось, они же тут недалеко, не на краю земли.

— Они должны быть с тобой, — сказала Есуген. — Ты плохая мать, Есуй.

— К счастью, ты хорошая.

Тэмуджин скоро придет к ней в шатер. Есуй скажет ему, как она часто делала, что она скучает по детям, но не хочет, чтобы они расставались с детьми Есуген, с которыми они дружат. Он, видимо, подозревает, что она не слишком тоскует по их обществу, но, кажется, согласен с тем, чтобы они были на попечении сестры.